Пир победителей. Апокриф-продолжение ВК (использована ситуация, описанная в «Новой тени»)

 

Примечание.

Черный апокриф, агнст, OC.

 

Посвящается Гэллаану.

 

Ты только не молчи. Один экран

Мне освещает путь в кромешной ночи.

И не налипнет пыль далеких стран,

На башмаки тяжелые орочьи.

 

Жизнь анонимна в городе чужом.

И я лишь рада одичанью здешнему.

Прокуриваю озверелый дом,

Леплю кошмар и в интернет подвешиваю.

 

Густеет лето ожиданьем гроз,

Народ потеет новой диктатурой,

Оживший человеческий навоз

Вдруг предстает реальною фигурой.

 

Спасенье от реальности? Нигде.

Земля и Арда прочной пуповиной

Привязаны. Сказанье о беде

Вдруг прорастет из шуточки невинной.

 

Безумное желание – в траву

Залечь, затихнуть – не спасет от танка,

И остается лишь кольцо рвануть,

И остается шанс – пойти в атаку.

 

 

 

1. Как я стала контрабандисткой.

 

Когда я входила в этот дом, на дворе было лето, жара под тридцать и безлюдье отпускного сезона. Москва томилась в пыльном смоге, колыхалась в душном мареве, дробилась в слюдяном блеске зеркальных окон банков, офисов и гостиниц. Вода, разбрызгиваемая поливальными машинами, высыхала на лету, кондиционеры пахали на пределе возможностей. Подошвы ботинок оставляли едва заметные вмятины на асфальте, рюкзак, набитый до не застегивающегося состояния, пригибал к земле, как Морской старик – Синбада. Центр, чуть заполдень, пустынно, редкие машины и еще более редкие пешеходы. Вся жизнь сосредоточилась за наглухо закупоренными окнами, рядом с кондиционерами и кулерами. Никто и не заметил, как я отогнула сетку и нырнула в дом дореволюционной постройки, «поставленный на реконструкцию», замороженную лет, эдак, дцать назад.

 

Когда вышла, была осень. «Славная осень, здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит». Вокруг шумел лес, с деревьев осыпалась листва, пылающая всеми оттенками от кадмия лимонного до темного кармина, небо сияло пронзительной синевой, а солнце не столько грело, сколько слепило глаза. Я осмотрелась. Никто меня не встречал.

 

Вскоре обнаружила тропинку и двинулась по ней, ожидая, что уж куда-нибудь она меня точно выведет. Не успела сделать и сотни шагов, как услышала негромкий оклик.

- Аи, мелдис! Алаэ... стои там, далее болото.

Ко мне шел паренек в поношенной косухе и чудных штанах, явном самостроке. Волосы, неровно подстриженные, светлые и легкие, как семена одуванчика, реяли вокруг узкого лица, создавая подобие нимба, что, вкупе со странной одеждой, создавало комический эффект. Когда, минуту спустя, он оказался рядом, я поняла, что пареньку этому лет тыща будет, ежели не больше. Лицо – явно не человеческое, тут и ушки смотреть не надо. Значит, попала по адресу.

 

Да, наверно, стоит рассказать предысторию этого путешествия. Началось все еще весной, третьего марта. Простыла я тогда жутко, не долечившись, пошла на работу, полчаса тряслась в нетопленой электричке и свалилась с пневмонией.

Температура – под сорок, мозги отравлены какашками пневмококков, глючит не по-детски. Все, что произошло дальше, можно было бы посчитать заведомым бредом, кабы не сегодняшнее путешествие.

 

Ну, во-первых, хоть я и сенс порядочный, но кошачьих разговоров раньше не слыхала. А тут...

Итак, лежу под тремя одеялами, мерзну. Кошки вокруг меня расселись, консилиум собрали. Злобель говорит – «давайте ее греть, а то ведь совсем замерзла». Мява фыркает – «да она еще холоднее обычно бывает, и ничего, живая». Медведка: «а люди вообще скоты холодные и неблагодарные». Злобель на нее зашипел и врезал по морде. Он у меня такой, как что не по нему, в драку лезет. Уличный котик. И Мяву с помойки взяла. А Медведка – домашняя генерация, маде ин Загорянка, вот и выпендривается, потому что жизни не знает. Зато – самая крупная и пушистая. Бой-баба. Вот Злобель забрался ко мне на грудь, распластался, как тряпочка, греет, старается. Мява куда-то свалила, а Медведка уселась прямо на стол и наблюдает, что дальше будет. Мява явилась вместе с призрачным вороном, моим духом-покровителем, причем они переругивались так, что из комнаты слышно было. Я всегда предполагала, что моя черно-белая киса знается с духами, но чтобы так накоротке – обзывать Хоргу помоечной шваброй и облезлой вороной... Хорга лениво отругивался.

- Я тебе что, лекарь? Я те дам когти протягивать... В глаз хочешь? А?

- А мне без разницы, лекарь ты или нет. Если ничего не делать, хозяйка – ПОДОХНЕТ! Кто тебя тогда, такого умного, будет слушать?

- Ладно-ладно, молчу. Только я и вправду не лекарь. Привести, что ль, кого? Только ты вслед за мной не ходи – пропадешь на этих дорогах. Ну, кошка, кошка... а жизнь-то одна, и своя, не казенная. Йуб?

- А ты у меня тут не матюкайся, ишь, моду взял! – Мява орет площадным голосом, и мысли у нее столь же зловредные, что и тон кошачьего ора. Но мы все – и ворон, и Злобель, и я – прощаем ее закидоны. Ну, не хочет киса на помойке вновь оказаться, понять можно. Сама вон на морозе всего каких-то тридцать минут посидела, и вот, на тебе – свалилась. И все же, кого он приведет?

 

А, во-вторых, привел он совсем не того, кого я ожидала.

Пока ждала, то ли заснула, то ли в полубреду-полуотключке лежала, только чувствую, пространство вокруг меня изменилось; когда совсем темно и кто-то в комнату входит, пусть даже он совсем неслышно войдет, то конфигурация пространства меняется, и ты, если захочешь, можешь это почувствовать. А я с закрытыми глазами лежала, так что эффект еще ярче проявился. Присел на кровать – прогнулась обшивка. Слегка. Не человек, только делает вид. Открываю глаза. Темный силуэт, темнее ночной темноты, длинный, худющий.

- Гульчатай, покажи личико-то!

- А какое из всех? – отзывается гость.

- Ну, какое привычнее.

- Кому привычнее – тебе или мне?

- Мне, конечно. Ты, вообще, кто?

- Смотри сама.

Темная фигура преобразуется сперва в молодого человека, из тех, кого моя бабушка называла «бледной немочью», черноглазого и черноволосого, потом – в препротивного старикана с длинной седой бородой, после сменяются еще два-три промежуточных облика, наконец, высвечивается то, что мне нужно – мужчина лет сорока с ехидной улыбочкой на холеном лице, декорированном аккуратной светлой бородкой.

- Курумо, если не ошибаюсь? А какой из обликов действительно твой?

Саруман ухмыляется.

- Ни один из них. Это всё – ваши представления обо мне.

- Зачем тогда маскарад?

- Чтобы сама признала. Облик, на самом деле – полная чушь, прекрасно можно обходиться и без него. Если, конечно, не собираешься устраивать «закат солнца вручную». А управление, девонька, осуществляется на уровне информации, так что тут удобнее именно бесплотному духу.

- Ну, сейчас на бесплотного ты не тянешь. Ворон позвал?

- Он. Давай-ка вставай, хватит валяться. Кто там говорил: «Пока шевелишься – жив, как лег – так и помер»? Не ты, разве?

Поднимаюсь, как есть – в длинной ночнушке я гораздо больше похожа на привидение, чем то, что ко мне заявилось. Гостенек брезгливо осматривает это пугало и, не вставая, начинает тыкать в меня пальцем.

- Эй, ветеринар! Тише! Ты чего, «Ночного Дозора» насмотрелся?

- Не понимаю, как художественный фильм может изменить методику, - отвечает рефлексотерапевт-самоучка, впечатывая холоднющий палец в очередную «точку». – Это ваши же наработки, Уманского вон хоть прочти, а не веришь – давай, восточные трактаты штудируй, хоть у них на крупицу смысла три ведра чистейшей воды.

- Я-то думала, ты...

- Не, это непозволительная роскошь – силой лечить, к тому же, у бесплотного духа ее накапливается немного, не то, что у вас, при соответствующей тренировке...

- Научишь?

- А тебе зачем?

- Чтоб было.

- Не, не будет... У любого действия должна быть какая-то цель, иначе придется тебе преследовать чужие цели, жить чужими интересами.

- А какая устроила бы тебя самого?

- Меня? Твоя цель? Это уже интересно. То есть, ты хочешь сотрудничать со мной...

- Просто хочу выяснить, что тебе нужно.

- Мне? От тебя? А почему ты решила, что мне от тебя что-то нужно?

- Ну, только не надо о бескорыстье. Вон, Хорга, тоже дух бесплотный, так имеет свой интерес.

- Считай, что ты мне интересна. Как представитель человечества... вашего мира.

- А каков принцип отбора?

- Дух не может заявиться без приглашения. А ты мной интересовалась.

- Не тобой, орками.

- Сначала – орками, после – мной. А я – вашим миром. Ардой-2. Судьбы наших миров в чем-то схожи, но вы прошли почти вдвое больший путь.

- ??

- Ваша обозримая история составляет чуть более шестидесяти тысяч лет. Правда, известная в большей или меньшей степени – не более тысячелетия. Кое-какие обрывки остались в пределах восьми-десяти тысяч, дальше не помогает даже археология. Это как если бы мы постарались раскопать... ну... Белерианд, к примеру. Один из интереснейших континентов у вас вообще лежит под ледяной шапкой. Кстати, если выживете в следующей встряске, еще появится возможность там хорошенько порыться. Постарайтесь не передóхнуть, ладно? Мне страшно хочется взглянуть, как вы все это осмыслите.

- А что, эта «встряска», она уже скоро?

- Если сами не устроите ничего глобального, достанется твоим внукам, в противном случае – раньше.

- Но почему ты так решил?

- Умение наблюдать и делать выводы. Планета живет, меняется, и ее общее состояние вполне прогнозируемо на пару-тройку столетий. Это, примерно, как человек, которого начинает «ломать», справедливо полагает, что температура тела через полчаса вряд ли будет нормальной. Беда в том, что вы свою планету не знаете. Вместо того чтобы добывать насущные знания, устраиваете идиотские разборки вокруг умозрительных понятий.

- А вы, что, поступали умнее?

- Мы? Мы тоже наворотили немало... Но, хотя бы, не потеряли того, что узнали. Вы же всякий раз ломали под корень, и первое, что делал победитель – это уничтожал все материальные носители прежней информации, одушевленные и неодушевленные. Из того, что вы помните... Зачем было вытеснять с Земли долгоживущие расы? Чем они вам помешали? Ах, да... Для вас важнее была сиюминутная власть над соплеменниками, которая тем выше, чем меньше они знают о прошлом... Долгоживущие были умнее. Они не стали ждать вашей «милости» и сбежали. Большинство «мостов», «лазов» и «тоннелей», которые теперь соединяют два наших мира, сделаны ими. Уходя, обособляясь от вас, они расширяли пространственно-временную область вашего мира, натягивали, так сказать, оболочку, пока она в некоторых местах не лопнула. Благодаря этому стало возможно перемещение даже материальных объектов. Единственный недостаток – временная неопределенность. От нескольких часов до нескольких десятилетий. Тут уж ничего не попишешь. Отправляясь «в гости», будь готов, что, проведя там пару часов, можешь вернуться в то же место как через пару минут, так и к совершеннолетию внука. Впрочем, духов эти проблемы не касаются, как и ваших... шаманов... «экстрасенсов» во время астральных «путешествий». Еще бы интерпретировали они их адекватно.

- Но, может, это к лучшему? Что было бы, если к вам бы повадились шастать все, кто ни попадя?

- Не-а. Сперва найди, где пролезть. Спорю, живя в Москве, ты даже не знаешь, что тут, почти в самом центре, есть одно прекрасное место. Могу даже дать ориентиры. И посмотрим – найдешь или нет. Красный дом с зелеными ступенями. Как – с зелеными? Догадайся сама. Три этажа, подвал, хорошая кирпичная кладка. Нежилой. Закрыто на реконструкцию, но уже много лет никто ничего там не делает. «Странности» в нем происходили с момента постройки. Точнее – выемки грунта. Ну, да, подвал. Просто случайно начали строить в таком месте. Наткнулись, как теперь называют, на «следы стоянки времен неолита», не разобравшись, выкинули, а потом... Интересно?

- Да не очень. Купец (особнячок-то купеческий?) торопил с окончанием стройки, архитектор был немец, а если там что-то и случалось с рабочими, вполне могли списать на русское пьянство. Верно? Ты мне лучше другое скажи. Проф у вас гостевал?

- Кто?

- Ну, Профессор, Толкиен, JRRT. Я-то ведь, честно и откровенно, считала, что он вашу Арду придумал, чтоб восполнить, так сказать, нехватку чисто аглицкой мифологии.

- А!!! Какой кайф! Опять этот «проклятый вопрос»! Нет, я вас люблю. Не лично тебя, но вас всех, толкинутых. Вы нашли непробиваемый танк, просто идеальное средство для отсиживания на грани двух миров, чтобы и туда заглянуть, и здесь свои убеждения сохранить, и мозгами не двинуться. Одно из лучших достижений коллективного разума. А я кто, по-твоему?

- Персонаж, астральное образование по типу эгрегора. Возможно, со вселившимся в него духом-трикстером. Вот и дурачишь меня.

- Логично. А теперь подумай. Проф – так ты его, кажется, назвала, говорил, что многое он писал как бы под диктовку извне. Даже указал источник – «мудрые с Эрессеа», еще кто-то, важно одно – источник не был безлик или равнодушен к нему, как была бы равнодушна любая запись, книга, даже «книга бытия», если хотите. Многие ваши «экстрасенсы» используют именно «записи», безличный источник информации – он самый объективный.

- Плавали, знаем. Поиск вещей.

- Поиск пропавших вещей, людей. «Диагноз – по фотографии». Когда это, конечно, не шарлатанство. Ты знаешь, как считывать.

- А тут и считывать ничего не надо, видно сразу и все. В комплексе. Главное – в нужном месте эту «книгу» открыть и не домысливать ничего.

- Вот именно. Ни голос, ни «проводник», но «вùдение». Когда есть нечто, которое «диктует» тебе, происходит, скорее всего, «общение с духом», и тут возможно любое искажение информации, если не прямая ложь. Достаточно честные «экстрасенсы» не доверяют подобным источникам. Для человека, не отягченного экстрасенсорными способностями, наоборот – это единственное средство прорваться за грань реальности. Способствует ему лихорадочное состояние, как сейчас у тебя. Кстати, как самочувствие?

- Сам видишь, лучше. Во всяком случае, не трясусь осиной под ветром.

- Ну, вот и хорошо. Иди, завари кофе. Да-да, я тоже его люблю. Да не бойся, не пропаду... поговорим еще, у тебя вопросы интересные. И еще пришла мне охота поворошить ваше болото. Ох, и забулькает!

 

А вот когда кофе булькает, это непорядок. Шапка пены должна подняться и стоять нерушимой, пока в глубине кастрюльки идет напряженный процесс экстракции кофеина и вкусо-ароматических веществ. Турка мне не подходит – я так и не нашла конической посудины подходящего для моих потребностей в этом напитке объема. Кошки фыркают, но кружат рядом с плитой, ожидая, что кофе мы не станем пить без бутербродов, но они ошибаются. Кофе – все, еда – ничто, когда есть кофе. Не понимаю людей, что пьют наш слабый, по сравнению с неотогнанным, натуральным, напиток из кокетливых крошечных чашек. Пара полулитровых керамических бадеек – вот что нужно для ночного чаепития. О, слово «кайф» недаром считают производным от «кофе»!

Если не можешь найти черную кошку в темной комнате, достань кусочек свежего мяса, если не можешь найти свежую мысль в светлой своей голове, выпей черного кофе.

 

- Так ты говоришь, Профа элементарно надули?

- Нет-нет, ни в коем разе! С ним были предельно откровенны, информацию давали сколь возможно объективную. Просто – «меня обманывать не нужно, я сам обманываться рад». Он хотел невозможного. Проникнуть в прошлое, равно, как и в будущее – нельзя. Первого – уже нет, второе – еще не существует. Любой объект есть в единственном экземпляре, и он не размазан по временам, как масло по хлебу. В том времени, которое он прошел, если пользоваться пространственными понятиями пути для временнЫх процессов, теперь находятся другие объекты, обычно – объекты другого мира, отстоящего на несколько единиц от вашего. Изредка они весьма схожи с теми, что вы ожидали там обнаружить. Но все равно, мир – другой, и объекты – другие. Профессор, всей душой стремясь увидеть далекое прошлое, благодаря этому стремлению нашел другой мир, а его желание вписать недостающие страницы в историю Земли и некоторое сходство миров породило вполне простительное заблуждение. Заблуждение это не прошло мимо внимания тех, кто встретил его, но сказать эту правду – значит, разрушить весь интерес. А нам хотелось наладить с вами контакт. В Арде только началась эпоха технического прогресса, надо же было узнать, к чему он может привести.

- И впечатление от увиденного было весьма удручающим.

- И да, и нет. Если смотреть глазами Профессора, то да, но ведь надо быть объективным! Антибиотики, к примеру, у нас появились только благодаря вам. Очень действенное средство, хоть и жесткое. Кто-кто, я украл технологию. Эльфям оно фиолетово. Они телескоп сейчас строят. Долгострой классический, по-вашему говоря. Как затащить столько материалов на восьмитысячник без авиации? А? Орлы? О-ооо, я угораю! Нет, ребята, у вас в голове полная каша. Кончились времена дармовой силы, все,  проехали и забыли. Вместе с глобальным мордобоем, кстати. Когда бы валар вовремя не... хмм... отправились в далекое путешествие, из них бы наши бессмертные патриеты подушечки игольные сделали. Кто, спрашиваешь? Эльдар говорят: «Пусти средиземца в Аман». Возвращенцы еще в конце четвертой эпохи им все вверх ногами поставили. Вы бы сказали: хлынула пассионарная масса. Видел рисунок – нет, эльфы карикатур не делают, искажать природу не станут, это просто... портрет Глорфиндела в не слишком удачном для него ракурсе... и взгляд, который много обещает... политическим противникам. Я тебе как-нибудь расскажу об Аманском кризисе и становлении конституционной монархии. Не сейчас, ночь на исходе. Есть какие-нибудь мелкие вопросы?

- А майяр у вас остались?

- Ну, ты же видишь меня.

- Ты – без вопросов, а остальные?

- В том виде, в котором были раньше – нет. А так – есть духи, есть те, что перерождаются всякий раз в новых телах, сохраняя прежнюю память, один любитель уже не первую жизнь в орочьем теле живет, философ рукопашного боя... «Поиск просветления путем удара по башке... Часовая пробежка по острому щебню, как лучшая медитация перед схваткой...» У вас такие гуру тоже имеются, знаю. В общем, неисправим. А кое-кому пришлось бежать вместе с хозяевами.

- Так ты еще раз явишься?!

- А что, не стоит? Или, может, ты – к нам?

- Мне-то зачем?

- Тебе же нужна информация. И я, заметь, не спрашиваю, зачем. А нам... – Курумо ненадолго задумался, так что я не слишком верю, что ему действительно нужно то, что он заказал. Все то, чем набит мой рюкзак – лишь повод втравить в авантюру, а причину этого выясним на месте.

 

- Ты... хотела говорить с Орма? Идем, веду, - эльф, оказывается, знает русский?

Наверно, я тут далеко не первый гость. Впрочем, судя по тому, как парень стесняется, подобные визиты не слишком обычная вещь. Или виною непривычный наряд? Нет, скорее всего, эта странная «стрижка». Что с тобой приключилось, глазастик, что тебя так обкорнали?

Впрочем, спрашивать лучше не буду.

- Идем, - говорю. – Вообще-то, если не слишком торопишься, давай познакомимся. Я – Лера, откуда – ты, наверное, знаешь.

- Меня зови Элемет, можно – Эльм, так все тут называют, - эльф усмехнулся. – Хоть в этом слове нет смысла.

- Приятно с тобой познакомиться, Элемет, но лучше пойти помедленнее, а то я за тобой не поспею.

- Поспею? Как так? Поспевают плоды, - узенькое личико вытянулось еще сильнее, брови удивленно изогнулись.

- В русском слова многозначны, что значит, можно понять из контекста, ну, то есть, смысла всех окружающих его слов.

- А-а, понятно... – паренек пошел тише, причем, совершенно не глядя под ноги, а уставившись на меня наивными голубыми очами какого-то анимэшного разреза.

- По-русски можно вместо «понятно» сказать «ясно», и вместо «помедленнее» - «потише». Кто тебя учил?

- Я сам учился, многие приходили, с вами лучше так, чем на синдарин или квенья.

- Почему?

- Мне стыдно, как вы говорите.

Да, поразительная наглость – коверкать чужой язык вполне допустимо, а слушать, как твой коверкают – стыдно. Пока удивлялась этому, вышли из леса, невдалеке показалась деревня.

Пара приземистых  бревенчатых срубов сразу же за воротами, дальше – монструозное сооружение из дикого камня (цокольный этаж) и дерева – второй и третий. За ними – прогал, а уж совсем далеко – совершенно нормальные коттеджи, какие вполне могли бы украсить подмосковный пейзаж. Новые, добротные, крытые черепицей. Кристально-чистый воздух струился над разогретыми крышами, словно вода, в гуще осыпанного ягодами кустарника пересвистывались щеглы, где-то вдалеке мычала корова. Все это мало напоминало знакомую из литературы дикость Восточной границы, когда бы не стайка детей, пронесшаяся мимо нас по дороге. Черты их смуглых лиц явно указывали на дальнее родство со «страшно ужасными орками», а стремительность и какая-то звериная грация бега не оставляла сомнений в их происхождении.

 

Орма не торопилась выйти к нам, и я, дожидаясь ее в просторной зале общинного дома, все гадала, похожа ли она на ту бабку, что снилась мне дома, на Арде-2 (тьфу, на Земле, не хватало еще тащить к нам их терминологию). Эльф с видимым удовольствием скинул косуху, оставшись в рубашке, которую я про себя окрестила «этнической».

- Я знаю, многие из пришельцев несут с собой... э... питье...

- Выпивку?

- Да.

- А что, запрещено?

- Нет, но... я бы мог у тебя купить.

- Неужели у вас так строго с этим, чтобы проносить контрабандой?

- Нет-нет, просто я скупаю... экзотическую...

- Посуду?

- Нет, вы... пивку, - с усилием произнес Эльм и сглотнул.

Все! доигралась! Выходит, сны – не такие уж фантазии, и несчастный эльф, оказывается, еще и крепко «пильф», иначе оркам, которые сами не отличаются трезвенничеством, не пришлось бы оберегать его от «зеленого змия». К счастью, орочья бабка явилась раньше, чем у меня возникла необходимость врать Эльму, уверяя, что спиртного с собой не ношу.

 

Бабка хороша! Квадратная фигура в кожаном «брючном костюме», не менее «этническом», чем рубашонка эльфа, седые патлы, перехваченные на лбу черной лентой, руки в сплошной татуировке, уходящей под закатанные рукава, рожа широкая, цвета темной бронзы, морщин, вроде, не слишком-то много (учитывая, что перевалила за двухсотлетний возраст), глаза из-под мохнатых бровей сверкают, ни дать, ни взять, местная баба-яга, только избушка у нее не на курьих ножках, а на мощном постаменте, и повместительней.

- А, контрабандой промышляем! – старуха говорит по-русски почти правильно, но медленно и с каким-то гортанным придыханием, наводящим мысли о том, что, как ни игнорируй различия рас, а глотка у орков иначе устроена. – Выкладывай, погляжу.

Вытаскиваю из рюкзака пару десятков филодоровских колготок со склада, косметику с распродажи, тефлоновые скатерти, купленные в китайской общаге. Бабка брезгливо распаковывает по паре упаковок, тянет когтями колготину, ковыряет тени, потом вытирает коготь о штанину.

- Это бросовый товар, все везут. Но, так уж и быть, по две серебрянки за чулочки, по одной – за мазилки, а за скатерти все вместе дам не больше трех, - и отсчитывает изрядное количество мелочи.

В мозгах клинит, когда я подсчитываю, сколько будет стоить полновесная горсть серебра на нашей стороне. И вытаскиваю четыре титановые лопаты. Бабка хмыкает.

- Что вы никогда не умели обрабатывать, так это – мифрил. Такой сплав нельзя пускать на лопаты! Расточительно... Ладно, возьму по цене металла.

Еще четыре горсти серебра. Я, конечно, понимаю, что по здешним меркам меня наглейшим образом обувают, но не собираюсь противиться. Даже, продай я это серебро знакомой ювелирше по более чем дружеской цене, в накладе я не останусь. Только у меня план иной.

Наконец, открываю боковой кармашек и вытаскиваю семена и черенки. Бабка смотрит во все глаза.

- А это – что?

- А это, - отвечаю. – Черенки четырех антоновок, Белого Налива и Ранета Симиренко, а семена – амарант, вигна, томаты Бычье Сердце и Сибирский Скороплодный, картофель Лорх.

- Врешь!

- Черенки в своем саду нарезала, а семена – что в Ботсаду собрала, что по деревням выпросила. Для посадочного материала картофеля у нас еще рано, да и не осталось ни у кого Лорха, пришлось по опытным станциям помотаться, нашла. Но, увы, доказательств того, что сорта соответствуют, не могу предоставить, разве что все они у вас приживутся и отплодоносят...

- Не у нас, в Ласгален, у Трандуилыча все плодоносит...

- Где? – спросила я, хотя стоило, скорее, спросить «у кого».

- На Поганище! – рявкнула бабка, но потом, опомнившись, сбавила децибелы. – У каждого мира свое Поганище. Когда Трандуилов сынок вернулся, никто и предположить не мог, что за пятьдесят лет он прижмет к ногтю все Средиземье.

- Но как? – мне интересно, конечно, почему вернулся из-за Моря Леголас, но «Средиземье к ногтю» - это вообще нечто невообразимое.

- Сперва – районирование пшеницы для Северных Земель, потом – засухоустойчивые сорта для Харада, и, главное, лет через пять все они вырождаются, и снова-здорово, закупай семена! А без этого – насидишься без хлеба.

Ай да Трандуилыч, ай да Мичурин! Вот уж не думала, что этот мановар способен на коммерческий ход! Или отец ему подсказал?

-  Педо: Трандуилион, эрнил и Ласгалено, Орма.

- А ты не выёживайся, Эльм, молчи или говори по-ихнему.

- Так вы мне советуете обратиться к Лихолесскому принцу? – прерываю я перебранку.

- Нет-нет, что ты, мы заплатим, хорошо заплатим, - старуха торопится, видно, сделка пахнет золотом. Спасибо Саруману, просветил. А я ведь подвох подозревала, семена взяла так, для отмазы. Надо было брать больше, да, пожалуй, в следующий раз накопаю и саженцев. Как раз аралия манчжурская разрослась на две грядки. Сейчас-то, все равно, сделка будет безденежной... эх... окидываю жалостным взглядом изрядную горку серебра и отодвигаю ее от себя.

- Уважаемая Орма, у меня к вам предложение. Вместо денег я прошу у вас возможности ознакомиться с документами начала Четвертой Эпохи, что хранятся у вас. Для этого мне нужны не только они, но и заслуживающий доверия переводчик. А также – бумага и писчие принадлежности. Перевод надо записать.

- Вместо денег?

- Да.

- Эльм!

- Слушаю.

- С законниками все уладил?

- По строительству дороги – да, а по делу Корны слуха-ание через две недели.

- Уговорил! Окажешь даме помощь (кивает на меня). Переведешь кое-что. Да не волнуйся, там адуни, только дореформенный. Оплата? Какая оплата? Ты что, не понял – это не мое личное дело, а дела общины. А я для кого, интересно, стараюсь? – эльф пытается возражать, языка я не понимаю (это и есть адуни?), старуха машет на него рукой. – Все, свободен.

Эльм выходит, но на пороге подмигивает мне, и я понимаю, что он хотел бы сказать. Это осанве? Но, даже если так, совету затариться выпивкой следовать не стану. Не хватало еще ссориться с орочьей общиной... раз уж старуха выглядит как средних размеров танк, то какие ж у них мужики? Скрутят, как щенка, да и выкинут обратно.

 

 

2. Политический памфлет и страшные сны.

 

Да, недооценила я глазастика... Он уже давно высмотрел в моем рюкзаке бутылку «ерофеича», я ее в любой поход беру в качестве «лекарства от всех болезней», действие которого зависит от дозировки. Заперев дверь и воровато оглянувшись, Эльм снова подмигивает мне:

- Теперь доставай.

- Ты что, это пить будешь? – и я восстанавливаю в мыслях все вкусовые ощущения от моего напитка, стараясь как можно ярче представить и горечь, и жжение, и вязкую консистенцию.

- Неужели плохая?

- Такая гадость, что ты сроду не пробовал.

- Пробовал, наверно. Я много пробовал... Хотел сравнить.

- На! – обозлясь, протягиваю Эльму бутылку, он откупоривает и делает затяжной глоток.

Следующие пять минут я хлопаю его по спине, а он перхает и машет руками. Потом распрямляется, и на лице его написано такое изумление, что и смешно, и жалко глядеть в эти мокрые от нежданных слез глаза.

- Русские – совсем ненормальные, - произносит эльф сиплым голосом и снова заходится в кашле.

- Это ж – лекарство, хоть и на спирту, а ты так... попробовал...

- Больше – никогда! Пить такое – никогда.

- И правильно. Будем работать. С чего начнем?

 

Эльм роется в куче свитков, пергаментных листов в связках и совсем уж истлевших клочков, потом вытаскивает тонкую книжицу, пожелтевшую, с обтрепавшимися углами.

- Печатано в прошлой эпохе, ну, да, она была совсем короткая, иначе бы не сохранилось. Бумага недолго живет.

- Не развалится? Может, вам лучше было бы все это скопировать, переписать, то есть?

- Надо... – печально смотрит на меня эльф. – Но время нет. Я всегда занят, они всегда судятся.

- Кто судится?

- Орки... сами не выполняют законы, жульнят... а я иду в суд... меня слушают, я ведь синда... и, как это, ветеран... да, так вы говорите?.. Семилетней войны, той, когда Последний Союз...

- Последнего Союза?!

- Мы ведь не умираем, как вы... живем, пока не убьют... – и только тогда я понимаю, насколько это существо взрослее меня. И эти странные глаза, глаза ребенка на лице, остром, как бритвенное лезвие... наверно, только с такими глазами можно не рехнуться, не обозлиться на весь белый свет, из века в век наблюдая нагромождение ошибок, явной дури и несправедливостей, которым полна человеческая история.

- Так что же ты делаешь здесь, у орков?

- А кому я еще нужен? Эти вовсе не столько злые, как их лица, во всяком случае, теперь... Мир поменялся, и надо в нем жить. Знаешь, могло быть совсем плохо, а так... еще ничего. Я ведь не случайно дал тебе это. Такое ходило по рукам в первые годы Четвертой Эпохи, и, знай, там не все ложь. Больше правды. Но Элронд не мог то написать, это люди писали. Там ошибки, их много. Но, в самом деле, много синдар пропали, когда шли к Гаваням, и никто не знает, что с ними стало. А в столице... я там не был. Думаю, раз люди читали и передавали, то не просто так. За такую книжку можно было получить петлю на шею, если не хуже. Это... это...

 

Это – политический памфлет. К утру мы справились с переводом, и текст, представший перед моими глазами, ошарашил так, что заснуть уже не удалось. Или, может, я боялась сомкнуть глаза, чтобы не увидеть воочию. Даже если «это люди писали». Кто писал? Что стало с теми, кто выпустил книжку, ведь печатные станки стали массовым явлением лишь с началом Пятой Эпохи, а до этого отследить «издателя» было минутным делом? Боюсь задумываться об их судьбе, ибо те «светлые времена» отдают чем-то слишком знакомым...

_____________________________________________________

 

Корабль не придет.

 

Белым он был, тот корабль, что построил Кирдан, ослепительно белым. На нем он ушел на Благословенный Запад, нас не дождавшись, а мы всё смотрели на горизонт.

 

Нетленная Галадриэль, и ее камеристки, и немногочисленный, кто в живых остался, народ, и Бильбо, и Фродо.

 

Леголас, как увидел исчезающий на горизонте парус, подпрыгнул и начал орать непристойности, грозя кулаком – как будто его там услышат. Потом сорвал с себя плащ, кинул на землю и начал топтать, крича, что лучше быть орком. Потом – упал сам и зарыдал, как ребенок. А дружок его Гимли только хмурился и молчал – ему-то было почти все равно, отбыть в далекие страны или остаться. Впрочем, здесь – он все равно был как отрезанный ломоть, а к своим не вернешься – раз любезничал с эльфами. Если и не убьют, так сгноят в рудниках. Оба ушли наемниками в Харад и там их следы потерялись.

 

Мой воспитанник, кукушонок Эстел, что ты наделал… Кто просил тебя связываться с мертвецами… Ты помог им победить Смерть, а они победили для тебя Саурона. И вот теперь они правят всем Средиземьем. А не ты, мальчик мой, Арагорн. Твои министры пьют человечью кровь. Твои маги давно переплюнули даже Моргота в бесстыдных своих злодеяниях. Смерть вырвалась в Арду. И загнать ее назад не в человеческих – да и не в наших, эльфийских – силах.

 

Я об этом подумал, когда увидел первый труп в нашем долгом походе – это был мальчишка из свиты Галадриэли, и, как видно, умер он быстро. Раздавленная грудная клетка, изломанные, полуоторванные  руки и ноги – с такими ранами долго не проживет даже эльф. А ведь только отошел к ручью за водой. До этого – мы прочесали лес почти на милю от нашей стоянки. И, надо же – в первый вечер… Всю ночь мы несли караул…

 

А наутро не досчитались Алфиэль. Она исчезла прямо от походного костра – едва подруги отвлеклись, как место ее опустело. Они думали, она отошла – мало ли, за какой надобностью… Может, так оно и было… Вопрос, что случилось потом. Тела ее не нашли. Хотя долго искали, и звали ее – если бы она была жива, то откликнулась.

 

Самое странное, что не было чужих следов! Одни следы исчезнувших, или погибших. У ручья в желтой глине отпечатались только та пара ног, что после была вырвана из суставов.

 

Лес молчал, и молчали луга, на которых мы остановились после двух дней, что шли по лесу. К тому времени счет убитых пополнился еще двумя эльфами – я не знал – я не хотел знать их имен. Меня бесил этот невидимый страшный убийца, и я почти доподлинно знал, что к миру живых он имеет весьма отдаленное отношение. Я отдал приказ не рассредоточиваться, держаться кучно, не засыпать - никому. И – следить друг за другом. А мы патрулировали стоянку. В ту ночь все остались живы.

 

Хлынул дождь. Давно не бывало подобного ливня. Видимость резко упала, и авангард нашего отряда скрылся за влажной стеной. Спустя четверть часа мы наткнулись на их тела – изувеченные не менее страшно, чем у первой жертвы. Казалось, их головы сунули под кузнечный пресс, а с остальным разбиралась стая взбесившихся волколаков. Куски тел были вырваны зубами – но пасти были не волчьи, не длинные-узкие, а широкие-полукруглые… как у людей. Как только это произошло, дождь сразу же прекратился.

 

Орки? Здесь? И сейчас? Но орки оставляют следы – уж кому-кому, а мне это известно. И почему-то не было крови. Конечно, с земли и травы ее мог смыть и дождь, хотя сомнительно – под лежащими трупами должны же остаться кровавые лужи. Не было следов крови даже в страшных, рваных, смертельных ранах! Все чисто, словно это и не мертвецы, а тряпичные куклы. В первый раз мой отряд понес подобный урон. Со времен защиты Минас Тирита. Сказать, что я был взбешен – преуменьшить. И в то же время я понимал, что простой осторожностью уже ничего не добиться.

 

Бойцы, что были со мной, было, кинулись на поиск убийц, но я их задержал – мне не нужны искореженные трупы родных и друзей. Я хотел обратиться за помощью к Митрандиру – но его не было, он бесследно исчез, будто растворился в белесом тумане.

 

Нежить идет по нашему следу. Если б было живо то Кольцо! И мое бы наполнилось силой – кто тогда бы из них был нам страшен? Но одно осталось волшебство в Средиземье – волшебство Смерти. И не я им владею. Хорошо, что сил наших хватило на то, чтоб зажечь неугасимые светильники по периметру лагеря, когда вновь встали мы на ночевку – в темноте нечисть собирается с силой, а свет ее отгоняет. Но я знал, что помогут они ненадолго. Изощренный ум вел убийц по нашему следу, и утром, днем или следующей ночью он придумает, как добыть себе новую жертву.

 

И я решил связаться с Эстелом. Без чего бы то ни было? – спросите вы, и я вам отвечу: да, без палантира. Ум – что эльфа, что человека – сам – порядочный палантир. И мое кольцо, хоть и не имеет прошлой своей мощи и силы, но способно отправить сознание в дальний полет. Я предупредил сыновей, чтобы меня никто не побеспокоил – и не перенес мое тело, когда я буду не здесь (иначе фэа по возвращении может его не найти). И отправился к Арагорну.

 

Тот спал, и рядом была Арвен, и вот во что она превратилась. Спит, как любой человек, запрокинув на подушке голову и полуоткрыв рот. Проникнуть же в сон Эстела удалось мне не с первого раза – так крепко он спал, что казалось – он умер. Не было в его сне сновидений, лишь безбрежная черная бездна, где вращалось безмолвное сознание, и было оно бесчувственно. Мне удалось до него достучаться, но сил истрачено было немало.

-   А, - не удивился он моему визиту. – Элронд-полуэльф? Здравствуй, учитель. Что тебе в такой час от меня нужно? – и потянулся, хрустнув суставами рук.

-   Если я тебя беспокою, значит, это действительно необходимо. Можешь ответить мне на несколько вопросов?

-   И много их?

-   Нет. Но ответ должен быть развернутым – как на уроке. Согласен?

-   А если – нет? Ты ведь не уйдешь просто так?

-   Ну, поставить тебя в угол и линейкой побить я не смогу. Но, мне кажется, ты сам нуждаешься в моей помощи. И в случае положительных ответов я тебе помогу.

-   Забавное предположение… Что ты можешь сделать такого, чего не могу я? Впрочем, спрашивай… - и зевнул во весь рот.

 

Самоуверенность его не была наигранной – он действительно был спокоен и доволен жизнью. И мысли переменились в моем сознании, и решил я разрушить его покой, показав правду. И я взял его за руку, и извлек его фэа из роа, и, невидимые, мы отправились погулять по столице. Было время после полуночи, но еще не светало, мы летели по темному городу, следуя извивам улиц, и заглядывали в окна.

 

Вот – то, что я искал. Кабак средней руки. Да, тут многое можно увидеть. Мы зашли, невидимые, сквозь закрытую дверь и присели в пустом углу: Эстел – ближе к стойке, а я – у окна. Там было не так уж много народа – один дремлющий, уронивший грязную башку на нечистый стол, бродяга у самого входа, пара приятелей у очага, не заметивших за оживленной беседой полуночи, хозяйка им время от времени подносила по кружке холодного пива, и веселая компания в центре, под люстрой. Пятеро мужчин явно благородного происхождения, да трое шлюшек при них. Девушки прямо таки лезли из кожи вон, стараясь обратить на себя вниманье клиентов, но те увлеченно слушали статного красавца в бархатном камзоле, глубокий черный цвет которого удачно оттенял бледность лица рассказчика. Он не жестикулировал, но выражение лица менялось от неподдельного ужаса до детского восторга, глаза сверкали, а губы извивались, как две алые змеи. Рассказ завершился фразой, печальной по смыслу, но произнесенной тихим насмешливым голосом: «И мое вмешательство оказалось бесполезным. Все они уже сутки, как были мертвы…»

Он едва пригубил вино из бокала, поднялся из-за стола и, кивнув веселой девице, направился к лестнице, ведущей наверх. Хозяйка одобрительно взглянула на шлюху и едва заметно подмигнула ей, та заторопилась следом. И я жестом пригласил Эстела последовать за ними. Я не любопытен, когда дело касается человеческих пороков… Но этого фрукта я уже знал… И хотел ознакомить Эстела.

 

…Удар, нанесенный ребром ладони по горлу, отбросил девицу на стену, и, перхая, словно овца, она сползла на пол. Схватившись за горло и глядя на мучителя выпученными от ужаса глазами, она поползла вдоль стены, но тот без труда ее настиг… Схватил за волосы, и, нежно улыбнувшись, приложил головой об стену… Девка отключилась, а красавец отошел к окну, приоткрыл створку ставни и глубоко вдохнул ночной ветер.

Очнулась она лишь тогда, когда тот полил ее водой из кувшинчика. И, когда открыла глаза, он схватил ее за нос и заткнул кляп в кричащий рот. Протянутые в мольбе руки были, правда, не без труда, скручены у нее за спиной.

Перевернул на спину и придавил грудь коленом. Потом он достал изящный стилет, и, продемонстрировав ей, медленно надавил острием на веко…

-   Ну, что, выйдем, или будем смотреть до КОНЦА? – спросил я своего бывшего ученика, и тот покачал головой.

-   Обычное дело… Все шлюхи рискуют так умереть, это – одна из особенностей их ремесла. Он достаточно знатен и богат, чтобы иметь право так развлекаться.

-   Но он развлекается так по два-три раза в неделю…

-   Ну так что? Меньше шлюх – чище город.

И я понял, что это ему безразлично.

 

И мы пошли дальше. Начинало светать. Мы выбрались на окраину, и вошли в один из домов, что я знал и раньше – откуда, вы спросите – смешно, но когда-то его хозяйка была одним из наших осведомителей в Осгилиате.  И вот, лишившись постоянного дохода, она занялась другим небезденежным делом. Мы подоспели как раз вовремя. Старуха только что вылезла из своего ледника с увесистой корзиной и теперь, поставив ее между ног, начала перебирать содержимое. Издали могло показаться, что она достает каких-то особенно мелких молочных поросят, заворачивает их в свежую холстину и укладывает в корзинку пошире. Однако мы подошли поближе – ибо у нас не было риска быть замеченными, и как следует рассмотрели содержимое свертков. Сомнения тут же рассеялись – это были младенцы. Причем не те, что рождены естественным путем – слишком мелкими были тельца, скорее, они были исторгнуты из материнского чрева на полтора-два месяца раньше положенного.

-   Как ты думаешь, - спросил я Эстела. – Что она собирается делать?

-   Как – что, - ответил мне мой ученик. – Она их продаст. Плоть нерожденных младенцев, будучи определенным образом переработанной, продлевает молодость и отодвигает смерть.

-   Да? Ты тоже так думаешь? Или уже пользовался сам?

-   Пока – нет. Я же молод. Но в будущем – вполне вероятно. Моя отчизна во мне еще долго будет нуждаться, и я хотел бы прожить не одну сотню лет.

-   А ты думаешь, это поможет?

-   Не думаю! Проверено десятками моих людей! И Арвен… - и тут он осекся. Упоминание о ней было для меня особенно горько, но в этом контексте… лучше бы он остановился на мгновение раньше.

-   А ты не подумал, сколько душ отправлено было за грань – в обмен на вашу молодость? Не слишком ли неравноценен этот обмен?

-   Учитель! Не городите глупостей! Это же выпоротки мелких шлюх, и невоздержанных крестьянских девок, и гулящих от мужей жен – так что о них говорить? И родители их – навоз человечьего рода, и они бы им стали, когда б удостоились жизни. Это для них – лучшая участь: поддерживать жизнь в избранниках Валар и Всевышнего.

 

И тогда я понял, что это с ним обсуждать бесполезно. И, по моему совету, отправились мы с ним в Палаты Врачевания. Там тоже было немало интересного для нас.

 

Беспрепятственно проникли мы туда, куда вход большинству смертных запрещен, где в дверях стоят стражи, а сами двери закрываются на секретные невидимые запоры. Я  провел его к тем пределам, за которыми знание равносильно соучастию – или смерти.

Это происходило так: юноша, раненый, кажется, в ходе длящейся по сию пору Харадской кампании (отрублена голень, рана начала затягиваться), был во сне перенесен в эту комнату и веревками прикручен к станку. Когда мы вошли, он дергался, пытаясь вырваться, но крикнуть не мог – рот его был заткнут и веревки кляпа завязаны на затылке. К нему подошел маг в серой хламиде и начал читать заклинание, и пока он читал его, тело юноши слабело, и попытки освободиться от веревок угасли совсем. Голова его бессильно повисла между столбов. Маг дочитал, ухватил несчастного за волосы, и ножом, неизвестно откуда появившимся в его руках, перерезал ему горло. Кровь из артерий брызнула в подставленный ранее широкий сосуд, и лилась она страшно долго – или это мгновения утратили свою краткость? Когда все было закончено – я не имею в виду льющуюся кровь, я говорю про действия мага, тот взял эту лохань, и, не переставая речитативом петь заклинания, унес ее куда-то, а труп отвязали от станка и уволокли прислужники. Потом явились двое, и вычистили всю комнату так, будто там ничего не случилось… А через четверть часа притащили следующую жертву. Но на этот раз маг, заметив нас и подобострастно улыбаясь, подошел к Арагорну и спросил:

-   Так как, довольны Вы, Ваше величество, моей скромной работой?

-   Что ж, я думаю, стараешься ты не зря… Можешь просить аудиенции… да, луны через три… и даже раньше. Мы скоро уйдем, и не советую тебе распространяться о нашем визите – мы тут инкогнито…- одобрил его Эстел, а потом повернулся ко мне. – Лучший поставщик двора… Ты же знаешь, министры… Ну, вобщем, не совсем живы. И они нуждаются в свежей крови. Иначе…- и он выразительно провел ребром ладони по своему горлу.

-   А что, без них нельзя? – спросил я его уже на обратной дороге.

-   Можно… да только куда от них денешься? Обложили, как зверя… не уйти. Так что если не можешь сопротивляться – остается лишь наслаждаться! – и Эстел расхохотался. Человеческий смех груб – что по звучанию, что по низменной природе своей, но этот меня поразил еще и своей безнадежной глупостью. – Пошли, теперь я тебе кое-что покажу.

 

И мы оказались в небесах Харада.

-   Кажется, учитель, ты предпочитал положенье над схваткой, - усмехнулся Эстел. – Я даю тебе такую возможность.

Я опустил глаза к земле и узрел битву. Эта битва была ни на что не похожа - невероятная каша, где смешались свои и чужие, где из-за тучи поднятой пыли невозможно было понять, соратник твой или противник в двух шагах от тебя, из которой внезапно вылетали стрелы и дротики, взвивались вверх щиты и летели срубленные головы, лошади брыкались, топтали всадников, и сами гибли от копий и стрел, мечи  звенели, встретившись со сталью шлемов, булавы  крушили черепа, грохот оружия заглушал воинственные кличи и стоны раненых и умирающих. Дикая в своей бессмысленности бойня, ибо вокруг на сотни миль не было того, ради чего стоило бы схватиться на этой бесплодной земле.

И я спросил Арагорна:

-   Ты, как любой разумный правитель, видишь бессмысленность этого кровопролития. Неужели нельзя было решить этот вопрос в Харадской столице, заслав туда пару десятков хорошо подготовленных и вооруженных бойцов?

-   Ну и что? Тогда бы война быстро закончилась, а нам нужно, чтоб она длилась.

-   Но зачем?

-   Ах, учитель, какой неисправимый ты все же чудак. Смотри, сколько здесь рыцарей – почитай, каждый третий. И все они в своей жизни привыкли лишь воевать. С ними оруженосцы – эти юнцы, кроме битв, грезят лишь о посвящении. А пехота – свободные землепашцы, слишком гордые – или жадные - для того, чтобы половину урожая отдавать мне, своему королю, и потому сбежавшие от своих наделов в армию… Ты представляешь, что бы они натворили, оставшись на родине? Война в Хараде предотвращает смуту в Гондоре.

-   Но гибнут лучшие люди.

-   Эти – лучшие? Опомнись, мастер Элронд! Сейчас мы отбираем достойных по другим качествам. Тем, что пригодны для мира, а не для войны. К примеру – умение торговать. Многие говорят, что честь торговца – не честь, и как только есть возможность безнаказанно нарушить договор в свою пользу, торговец беспременно это сделает. Но это ли не смелость! Легко бороться с противником, которого видишь перед собой, но бороться с собственной совестью, и победить – для этого нужен героизм особого рода! Или взять то же крестьянство. К чему крестьянину самоуверенность или гордыня? Чтобы помешать нам занять жалкие клочки земли, засаженные пшеницей иль репой, и превратить их в роскошные пастбища с медоносной травой? Видите ли, с голоду они умрут. Нам что за дело? Пусть умирают – в новый мир вступят не все – только те, кто достоин. Остальные станут удобрением.

-   Или пищей для твоих мертвецов.

-   Мертвецов? Да хоть бы и так. Чем они тебе помешали? Между прочим, отличные работники. Семьей не обременены, болезнями не страдают, в отдыхе не нуждаются, а цель имеют одну – угодить начальству. Потому как иначе отправятся в гроб. У министров уже и секретари, и охрана – все мертвяки. Или живых придушили и воскресили заклинаниями, или на кладбищах свеженьких откопали. Все довольны.

-   А ты не боишься, что тебя однажды так же заменят – мертвяком… Или придушат и воскресят?

-   Не посмеют… Меня любят и ценят… Нет, не здесь. Хочешь – верь, хочешь – нет, в Валиноре! Стоит только вам со мной что-то сделать, как – разберутся со Средиземьем, хорошо разберутся, так что вспомнится Нуменор.

-   И Средиземье тебе уж не жалко… Или ты не здесь родился, Эстел?

-   Я люблю Валинор... Хоть его и не видел. А Средиземье – кусок коровьей лепешки… Неужели ты, эльф, не чувствуешь, как оно смердит? Да, конечно, когда-то было прекрасным, но я этого уже не застал. Везде – грязь и мразь, запустение. Энтропия возрастает! Старый замок разрушен.

-   Энтропия возрастает только в замкнутой системе…

-   А незамкнутая, знаешь – что? МОИ МЕРТВЕЦЫ! Они могут жить бесконечно, как незамкнутые системы, что значит – поглощающие чужую силу. Выживает только тот, кто так поступает! Это не мы придумали, это – закон природы!

-   Эстел, перестань кричать, будто тебя укусили. Ты неправ. Эльфы еще до возникновения человека создали гармоничную культуру, которая…

-   Гармоничную? А как же завет папы Эру? Зачем вам нужны были люди? Вспомни его обещанье – что каждому эльфу он даст по человеку, а то и по два, чтоб исполнять все эльфийские прихоти. Вы же из-за этого в Валинор вовремя не вернулись! И никогда не вернетесь, это я вам обещаю – Я, Арагорн, Государь Элесаар, избранник Судьбы и самого Валинора! Кончилось ваше время. Все здесь передохнете, в Средиземье. Знаешь, что произошло там, в твоем стане, пока ты со мной прохлаждался? Возвратись – и сам убедишься…

 

Вся наша стоянка была завалена трупами. Моих друзей, родственников, знакомых. Вон – со стрелой, пробившей насквозь его грудь, лежит Келеборн, дальше – Эрестор, нет, это не его одежды, а головы у трупа нет, потом разберемся, а там – о, Суд Валар! – сыновья… Элрохир и Эладан погибли в неравном бою, сражаясь спиною к спине против нежити, превосходящей их многажды – и численностью, и силой.

Кто-то схватил меня за плечо, и я развернулся, готовый дать отпор хоть самому Морготу – побелевшими безумными глазами на меня смотрел Леголас.

-   Эй, мастер Элронд, пробудились? А я думал, что вы отошли в Мандос, как наши ребята – и он обвел рукой поле боя. Мы с Гимли там защищали девчонок, ой, простите, госпожу…

-   Ладно, расскажи внятно, что здесь случилось.

-   Случилось… Да, случилось, пока вы спали, будто медведь… Сперва сгустился туман… А потом из него как полезли – без лиц, почти что без тел… Отовсюду. Их стрелой не возьмешь, а разрубишь мечом – заново соединяются… Парней ваших застали врасплох – они не таких ждали. Поглядите – только наши ребята тут полегли, а тех, мертвых, здесь нет, даже когда на куски порубили – все! уползло! за своими хозяевами! Гимли одному башку вдребезги расколол – гниль брызнула, а тот ее кусок к кусочку собрал, соединил – и все слиплось. Думал, нам всем конец, напирают… А тут – рраз! – и разбежались. Смотрю – вы идете. Чем вы их так напугали?

-   Своим видом. Кто остался в живых?

 

Как я и предполагал, только те, кто оружие держать не умеет – Галадриэль с напуганной стайкой эльфиек – мертвецы ими не заинтересовались. Леголасу и Гимли несказанно повезло, что они бросились их защищать – на их долю досталось значительно меньше, чем моим сыновьям…

 

…Мы шли к морю, но мне уже было теперь все равно – не менее чем на Запад, меня тянуло назад – к могилам детей, а это – не то чувство, что когда-нибудь может угаснуть. И – я понял, что путешествие наше – бесполезно. В конце его мы напоремся все на последнюю, Эстелом обещанную мне, гадость. И, когда это случилось, я был готов. Корабль ушел, нас не дождавшись, и никогда не придет.

 

А зачем ему приходить за нами? Мы же обречены. Каждое мгновение я чувствую на себе невидимый взгляд Арагорновой нежити, боюсь, даже мысли мои им известны. Все, что я собираюсь сделать, мертвецы тотчас же узнают. Но, кажется, вчера мне удалось их обмануть. Я отправил послание в Валинор. Я предупредил заокеанских собратьев, чем они сегодня рискуют. Ибо, как только умрет последний человек в Средиземье, к ним отправится страшный корабль – Корабль Мертвых. Это живым людям не пересечь ту границу… Мертвецы же проникнут беспрепятственно. Только Эру знает, сколько их будет. И первыми на их пути станут эльфы… А вторыми – Валар. Так начнется гибель Амана.

 

Забудьте же обо мне. И спасайте себя – пока это не поздно. Я обречен – потому что посадил кукушонка на трон… сам, своими руками, подготовил разрушение всей магии Средиземья… сам загубил свой народ, а людям - не оставил надежды… Впрочем, те, кто не видел – не поверят, а тех, кто видел – ничто не спасет. Да, наверно, потому и позволили мне отправить это послание, что оно бесполезно.

 

Зачем я не отдал то Кольцо Саурону...

_____________________________________________________

 

Эльм смотался еще до рассвета. Я переписала начисто с черновика в свой блокнот и пошла прогуляться. Стояло раннее утро, заморозок посеребрил инеем траву, под протекторами башмаков аппетитно хрустел тонкий лед, навевая мысли о том, что у них скоро зима, и снег заметет все эти коттеджи под самые крыши, и встанут дымы, устремляясь в невысокое хмурое небо. Еще вчера выйдя из лета, я оказалась на пороге зимы, и это было странно и здорово. Но, однако, как холодно... Озноб пробирал до самых печенок, ведь не удосужилась взять хотя бы свитер, а хебешная ветровка, вызывавшая удивленные взгляды в московском метро, здесь оказалась слишком легкой.

 

Почуяв торфяной дым, пошла на запах, и вскоре очутилась перед домом с двумя входами, каждый из которых был под крытым крыльцом, украшенным диковинными рогами. Сам дом, казалось, строился из середины в течение нескольких десятилетий, и каждая новая пристройка была окрашена в другой цвет, мало того, нельзя было сказать, каменный он, или кирпичный, или брусовой, или сборно-щитовой – присутствовало все. Обходя и заглядывая в окна, я определила, где кухня, и постучала в стекло.

 

Физиономию, что высунулась на стук, можно было полностью описать в четырех словах: «много морды, мало глаз», и, судя по двум засаленным косам, свисавшим из-под такой же, как у Ормы, повязки, это была женщина. Я, не зная языка, прибегла к обычному в таких случаях приему – вытащила из кармана и развернула веером набор вилок, показав хозяйке с обеих сторон. Товар говорит сам за себя, а торговаться можно и «на пальцах».

 

Вскоре, у дышащей жаром плиты, я получила возможность проверить свои способности челночника. Решив, что за нержавейку надо загнуть цену впятеро против колготок (не за набор, за каждую вилку!), я повергла толстуху в неописуемый ужас, битый час мы перепирались, я сбавила цену чуть не вдвое, согрелась и даже вспотела, а уж дама-то и вовсе стала свекольного цвета, то ли от жара, то ли от сердитости.

 

Проснувшись от нашего крика, к нам постепенно подтянулось все ее немаленькое семейство, и один из парней, растирая опухшую морду, вполне понятным, хоть и не без акцента, русским языком мне сказал, что «если мать не купит за тридцать, то купит он для невесты». На чем и сошлись. Сделка состоялась, и хозяйка сразу же начала разливать по мискам густое варево, напоминающее с виду то ли кулеш, то ли мешанку для свиней. А на вкус оказалось совсем неплохим. Может, хотите попробовать? Я дома иногда готовлю, назвала орочьим супчиком. Это сперва надо сварить кости и потроха, потом... ладно, придете – накормлю и научу, как готовить, вам понравится.

 

Перезнакомившись с семейством Найморы, я почувствовала себя почти дома, точнее – на сходке многочисленной цыганской родни, какую по большим праздникам мы вынуждены устраивать в родительской квартире. Не смогла бы я жить в таборе, там невозможно уединиться, но первые два дня это даже весело. Единственное, что мы делаем за день до того – вывозим действительно ценные вещи ко мне, бо детишки, да и взрослые тоже прихватывают все, что плохо лежит. Да и тут бы меня распатронили, кабы вилки не были единственным товаром, что я прихватила с собой на прогулку. А деньги я сховала в трусы, так что вытащить их даже самой стало проблематично.

 

Согревшись, наевшись, нарассказав «по-ту-сторонних» историй, самая забойная из которых называлась «Как нас банкротили», я прямо за столом задремала, а парень, переводивший байки для родни, вознамерился охранять мой сон. Во всяком случае, когда я проснулась, на кухне не было никого, кроме нас двоих, и он глядел на меня весьма подозрительно.

- Сильно обижают? – спросил на полном серьезе. – А то, давай, вместе пойдем, я им покажу, где драконы летают.

- Незачем, Кхарнаш, сама справлюсь.

- Ты – маг, да?

- Нет, малость поплоше, у нас таких «сенсами» и «энергуями» называют.

- Шама, значит... ну, колдунья.

- Считай, так.

- Что ж ты кричала?

- А что я кричала?

- Да не понял, вроде как «пощадите».

- Ну, это... слушай, что мне приснилось.

______________________________________

 

...Надеюсь, они ушли далеко. Достаточно далеко, чтобы не выдать себя присутствием магии... чтоб не напороться на разъезды Бродяжника... и никогда – не достаточно далеко, чтобы не попасть в поле зрения Серого мага. Я хорошо это знал. Знал, что в Пригорье не останусь безвестным лекарем, собравшим вокруг себя пятнадцать учеников... Целых пятнадцать. Да о них болтали на каждом углу! Как не сможет крестьянская бабонька разродиться, как помирает нищий какой от чахотки – ах, тащите к лекарю, что в Пригорье, это он забесплатно поможет... Ну, денег не брал – разве можно? Война и разруха. Что, сами не знаем, каково бедному люду? Как три шкуры дерут... «Ах, я разбойник, и граблю богатых. – А я князь, и граблю исключительно бедных. Кто же из нас будет богаче?» Не мог отказать я, не мог... Да и практика ученикам... Мой учитель -  где ты теперь? – мой учитель и сам знал, что не удержусь я, когда отсылал в эту глушь. Путешествие, как отсрочка от казни...

 

Жизнь и есть отсрочка от казни. И всю жизнь убегать, чтобы не растерять знания? Орма ушла на Мордор, а я вот – в Пригорье. «Кто-нибудь в живых да останется.» Кто-нибудь, но не я. Я – мертвец. Пока что живой, но мертвец. Трижды мертвец. Если признаюсь во владении магией – то сожгут. Если поверят, что не маг – повесят, как мелькорианца. Но можно до этого и не дожить... Жар... я знаю, что значит этот жар. Что значат гниющие раны. Еще пара-тройка дней – и стервятникам достанется труп... О, как болит-то... не надо было трогать повязки на голенях. Если смог бы восстановить целость костей и разогреть внутренним жаром плоть вокруг ран, то тогда... но это – лишь при помощи магии, а ее от меня и хотят. Потому не только не изуродовали руки, но даже их не связали. Поэтому – не бьют по голове. Они ждут, что я не выдержу, что попробую – если и не ускользнуть, то ослабить страдания. Зря. Когда я остался в Пригорье, то предвидел, что это будет, и решил выстоять до конца. Отослал от себя учеников, как Саруман отослал нас, оставшись один в Изенгарде. Он сказал – мы все когда-то умрем, но знание – вечно. Сомневаюсь... Знание без дела мертво.

 

Ученик – не свиток, не книга. Иначе стоило бежать из Пригорья самому, оставив учеников на растерзанье новоявленному королю. Их всех. Высокого молчаливого Кромала, предпочитающего общество воронов человеческому. Исполненную силы Рашах, полуорку, левшу (разве этого мало, чтобы привести ее на костер), да еще так и не выучившуюся говорить на адуни, не вставляя шипящие звуки где попало. Ее прятали от людей, но она никогда не была нам обузой – она, охотившаяся в одиночку, обеспечивала мясом всю общину, когда хлеб был в цене золота, она одним дуновением вдыхала в умирающих силу бороться с недугом, и просто... просто она мне приходит на ум чаще других. Насмешливого парня, назвавшего себя Аган, что значит – «смерть», а на деле проявившего свой талант в целительстве. Тихую Нэн, говорившую со звездами, и знающую точно погоду не только на завтра, но и на годы вперед. Ну, и, конечно, троих неразлучных братьев-вастаков, в совершенстве овладевших боевой магией и втроем способных одолеть не только меня, но и, пожалуй, самого Сарумана... Только магия – во всяком случае, та, что мне известна, не спасет их от Бродяжника. Толпа, одурманенная зельем и обещанием всеобщего благоденствия, толпа, напуганная всем, что ей непонятно – это сила, неподвластная нам. И еще – я слышал в последнее время, перед самым арестом, о страшных явлениях, происходящих на кладбищах – о разрытых когтями могилах, о вздыбившихся буграх, об исчезнувших трупах... Кто балуется черным колдовством? И где обретаются пропавшие из могил мертвецы? Это надо выяснить, и остановить – любыми путями. Пожалуй, Кромал сумеет... хотя бы, узнать... если, конечно, не попадет в руки этих...

 

Дайра с мелочью... старшие над нею смеялись, когда слышали, как учит она желторотую малышню. Я многое передоверил другим – времени не оставалось, чтобы с каждым в отдельности поговорить; изо дня в день одолевая все более сложные уровни мастерства, они учились более всего сами, на горьком опыте и друг от друга, чем от меня. Но я не знал, что еще не окончится год, как ученью настанет конец... да какой из меня учитель? Я сам – еще ученик... и один у меня оставался учитель – природа. Теперь она будет их учителем, а не я. Невелика потеря...

 

... А, здрасте, пожаловали! Что у нас на обед? Дыба, клещи или огонь? Болтаю... да, болтаю, а потом еще буду орать... пока не провалюсь в обморок... ни мужества не осталось, ни сил... кричу «пощадите!»... умоляю – я всего только лекарь, я простой человек, ничего кроме травок не знаю, так не мучайте больше меня... я слаб душой, как ребенок, как баба, но не ждите, что я сделаю что-то такое... то, что ждет парень в серой поддевке, он уставился на меня, он пытается проникнуть в мои мысли, но тщетно – я их защитил хорошо, впрочем, подобное колдовство известно многим мелькорианцам, иначе бы их уже не было... тычут в рану каленым железом... чернота...

 

...Ночь? Уже ночь, или я просто ослеп? Просто? Или мне помогли? Нет, видно полоску света, сочащегося под дверь... вместе с гнилой водой проникающего ко мне с воли... Не повернуться. Ноги распухли как бревна, и не чувствуют, когда я их сжимаю руками. Жаль, что боль изнутри не ушла. Это – синий огонь. Значит, скоро умру. Жар мне плавит мозги, затемняет мне разум. Сейчас начну бредить... пусть мне привидится что угодно, кроме учеников... если не могу молчать, уж лучше нести околесицу... что за шум нарастает, что за петли скрежещут? Что за голос я слышу, или это журчанье воды?.. родник, чистый ручей... дайте чистой воды, мне не надобно пищи... лишь немного воды в берестяной кружке, воды чистой, холодной... жара... я взыскую дождя, а не града...

 

Йор? Друг мой, Йор, хорошо, что ты ко мне пришел перед смертью. Но почему у тебя нет кружки, и куда подевался ручей? Нет, он здесь только что был – пусть вернется. Во фляжке? Да это – не вода, это – чистый огонь, дай воды, я взыскую дождя... как – заткнуться? Только встретились... я скоро умру... А ты – жив, или явился показать мне последнюю дорогу? Вода... ох, какое счастье... Нет, не встану... не смогу... погоди, так ты и вправду – Йор, и ты здесь?

 

Ты и вправду здесь?!!

 

Как это понять – «мы сами рыли эти лабиринты»? Ты что же, строил эту темницу? Да?!! «Каменщик, каменщик в фартуке белом...» Ноги... они переломали мне ноги. А как ты здесь очутился? Там что – лаз? Ход? Подземный ход? И ты его сделал? Та самая «гарантия мастера»? Ну, вы с Гобом и молодцы! На руки? А донесешь?..

 

... Слушай, сзади какой-то шум. Бряцает железо... Теперь и ты слышишь? Погоня. Как это – переждем? Нет, я не могу сейчас сделать нас незаметными – там есть сведущий в магии, и он это почует. Я бы выбрался сам, если бы мог ей воспользоваться. Но тогда бы они разыскали моих учеников и всех их казнили. А так – меня одного... Лучше брось меня, а сам уходи – пока они будут разбираться со мной, то отстанут... А еще лучше – убей. Я так устал... они ведь пытают... и все равно скоро умру. Ты бежишь? Ох, ну и силен же ты, братец... А! (задел-таки ногой о стенку) Снова!.. чернота...

 

...И звезды над нами. Земля... роса на траве. Йор! Где ты, Йор?.. Очнись, Тулкас твою мать... стрела... ой, какая нехорошая рана... легкое точно задели... пульс... ничего, жив, а стрелы – мы и не такие, брат, извлекали... да, магия, а что же еще. Лежи и не дергайся, ты не почувствуешь боли... где там твой кинжал? Ага, вот и фляжка... значит, огонь разводить мы не будем. Рубашку твою разорву, у тебя ж нет с собою холстины.

 

Так, ты слышишь меня, Йор... Сейчас я извлеку стрелу, а ты не почувствуешь боли. Ты чувствуешь холод ножа, ты чувствуешь прикосновения пальцев, и более – ничего... Вот и вынули эту дрянь... Сила стекает с моих рук, заращивая, смыкая ткани там, в глубине, в мышцах, на коже... не шевелись, еще поработаю... видишь, как все хорошо получилось... а я-то почти испугался, что не смогу дело до конца довести – силы почти не осталось. Я же там, в темнице, сознание замыкал – чтобы про учеников не узнали. Ты спи... Я покараулю... (если сам не отключусь, но тебе это незачем знать)  Звезды, звезды над нами...

 

...Нет, Йор, только светает. Где мы? Вон там река. Близко. Попробую доползти. Ты только пока не пытайся подняться – рана не шитая, откроется. Как-нибудь сам...

 

... Сколько же раз я терял сознание? Пять, если не больше. Вот она, водичка... много, до вечера хватит. Ты один, или кто-нибудь нас подберет? И где?.. Дотуда топать и топать. А мы – два раздолбая, получивших тяжелые раны. Ладно, спи... придумаю что-нибудь на досуге...

 

... Саруман? Учитель? Как ты нас нашел? Через сознание? Слушаю. Слушаю и молчу. Как это – магии нашей конец? Ты шутишь? Этого не может быть, ибо не может быть никогда... ты сказал, что знание вечно... сегодня, после полудня... и что же случится сегодня?.. да ладно, не верю... ты мне говорил – не меньше, чем триста лет... так какого балро...? Что еще? Нас найдут... ну, это радует, лишь бы не конный разъезд. Благословляешь... на что? Приближается страшное время. Найти иное знание? В смысле – какое? И победить мертвецов... но ты же вернешься, ты обещал! Нет, ты жив! Скажи, что это – неправда! Скажи!..

 

...А-а, я бредил. Да, чего только не померещится в этом бреду... Йор, если до вечера нас твои не найдут – мне конец. Синий огонь. Нет, сам не могу – все силы истратил, да и поздно – я их не чувствую. Все, омертвели. До колена – уж точно. Худо мне, Йор. Не вставай! Хотя бы не поднимай меня – твоя рана откроется. Они нас найдут... Ждут в трактире? А кто? Кромал и Аган? Точно – они? Тогда это проще. Доберусь до сознания, они меня смогут услышать... Сейчас...

 

... Чернота... такая тихая и пустая... не хочется ее покидать... здесь и остаться... но нет, трясут, тормошат, или это... я брежу, или это земля – ходуном? И зарево – на юго-востоке. Йор! Ты здесь? Что-то случилось. Очень гадкое что-то. Как там, в городе? Хорошо, если сильней не будет трясти, а то начнут рушиться стены. Достучался до Кромала, он услышал, сказал, что будут искать. Говоришь, миновал уже полдень? Значит, не бред... значит – правда. Да это я так, мне приснилось... Что ж, попробуем что-нибудь простенькое сотворить. Иллюзию... ну, к примеру, цветущего дерева...

... Тьфу, опять потерял сознание... Йор, ты хоть что-нибудь видел? Как, совсем ничего? Да, но я сейчас слаб и это не доказательство... попробую завтра. Если оно для меня настанет...

 

... Аган? А где Йор? Что это вы делаете? Зачем меня привязывать, да еще – к столу? И зачем это мне восточная смолка? Вы ведь можете и без нее любую боль унимать. А, значит, уже не можете... Да, теперь понял... Ладно, режьте меня – но насмерть-то не зарежьте. Мы сейчас все обязаны выжить...

 ______________________________________

 

Парень покачал головой. «Чужой сон», - говорит. – «Да и время больно далекое. Нет, это к Орме надо, она тут с самого первого столба живет, всех помнит. Может, и был здесь такой Иарет...»

 

 

 

3. Прикладная этнография и псевдонаучный трактат вперемешку с моими глюками.

 

Поселок называется... Орша! Нет, это не заимствование «с той стороны», просто когда тут стали селиться, в лесах было полно лис, а лисица по-орочьи – «орша». Чистокровных уруков в нем почти не осталось, зато полукровок, а также четвертькровок, восьмушек и далее, по нисходящей – полно. Здешним оркам, по большей части, глубоко плевать на расу избранницы, была бы домовитой, плодовитой и... толстой. Во всяком случае, молодые женщины, в которых не чувствовалось орочьей крови, все, как одна, подходили под определение «дярёвня». Они прекрасно ладили с плоскомордыми и смуглыми соседками, переругиваясь на чудном языке, состоящем, как мне пояснил Эльм, из орочьего, адуни и пары восточных диалектов.

Когда я вышла от Найморы, поселок уже галдел, как птичий базар, а у колодца, кузни и общинного дома шум зашкаливал за болевой порог. К Орме было не пробиться. Кхарнаш плюнул и сказал, что ему пора «на работу», и мы с Эльмом не нашли ничего лучше, как смотаться в трактир.

 

Трактир, как ему и положено, находился у самой дороги, которая, хоть и была грунтовой, но не настолько раздолбанной, как наши проселочные. Оно и понятно – автомобилей в Арде пока нет, а тележные колеи аккуратнейшим образом засыпаны щебнем.

- Вот не подумала бы, что у орков такие дороги!

- Нет, не у орков, тут четыре поселка, а орочий – только наш, и все постарались. Я уговаривал почти год, еле добился. Люди не лучше. Такие же... неблагоразумные.

 

На вывеске было намалевано непонятно что с пивной кружкой в лапе, а название эльф постеснялся переводить, так что трактир остался для меня безымянным. Но внутри было уютно – имея площадь где-то с полусотню квадратных метров, помещение в высоту едва достигало двух с половиной,  и высокий человек вполне мог бы дотянуться до потемневших от времени и табачного дыма досок потолка, маленькие окошки блестели отмытыми до скрипа неровными стеклами, которые вполне могли бы служить в качестве развлечения скучающему посетителю, ибо предметы и люди, рассматриваемые сквозь них, приобретали весьма гротескный вид. Солнечные квадраты лежали на столах, стульях и влажном полу, у порога еще возилась с мокрой тряпкой девушка, а рядом с ней стоял толстячок в белом переднике и что-то тихо и занудно втолковывал.

 

Посетителей было немного, наверно, только постояльцы, спустившиеся позавтракать, и толстяк, махнув рукой на утренний инструктаж, поспешил к нам. Эльм сделал заказ, то и дело кивая в мою сторону, чем немало озадачил меня. Я спросила, что все это значит, и тот смущенно ответил:

- Понимаешь, мне не продают выпивки, все торговцы, которые близко. Не хотят ссориться с Орма... А тебе продадут.

- Неужели ты не можешь без этого?

- Могу. Без всего могу... без питья могу долго, без еды... но вот это – тяжело. Мне надо, - эльф приблизил лицо и в упор посмотрел мне в глаза. – Как это у вас называется... безболивание... для феа.

- Обезболивание феар?

- Да. Вы, люди, много не так понимаете, но сейчас ты поняла правильно. Ничего, что было, нельзя поменять, ничего переделать. И забыть. А хотел бы.

- Слушай, Эльм, а почему ты по-русски говоришь хуже, чем орки? – переменила я тему. – Вроде, должно быть наоборот. 

- Практики мало. А они много говорят, ходят к вам то и дело...

- К нам?

- Да. У кого кожа посветлее, даже работал у вас. Строили дома. И на кирпичном заводе... А теперь, - Эльм понизил голос до шепота. – Четверо учатся в ваших... как это...

- ВУЗах?

- Да. Община платит, документы сделали, ну, не очень законно... потому дорого. Только когда переход, неопределенность времени – это рискованно. Потому, когда выучатся, будут здесь учить. Посылать больше не будем.

 

Да, откровение! В разношерстных строительных бригадах, где и хохлы, и молдаване, и корейцы, и таджики, и казахи, отследить физиономию орочьего полукровки достаточно проблематично. Как и в студенческих общагах, где камерунец частенько соседствует с китайцем, индусом и выходцем из Малой Азии. Так что решение вполне разумно. Это надо же, еще два года назад я вполне могла выдавать зарплату... орку. И не догадываться об этом. Задумалась, вспоминая всех поименно, прокручивая перед внутренним взором лица, и поняла, что трое только из нашей конторы, похоже, были отсюда. А, может, и нет... Кто их разберет, а сами никогда не признаются. Пока вспоминала, и не заметила, как толстяк накрыл на стол, расставив блюда с мясом, зеленью, овощи, запеченные в горшочках и пару кружек светлого пива.

Эльм поднял свою:

- Твое здоровье, Лера! Куйо ваэ!

Я подняла свою, пытаясь вспомнить что-то из синдарина, но на ум ничего подходящего не пришло, и оставалось лишь по-идиотски осклабиться.

 

- Можно к вам? – к столу подошел парень в камуфляже, обвешенный разнообразными сумочками и кармашками по всей площади крупной фигуры. – Если не помешаю... Давайте знакомиться. Вы, девушка, тоже с нашей стороны, правда?

- Да, - я несколько оторопела от такого напора, но Эльм полыхнул на меня глазищами, и его мысль вписалась в мозги: «Поговори с ним, я отойду, ты внимательно слушай. И мысленно передавай мне каждое слово!»

- О, ну, раз вы можете девушку развлекать, я, пожалуй, иду, - обескураживающее улыбаясь, Эльм поднялся и вышел.

Закрылась дверь. Земляк сел за стол и склонился ко мне.

- Вот и славненько! Ну, их, этих «горячих эльфийских парней», от них одни неприятности. Чем торгуем?

- Всякие дамские штучки, - не стала я уточнять. – А вы?

- Зря, - проигнорировал он мой вопрос. – Здешние бабы – полный отстой, косметикой не пользуются, белья не носят, побрякушки надевают по большим праздникам. Прогорите!

- Ну, не знаю, выручила уже порядочно.

- Где? У орков? Не смешите меня. Я хочу предложить вам настоящее дело. Заплатят, причем на нашей стороне, как вам и не снилось!

- Да? – спрашиваю. – А что надо? Надеюсь, не кого-нибудь убивать?

- Вы что, детективов начитались? Дело выеденного яйца не стоит! А платят за него хорошо.

- Так что надо-то?

- Я вижу, вы с эльфийским отщепенцем связались, значит, имеете доступ в орочий поселок.

- Я там сейчас живу.

- Прекрасно! Значит, можете ходить по всем их землям беспрепятственно. И, когда ходите, соберите, желательно, незаметно, пробы грунта, кусочки камней, характерную растительность.

- А вы сами не можете?

- Меня туда не допускают. Пытался ночью пройти, так у них дозоры, поймали, отколотили и вышвырнули. А вы – вне подозрения.

- А в чем подозрения-то?

- Вот и я не знаю, в чем. Били молча...

- А пробы грунта зачем?

- Какая вам разница, если заплатят?

- Ну, положим, хочется знать, за какую идею страдать буду, коли и меня поколотят.

- О, боже, они ж дикари, цивилизация – только снаружи, а внутри как были людоедами, так и остались... Но, ладно, скажу. В Средиземье пока доиндустриальный период, хотя развиваются они сейчас такими темпами, что Китаю впору завидовать. Недра почти не тронуты, и, скорее всего, залежи ископаемых у них богатейшие. А у нас, на Земле – кризис на пороге. Так надо бы... заставить их поделиться! Неужели вы, как патриотка, откажете?

- А что, - говорю. – Идея хорошая. Только вряд ли сможем заставить их мирным путем.

- Мирным? Да они сразу в штаны наложат, стоит здесь появиться хоть паре бомбардировщиков. Так что войны не будет. Или – маленькая победоносная. Население почти не пострадает.

Ужасаюсь, и тут же ощущаю в голове эльмову мысль: «Заставь его выйти на улицу».

- Ох, что-то мне поплохело... – встаю, держась за живот.

- Да, действительно, жратва здесь отвратительная. Полная антисанитария.

Он берет меня под руку и помогает выйти во двор. Едва только я отцепляюсь от него, оглядываясь, словно в поисках отхожего места, как, словно из-под земли, возникают четверо орков и скручивают парня в считанные мгновения. Кулаком по затылку, и непутевый шпион «ложится спать».

- Спасибо, Лэра! – улыбается во всю пасть Кхарнаш, предводительствующий четверкой.

Инцидент исчерпан, Эльм берет меня под руку, и мы возвращаемся в трактир.

 

- Теперь видишь, какая моя задача?

- Не пропускать всякую мразь от нас к вам?

- Да, и не только. Кто с дурными мыслями, сам вход отсекает, не пускает сюда. Заклятие. Но, кто с идеями, это же не дурные мысли, тех отлавливаем мы. Потому надо слушать. Этот проход контролирует Орма, а тот, что в Пригорье – Арфаэг. Есть еще в Моранноне и в Мглистых горах, но там пока тихо.

- Да, а ведь этот парень – первая, можно сказать, ласточка. Что, если он не один такой по Средиземью шарится? Идея-то больно соблазнительная... Устроить войнушку, проутюжить танками и ковровой бомбардировкой, да и кинуть все ваши ресурсы в топку земной цивилизации? Может, лучше как-то проходы закрыть? Чтоб не лезло.

- Не получится. Нельзя закупориваться совсем, а то погибнем. Помнишь, тебе снился Иарет?

- Нет, мне снилось, будто я – Иарет, и меня пытают.

- Да, верно. Был такой. Я, правда, с ним не встречался, но у нас его... записки. Там есть об этом. Кстати, трактат «О старении мира» сейчас издан Гондорской императорской типографией для государственных библиотек. Правда, на нем пометка «иммен», не для всех, но, думаю, лет через десять ее снимут. А у нас хранится рукопись.

- Можно взглянуть?

- Вечером, а сейчас...

- Будем сидеть в трактире и пить?

- Будем!

 

Эх, не знала я, на что иду, иначе попросила бы Эльма переводить трактат в одиночку. Как только неровные листы пергамента, на которых он был написан, попали мне в руки, со мною стало твориться нечто невообразимое. Я как бы раздвоилась: часть сознания оставалась в реальности, и я видела непонятные закорючки на покоробленных листах, а вторая... Большая часть меня была там, в далеком прошлом, и с удивлением наблюдала, как моя, судя по точке зрения, из которой была видна, но совершенно чужая по виду рука писала их. Появились неясные ощущения чужого тела, чужие мысли в голове... я увидела письменный стол, дощечки, покрытые воском, на которых скорописью нацарапаны какие-то заметки, окно, занавешенное редкой кисеей, и слова на чужом языке сорвались с моих губ. Эльм, точно лишь этого ждал, заскрипел пером по бумаге, а я говорила, и не могла остановиться... Не помню, чем закончился этот «спиритический сеанс», как я заснула прямо на стуле и чуть не свалилась с него – об этом позже мне сказал Эльм, но проспала я почти сутки. А он за это время перевел все, в том числе и мои откровения. Кое-что из них я опустила, меньшую часть вставила в перевод, дабы тот приобрел более художественный вид и аромат далекого времени.

 

Каюсь, названия неизвестных на нашей стороне источников информации, на которые ссылался Иарет Изенгардский, я заменила на «Сильмариллион», но только после того, как убедилась, что там аналогичные тексты присутствуют.

____________________________________

 

Иарет Изенгардский. О старении мира.

 

Иарет взял перо, пододвинув одну из дощечек, бросил взгляд на нее, и начал с быстрого росчерка на чистом листе:

 

«Я, Иарет Изенгардский, ученик Сарумана, маг нового времени, утверждаю, что магия не погибла. Это я понял еще лет десять назад, когда мне говорили, что наступило время людей, а в долах и весях хозяйничали мертвецы. Черная магия осталась в этом мире и после исчезновения того рокового кольца. Что было тем более страшно, ибо сила белых магов уменьшилась или пропала совсем. Истаяло эльфийское волшебство, и бессмертные собрались за море. Я не знаю, что ожидало их там, но здесь, по здравому рассуждению, все равно им было не выжить. С тех пор, как государь Элессар поднял армию мертвецов, а те не пожелали возвращаться в могилы, для людей настало страшное время. Я дал клятву учителю, что найду средство от этой беды, но не успел ее выполнить. Девочка-полуорка опередила меня, взрослого образованного человека. И потому хочу я начать сей трактат со слов благодарности ей.

 

Итак, лишь благодаря Орме и восьми ее спутникам я могу сейчас вам рассказать, что магия все еще существует, а вы можете прочесть или услышать меня. И мои, и ваши дети ни разу не заглянули в мутные глаза нелюдей, да и появились на свет они только потому, что родители их не пали жертвой живых мертвецов. Помните, и цените каждый прожитый день – это лучшая память погибшим. Что случилось с ней позже, я не знаю – может быть, она жива, может быть, и погибла. Знаю лишь то, что из моего отряда осталось трое – из десяти. Но Кромал повредился умом, и вскоре по возвращении сгинул где-то на Иннисфри, утверждая, что нашел там проход в другой мир – мир без людей. Рашах стала моей женой и подарила мне дочь и двух сыновей, думаю, что на этом не остановится. Впрочем, деторожденью весьма способствует то, - Иарет невесело усмехнулся. – Что спать спокойно с тех пор мы не можем. Не один, так другая просыпается с воплем, увидев во сне что-нибудь подобное нашим бесславным боям.

 

Йор погиб первым, он надеялся лишь на свою силу, но она его не спасла. После – настал черед трех братьев-вастаков, разорванных в клочья, и хоронили их в общей могиле, ибо невозможно было определить, чья рука или нога была подобрана в поле. Нэн отстала по собственной воле – мы просили ее торопиться, но она отбивалась от нас, говоря, что разгадка близка, надо лишь не трогаться с места. Последними погибли Дайра и Аган – та была ранена, и Аган пытался вынести ее из боя, а копье мертвеца соединило их в смерти. Как-нибудь я расскажу эту историю подробнее, сейчас не время бередить воспоминания. Когда погибал кто-то из наших, нам приходилось разбивать у трупа голову, чтобы никто не мог превратить его в нелюдь. Наверное, меня спасло только то, что я не мог передвигаться пешком, а конь, безусловно, быстрее ходячего мертвеца. Рашах же, я думаю, помогла какая-то орочья премудрость, ибо они – более древний народ, и знают гораздо больше, чем говорят.

 

По возвращении я ей сказал, что не успокоюсь, пока не найду источника силы, и она мне поведала многое из орочьих скрытых преданий.

 

Одним из них я и открываю первый лист своей книги.

 

Все орки верят, почитают и клянутся Ма Оштар. Когда я спросил жену, что же это за божество, она мне ответила: нет, не божество. Ма Оштар, Вечная Мать, это Арда, но не только она. Я спросил – это Эа? И она мне ответила: Эа, но не только. Ма Оштар – это вся Вселенная, со множеством обитаемых и необитаемых миров, это еще и Великая Пустота, это – все, что существует, и даже то, чего нет, но что было когда-то или когда-либо будет. Это – вселенское лоно, что находится в центре Вселенной и порождает миры. Это – то, что рожденные сферы питает, когда они, удаляясь от центра Вселенной, обретают первоначальный свой облик. Это – и та сила, что возвращает в лоно распавшиеся миры, по вине ли нерадивых хозяев или, чаще – по старости оных. Ибо, по пути к пределу Вселенной, миры стареют, гаснут и распадаются. Ма Оштар никогда не умрет, пока есть Предвечный Огонь, что оплодотворяет ее, и дает мирам силу жизни.

 

И я спросил ее – а что это за Огонь? Сродни ли он Пламени Творения, принадлежащему Эру? И Рашах ответила – у него лишь лампада. Предвечный Огонь не принадлежит никому. Он не принадлежит никому, но любая жизнь им наполнена. Когда он иссякает, даже мертвая материя разрушается. Ибо неживое скреплено его силой. До какой степени разрушается – спросил я ее. До пустоты – был ответ. Предвечный Огонь пребывает в покое, он ничего не хочет и ничего не делает, он ничего не знает, и никого не слышит, и потому мы в него верим, но не обращаемся к нему никогда. Так сказала Рашах.

 

Так почему вы не обращаетесь к Эру? Так я спросил ее. Эру Илуватар, сказала Рашах, почти погубил нашу Арду.»

 

Иарет отложил исписанный лист и выглянул в окно. На город опустился майский ласковый вечер. По улице стайками бегала малышня, а над крышами с тем же радостным визгом носились ласточки. Теплый ветер, пахнущий пылью и цветущим тополем, раздувал паруса занавесок. И дом показался ему кораблем, вышедшим в плаванье. В добрый путь!

 

«Илурамбар, или мировые стены, ограждают весь мир. Как сталь, как стекло или лед эти стены, и Детям Земли не дано даже представить, насколько они холодны, тверды и прозрачны. И нельзя их ни увидеть, ни пройти, иначе как через Дверь Ночи.»

Так утверждают предания, именуемые Амбаркантой. Услышав, что сказала Рашах об Эру Илуватаре, я сразу вспомнил эти слова. Вспомнил их, и задумался – а к чему было строить столь крепкие стены? Своим человеческим разуменьем я могу предположить только две взаимоисключающие причины – или зло было вокруг них, или зло было за ними. Впрочем, Рашах не считает, что зло вообще имеет абсолютную природу, хотя я с ней и не согласен. Она сказала, как люди огораживают в деревне свой дом, чтобы соседи не заглядывали и не вмешивались в их семейную жизнь, так и Творец огородил данный ему в правление Мир, чтобы никто чужой не мог вмешиваться в творение.

Результатом созданья тех стен стало то, что огонь, данный Арде при ее рождении, не восполнялся иначе, как по милости Эру Илуватара. Но зато никакая внешняя сила, и до создания Арды, и после, не могла помешать его замыслам. И он стал творить.

 

«Вначале Он сотворил Айнур,  Первых  Святых,  порождение  Его мысли,  и  они были при Нем уже тогда, когда еще ничего другого не было.

И Он обратился к ним и дал им темы для музыки,  и  они  пели для Него, и Эру радовался.»

Так утверждает другое предание, именуемое Сильмариллионом. Судя по всему, мир вчерне был уже ранее создан, порожден вселенским лоном, но был он был глух и нем и безвиден. Не было в нем ни гор, ни долин, и ничто живое не населяло его. Чтобы пробудить его к сознательной жизни, надо было вложить в него душу. И душа была вложена – сперва самим Эру, а потом и первыми созданьями его, или Айнур. Почему он не взялся делать все сам, почему распылял свою силу? Ведь, создав Илурамбар, он отсекал себя от источника, от Предвечного Огня, и не мог взять более того, с чем он послан был в этот мир.

 

И вот что я думаю об этом. Когда наблюдаешь за жизнью природы, то понимаешь: однообразие – признак застоя и смерти. Не потечет река, если устье не будет ниже истока, погибнет трава, если влага не станет испаряться с ее листьев, перестанет кровь струиться по жилам, если не будет меняться ее напор на протяжении всего тела. Жизнь – в разностях, в перепадах, ибо это – источник движения. И Айнур были созданы разными, чтобы создавать жизнь. Но вначале они не ведали, что творили. А Эру – знал, и управлял их творением. Он, наверное, полагал, что, получив все от него, они не имеют собственной воли. А они об этой воле не знали.»

 

Иарет сморщился – кажется, последняя фраза тянет на ересь. Что ж, любое новое слово, не являющееся перепевом известного, не будет принято теми, кто посвятил всю жизнь изучению сказанного до них. Интересно, а если бы дольше он проходил в учениках Сарумана, стал бы он начетчиком и резонером, или его несносный характер, протащивший по всем кочкам и лишивший многого в жизни, защитил бы от этого?

 

Темнеет на улице, расстаются влюбленные пары – вон те двое уже десять раз провожают друг друга, и никак не могут наговориться. Сейчас они явно у дома девушки, и она целует своего друга, с сожалением отрывается от него и идет к двери. Нет, вернулась... опять вздохи, объятия. У него с Рашах такого не было, да и быть не могло.

 

Первый год он вообще еле ползал – а то как же, с тремя дырками в шкуре... потом ей стало полегче, он разработал зажившую руку и смог передвигаться по дому самостоятельно. Но лестницы так и остались неодолимым препятствием. Вот и сейчас весна прошла мимо него – он видел ее лишь в окне, не решаясь нагружать Рашах «грудой костей», как он именовал свое тело. Кажется, она опять с животом... Одно слово – орка. Мастерская по производству младенцев... Интересно, она когда-нибудь скажет – довольно? Хорошо, у него здесь такая практика, что иной раз не продохнуть, а если бы жили в деревне?

 

Конечно, этот город – последний на пути в восточные земли, дальше – лишь редкие «выселки» со смешанным населением, огороженные частоколами от непрошенных гостей и пограничных разъездов. Тут вольные нравы, орки и лихие вастаки никогда не признают власть далекого Гондора, а власти их старательно не замечают. Но они с Рашах – не вастаки. Калека, обремененный семьей, вряд ли сможет быстро сбежать, если придут по его душу. А ведь придут.

 

Вот напишет он последнюю строчку, сошьет листы, и что дальше? Сперва трактат пойдет по друзьям, и вряд ли кто-то из них не перепишет на память. Список двинется по широкому кругу. Года за три – дойдет до Гондора. И снова он окажется за решеткой. Сейчас не те времена, чтоб за слово казнить, но в тюрьме он долго не проживет. Здоровье не то. Даже здесь, на воле, он поддерживает свое тело силой духа и самодисциплиной, не дающей ему расслабляться. Что же – года через полтора придется искать орочье поселение и перебираться туда. Посоветоваться, что ли, с Рашах... да только знает он, что она скажет. Тоже мне, искательница приключений... на свою голову.

 

Иарет удовлетворенно хмыкнул и потянулся за лампой. Сумерки, такие светлые и прозрачные за окном, в комнате сгустились до ночной темноты.

 

«Но все тайное становится явным.

«Тема развивалась, и вот Мелькор начал вплетать   в   нее   образы,   порожденные   его    собственным воображением,  не  согласующиеся  с темой Илуватара, потому что Мелькор искал способ увеличить силу и славу той части темы, что была назначена ему.»

Вот один ощутил уже своеволие и возможность выйти за рамки назначенной ему роли. Плохо это было, или же хорошо, мы никогда не узнаем, ибо первоначальный замысел нам неведом. Что же произошло дальше?

 

«Мелькору,  среди  всех  Айнур  были  даны  величайшие   дары могущества  и  знаний,  к  тому же он имел часть во всех хорах, полученных его собратьями. Он  часто  бродил  один,  разыскивая Вечное  пламя,  потому  что Мелькора сжигало желание принести в Бытие свои собственные творения.  Ему  казалось,  что  Илуватар обошел  вниманием пустоту, и Мелькор хотел заполнить ее. Однако он не нашел огня, потому что этот огонь - в Илуватаре.»

Вот, самый старший, умный и сильный начинает понимать свою обделенность. По-видимому, он изначально и не думал о бунте, просто ему стало душно под стеклянными стенами Илурамбар. Как подростки, вышедшие из под родительского крыла и отданные в учение к мастеру, испытывают волчий голод, и сметают в один миг то, на что дома и смотреть бы не стали, так и Мелькор, начавший творить, не мог удовлетвориться данной ему долей. К тому же, ощутив сладость своеволия, трудно остановиться. Конечно, если не напрягаться, а тянуть, как мерин, положенную тебе ношу, стараясь лишь настолько, чтоб не побили, то можно удовлетвориться и тем, что дают. Но, по моему скромному разумению, из таких учеников выходят ленивые подмастерья, что никогда не становятся мастерами, выражая свою слабую душу лишь в питие и мелком дебоше. Неудивительно, что Мелькор стал искать возможность самостоятельного творения и источники силы. Понятно, что возможности он не нашел – ведь для пресечения всех чужих замыслов были поставлены Илурамбар, так какого же мнения будет их создатель о своеволии в собственном доме? И Предвечный Огонь не мог пройти сквозь те стены и напитать своей силой своевольного подмастерья.

 

«Некоторые  из  этих  мыслей  он начал теперь вплетать в свою музыку. И тотчас же прозвучал диссонанс, и многие из  тех,  кто пел  вблизи  Мелькора,  пришли  в  замешательство.

Тогда  Илуватар встал, и Аинур увидели, что Он улыбается. Он поднял левую руку, и вот среди  бури  зазвучала  готовая  тема, похожая  и  не  похожая  на  прежние, и в ней были сила и новая красота.»

Ну, вот, дождались – началось соревнование мастеров, точнее – мастера и подмастерья. Мне доводилось наблюдать подобные случаи – и в ученичестве у Сарумана (Орма отличалась неистовым своеволием, и не раз устраивала нешуточные магические атаки на учителя), да и после – то кузнец горько жаловался, что подмастерье «испортил решетку», а оказывалось – украсил и перерасходовал материал, то портной, что в доме напротив, поспорил до драки с учеником, а однажды состязание происходило на площади – не поделив клиентуру, столяр и бывший его подмастерье от восхода и до заката сделали по резному шкафу. Молодой мастер увлекся резьбой, и до вечера не успел, а старый, завершив работу за мгновение до того, как солнце скрылось за горизонтом, схватился за сердце, упал и умер. Печальная это была победа...

 

Впрочем, можно ли применять человеческие мерки к тем, кто – не люди? Мне думается, что некоторые – можно. И правда, если посмотреть на путь от замысла до творения, то можно заметить некую закономерность.

 

Информация – мать интуиции. В переводе с языка магов на всеобщий язык это будет звучать примерно так – если никакое знание не поступит снаружи, то ты ничего и не создашь. Первое, что надо сделать – внести знание и материал.

 

Второе звучит так: не разъяв – не построишь. Это высказывание более понятно простецам. Ни один материал нельзя использовать без обработки, обработка же что камня, что глины, что знаний включает в себя измельчение на частицы определенных размеров и очистку от примесей.

 

Третий этап творения всем понятен: внешнее есть отражение внутреннего. Ибо все, что мы делаем, отражает нашу природу. Как форма создает отливку, так и сознание производит лишь те творенья, что созвучны ему. Как не любой ключ подходит к замку, так и не любое знание может пополнить наш ум, а лишь то, что встраивается в подходящее место. Творение – есть отливка творца. Но если творение снабжено собственной волей, то оно способно изменять себя изнутри, осуществляя каждый раз выбор – что материала, встраиваемого в него, что – поступков. Так способный ученик, начиная, как отражение мастера, чем дальше, тем больше движется собственным, непохожим путем, он – уже не отливка, он – постоянно изменяющаяся головоломка, становящаяся тем сложнее, чем сильнее мастер хочет ее упростить.

 

Четвертый этап творения есть собственно акт творения, ибо вещь отделяется от тебя и начинает жить своей жизнью. До этого был больше замысел, чем воплощение, а сейчас воплощение покидает тебя, начиная свой путь, и ты больше в нем не властен ни единым штрихом. Как легко пропустить этот момент, потянуться душой – и все испортить. Сказано: воспитывай детей, пока поперек лавки ложатся, когда вдоль – ты все уже сделал. Это правда – моя старшая дочь получила мое воспитанье, ибо Рашах оставляла ее мне, неходящему, отправляясь добывать пропитание, и девочка заговорила еще до года, а к трем – научилась читать и считать. Я не мог ограничивать ее самостоятельность, но ничего плохого не произошло, и теперь мы с ней не знаем забот, кроме тех случаев, когда она побьет кого-нибудь из своих дворовых «врагов». Умей отпускать.

 

И всего-то.

 

Эти правила имеют всеобщую силу, ибо они – отраженье природы, той самой Ма Оштар, над которой и Эру не властен.

 

Что же нарушил Эру Илуватар?

 

Отграничив Эа от мира, он посадил его на голодный паек, вынудив получать все только из своих рук. Так приручают непокорного зверя – голодом и хозяйской рукой. Кормящую руку и злой пес не укусит. Но Эа не было ни зверем, ни псом! Оно вообще было вроде податливой глины. И подобный поступок можно расценить лишь как презумпцию виновности Эа, а заодно – и Вселенной, породившей его. Насилие порождает насилие. И создание Илурамбар поставило Эру по одну сторону, а Вселенную – по другую. Силы оказались явно неравные, и не в пользу Творца. Даже мертвая материя стерпит не все. Принесли ко мне раз незадачливого скудельника – он так увлекся, добывая для горшков своих глину, что не заметил оползания склона, и пластом его придавило. Если бы никого рядом не было, так бы и умер несчастный.

 

Не справился Творец и с третьим этапом творенья – почтя все созданное им лишь вещами, отливками, не имеющими собственной воли, он прозевал ученика-головоломку, и опомнился лишь тогда, когда тот восстал на него. Как жаль, что не все одаренные мастера умеют быть учителями! Сколько горя и слез можно было бы избежать, сколько сломанных судеб остались бы целыми, сколькими бы мастерами было больше! Не менее половины моих постоянных больных – женщины с болезнями сердца. И я не могу им надолго помочь. Если исключить тех, что надорвались от непосильной работы, и тех, кто подолгу болел простудами, то остальные могли бы вскорости исцелиться, если бы только решили не творить насилия над собственными детьми. Их старанье сломить непокорство вызывает в ответ лишь дерзость в словах и поступках. Они страдают от того, что сами же и сотворили!

 

Конечно, не смог Творец осилить и четвертый этап – даже, отпустив свои создания в сотворенную совместно с ними Арду, он продолжал удерживать их на сворке, словно гончих собак. Впрочем, иначе и быть не могло – история с Ауле показывает, насколько просто было сломить их волю. И если Мелькор со своим своеволием знал, на что идет, то послушнейший (и талантливейший) из подмастерьев пал духом, не успев поднять глаза от земли.

«И сначала он создал в пещере под одной из гор Среднеземелья семерых отцов гномов. Однако Илуватар знал о том, что происходило. И в тот самый час, когда труд Ауле был, к  его удовольствию  завершен,  и  Ауле  начал  обучать  гномов  речи, которую он  придумал  для  них  -  в  тот  самый  час  Илуватар заговорил с ним, и Ауле, услыхав его голос, замолчал.

И  Илуватар  сказал  ему:  "Зачем  ты  сделал это? Почему ты пытаешься создать то, что, как ты знаешь, выше твоих сил и не в твоей  власти?"

Тогда  Ауле  ответил:  "Я  не  хотел  этого. Я хотел создать существа, не похожие на меня, чтобы любить и обучать их, дабы и они тоже смогли постичь красоту Эа, сотворенную  тобой.  Но  что  мне  сделать  теперь, чтобы ты окончательно не рассердился на меня? Как сын своего отца, я предлагаю тебе эти существа, творения рук,  созданных самим тобой. Делай с ними, что пожелаешь. Но не должен ли я уничтожить свою несовершенную работу?"

И Ауле поднял свой огромный молот, чтобы поразить гномов,  и заплакал...»

Нет, конечно, если Ауле был лишь машиной, лишь горшком, вылепленным из пустоты, то поступок Творца единственно верен. Но горшки не умеют рыдать! Впрочем, горе всем побежденным. «Кто ненавидит войну – тот в плену».

 

А кто не боится войны? О, еще горше его удел!»

 

Иарет ощутил, как на плечи легли руки жены, ее прохладные волосы коснулись щеки его, и тихий голос прошелестел: «Уже поздно, пошли спать». Он обернулся, и лицо ее было так близко, что черты расплывались перед глазами. Он улыбнулся ей и поцеловал ее в губы. «Возьми стул и иди ко мне, - ответил он. – Я тут кое-что написал, хочу знать, как тебе это нравится».

Рашах подсела вплотную к нему, обняла мужа, и тот, положив листы перед ней, наблюдал, как она шевелит безмолвно губами, читая. На пороге тридцатилетия, перенеся все возможные лишения этого века, трудившаяся по дому и за женщину, и за мужчину, родившая троих, и четвертого носившая в чреве, его жена почти не изменилась. Юную смуглую кожу на скуластом лице не тронула ни одна морщинка, волосы цвета воронова крыла блестели, волной спускаясь на грудь, и лишь тяжеловесные, разработанные и мечом, и вальком, и мотыгой кисти рук говорили о том, что неласковой была ее доля. Иарет представил себя рядом с ней, и устыдился. Ведь она стойко переносила невзгоды, которые он ей принес! И вот, он, седой, покалеченный, неспособный самостоятельно даже спуститься по лестнице, он втравливает ее в новую авантюру.

 

Разница в возрасте была у них чуть более десяти лет, но Рашах с детства слушала только его, признавая за старшего, на остальных фыркала и показывала всем «где драконы летают». Ее не надо было искать, она родилась в Ортханке, и показала свои способности и скверный характер еще во младенчестве, уронив горшок на орчат, раскачавших ее люльку до потолка. И с тех пор вокруг нее постоянно что-то рушилось и летало. Мать ее, нъявар, сбагрила свое чудо бабке, предпочитая стоять в карауле, а не мучиться с вредным дитем, но та выдержала внучку недолго – побежала за помощью к Саруману. Тот был занят, и послал ученика. Когда Иарет наклонился над маленькой колдуньей, та шкодливо улыбнулась и вцепилась в его волосы мертвой хваткой. Пришлось укачивать негодницу, кулачки удалось разжать лишь тогда, когда Рашах задремала. С этого момента полеты горшков и падения стульев почти прекратились. Подрастая, девочка набиралась знаний из двух источников – от орочьих «бабок» и от «шарку ущителя». Ее странный выговор было невозможно исправить, она с грехом пополам научилась читать лишь годам к десяти, но мыслила всегда удивительно ясно, безошибочно отделяя истину от чепухи, и принимала верные решения при явном недостатке исходных.

 

Иарет долгое время старался не думать о ее привязанности к нему, но после того, как девушка дважды вытащила его почти с того света, когда она и в девятнадцать лет не заглядывалась на парней, что для орок – вообще дело неслыханное, он решил спросить ее, не хочет ли она связать с ним свою жизнь. Рашах подпрыгнула чуть не до потолка и захлопала в ладоши. И эта буйная радость через два месяца после того, как они чуть не погибли, и потеряли семерых близких друзей, когда кажется – душа выжжена и не воскреснет вовеки, и удивляла, и пугала, и притягивала его. Казалось, ей нравилось даже его увечье – куда он такой от нее денется. А теперь, прожив с ней семь лет, он сам не мог представить, каково это – быть вдали от Рашах.

 

И вот она подняла глаза, и в ее взгляде Иарет  прочел и любовь, и усмешку.

«Не туда повернул, милый, оглянись-ка назад» - «А что здесь не так?» - «То, что это все – мелочи перед тем, что сделалось с Ардой» - «Даже то, на что нарвался Мелькор?» - «Даже это. Он же знал, на что шел. Арда – не знала» - «Так я останусь здесь до утра и продолжу?» - «Давай, а я пока схожу, сварю для нас каффы»

Действенность этого орочьего напитка в борьбе со сном Иарет знал еще с детства, и с радостью согласился.

 

Иарет снял нагар с лампы, выдвинул слегка фитилек, очинил новое перо и принялся за четвертый лист писанины.

 

«Войны всегда были, есть и остаются злом – причем зло это, различное по степени и мере его, в зависимости от того, за что ведется война, никогда совершенно не исчезает, оставляя в душах людей озлобленность или горе. Я говорю – людей, ибо их я знаю лучше, но не сомневаюсь и в том, что любое мыслящее и чувствующее существо, пережившее войну, несет на себе ее неизгладимый след бесконечно. Память мозга может уйти, но душа – не забудет. Война – зло еще и потому, что разрушает творения духа. То, что раньше казалось незыблемой истиной, оказывается еще одним суеверием, то, что раньше было уверенностью, становится слабой надеждой. Война – не меньшее зло потому, что она калечит и разрушает саму основу жизни – наш единственный дом, нашу Арду.

 

Так было и в самой первой войне.

 

Кто слышал сказания о Первой эпохе, тот помнит, что вначале не было ни Луны, и ни Солнца. Но я удивляюсь тем, кто в это верит. Миры рождаются из вселенского лона в виде облака, постепенно это облако превращается в скопление звезд, а из оставшейся пыли формируются подобия Эа. Звезды загораются раньше, чем возникают королевства земли! Но предания говорят об ином. И я могу предположить этому два объясненья. Первое – что Арда вращалась в те века очень медленно, так что день ее был равен году, оставаясь повернутой к Солнцу лишь одной своей стороной, но тогда ее климат был бы непригоден для жизни. Одна сторона стала бы горячее, чем угли в печи, так, что плавились камни, а на другой в это время замерзал бы и воздух. Надо ли говорить, что подобные перепады температур вызывают сильнейшие, постоянно дующие ветра, сносящие с лица земли не только щебень и камни, но даже целые горы. Не было бы океанов – на горячей стороне вода обращалась бы в пар, на теневой – выпадала бы снегом, тут же сносимым ветрами на горячую сторону. Жизнь в таком королевстве земли невозможна.

Второе объяснение предполагает, что светила были скрыты толстым слоем облаков. Откуда же тогда звезды, что увидели эльфы? У меня есть предположение, но сейчас я хочу разобраться, откуда могло появиться столь плотное облачное покрывало. Ясно, что простым испареньем воды, вскипяти ты хоть все океаны, такой черноты не добиться. Следовательно – в верхних слоях, там, на границе Ильмен и Виста, или, у нас – в Фаньямаре, было много частиц сажи и каменной пыли. Кто же мог насмердеть на весь мир?

Вот мы и подошли к сказанию о первой войне.

 

«Мудрые говорят, что первая битва произошла еще до того,  как Арда  полностью  обрела  форму. Уже тогда на Земле было что-то, что росло или двигалось по ней, и Мелькор надолго завладел всем этим... ...Так началась первая битва Валар с Мелькором за господство  в Арда,  но  о  том  времени  Эльфам известно немногое. А то, что известно, исходит от  самих  Валар,  беседовавших  с  Эльдалие, которых  они  обучили  на  земле Валинора. Но Валар всегда мало рассказывали о войнах, происходивших до прихода эльфов...»

Еще бы! А то было бы что рассказать! Например, о проснувшихся вулканах, извергавших дым, лаву и газы, о кипящих морях, о вздыбленной плавящейся земле...  А была ли она в это время пустынна? Смотри выше. Созданная к тому времени жизнь была в этой битве по большей части обращена в пыль. Возможно, и разумная жизнь. Я встречал упоминания о неких «древних и мудрых существах», населявших Арду до первой войны, но кто сейчас вспомнит, кем они были? Валар не знали этого, ибо Эру им не сказал, они и не ведали, что сей феномен вообще-то возможен. Не секрет, что даже Оромэ некогда травил эльфов псами, принимая за создания тьмы... Вот что они сами об этом сказали:

«Действительно, самые древние песни эльфов (отзвуки их до сих пор сохранились  на  Западе)  повествуют  о  темных  призраках, бродивших в холмах над Куивиэненом или проносившихся неожиданно под звездами, и о черном всаднике на диком коне, преследовавшем заблудившихся Квенди, дабы поймать и сожрать их».

Да уж, лучше не скажешь. Опять «рука Мелькора»? Да полно! Он, одиночка, что пошел против своих, не брезговал никакими союзниками, так что – увольте. Впрочем, разумной жизни до первой войны могло и не быть, зато войны между Мелькором и остальными валар повторялись с удивительной регулярностью. Арду поднимали из праха, делали пригодной для жизни – и снова разрушали под корень.

Послушайте, что было после первой войны:

«В это время Валар привели в порядок моря, равнины и горы, и Яванна посадила, наконец, в землю семена, как она давно уже задумала. И тогда, поскольку бушевавшее  прежде  пламя  ослабло или ушло под первобытные холмы, возникла нужда в свете. И Ауле, по  просьбе  Яванны,  создал  два  огромных светильника,  дабы озарить Среднеземелье... И тогда семена, что посадила  Яванна,  начали  быстро прорастать и крепнуть...»

Так как солнце скрылось за густым слоем пыли, возникла необходимость в тепле и в свете. Вулканы утихли, и оставшиеся крохи жизни, что ютились близ них, погибли. Это вряд ли могли быть животные, скорее – нечто вроде мелких растений, так что стоит ли об этом жалеть?

 

От собратьев не отставал и Мелькор.

«Тогда   Мелькор   начал   строительство  огромной  крепости, уходящей далеко под землю, под мрачные горы, в  местности,  где лучи  Иллуина  были  холодными  и тусклыми».

А это, как мы видим, другой способ решенья вопроса – быть поближе к горячему сердцу Арды, питая жизнь ее телесным теплом. Причем, воспользовались им только там, где не хватало тепла и света искусственных «солнц».

 

Но нашла же коса на яйца!

«И  вот  тогда  Валар  узнали,  что  Мелькор снова начал свою деятельность, и стали искать его тайное  убежище,  но  Мелькор, надеясь   на  неприступность  Утумис  и  на  силу  своих  слуг, неожиданно начал войну и нанес удар первым, до того, как  Валар приготовились  к  этому.  Мелькор  захватил  Иллуин  и  Ормаль, обрушил их колонны и разбил светильники.  При  падении  могучих колонн  земля растрескалась, а моря вздыбились волнами. И когда светильники раскололись, пламя из  них  вылилось  на  землю. В  хаосе  и мраке Мелькор ускользнул...»

Как аукнется, так и откликнется...

Впрочем, события десятилетней давности неожиданно напоминают столь далекие времена. В тот день, когда кольцо всевластья расплавилось в Ородруине, я, волей судьбы, был серьезно болен, и провалялся весь вечер и ночь без сознания. Но друзья, что ухаживали за мной, рассказали, как внезапно на севере, со стороны далекого моря разлилось сиянье, как полог. Сполохи проходили по нему, словно он шевелился, и слышался тихий шепот. А наутро стало легче дышать, словно воздух стал свежее и чище. Люди приписали это исчезновению зла, но, как я потом понял, это было не так. Последующие три года стали самыми страшными в моей жизни. Так что же на самом деле случилось? По-видимому, те силы, что были скрыты в кольце, излились в воздух, и он стал живительным и питающим душу. Если маленькое и слабое, по меркам первых эпох, колечко произвело такое животворное действие, то как же подействовало разрушенье Светильников на сердце Арды?

 

Как бы то ни было, но новых Светильников не создавали.

«Поселение Валар на Альмарене  было совершенно  разрушено, а в Среднеземелье не осталось места, где они могли жить. Поэтому Валар покинули те области и отправились в страну Амана, самую западную из всех земель на границах Мира. За  стенами  Пелори Валар создали свои владения в этой части Амана и назвали их Валинор, и там находились их  дома,  сады  и башни.  В  этой  защищенной стране Валар хранили весь уцелевший свет  и  те  прекрасные  вещи,  которые   удалось   спасти   от разрушения. И  еще много других, более прекрасных, они создали заново, и Валинор стал даже красивее, чем Среднеземелье  времен Весны Арда.... ...Так в мире появились  два дерева  Валинора.  Из всего, что сотворила Яванна, они наиболее известны, и во всех повествованиях о Древних Днях говорится  об их судьбе.»

Деревья освещали один лишь Аман, а все остальное тонуло во мраке. Не было желания у валар, уменья или же Пламени? Сдается мне, что именно последнего.

 

Иначе – как расценить то, что после уничтоженья Дерев валар стали нужны и жалкие, по их меркам, Сильмариллы, настолько жалкие, что эти камни мог создать эльф, пусть исключительный, но все ж – не вала и не майя.

А были они таковы:

«И эти кристаллы, подобные телу детей Илуватара, служили лишь оболочкой внутреннего огня. Тот огонь - внутри их и в каждой их частице, и он - их жизнь. Феанор создал его из смешанного света деревьев  Валинора.  И  этот свет еще живет в Сильмариллах, хотя сами деревья давно засохли и не сияют больше».

И еще:

«Как  живые  существа,  эти  камни радовались свету и поглощали его, и отдавали -  более  красивых оттенков, чем прежде. А Мандос предсказал, что судьбы Арда - земли, моря и воздуха - заключены в Сильмариллах».

Ну, вот, наконец-то добрались до принципа действия этих камней».

 

Иарет отложил перо и обернулся к задремавшей Рашах, она почувствовала его взгляд и встрепенулась. «Каффа остыла» - «Ну ее... лучше скажи мне, что орки говорят о Кольце Всевластия» - «Да много разного... а что тебе нужно?» - «Откуда оно брало свою силу?»

 

«А, так бы и спрашивал... (Рашах зевнула во весь рот и потянулась) Ну, знаешь ты о Свете Возвратном?» - «Нет, а что это?» «Когда умирают миры, там, на самом краю Вселенной, они обращаются в этот тихий и мертвенный Возвратный Свет, и он уходит обратно во вселенское лоно, чтоб возродиться мирами...» - «А при чем здесь колечко?» - «А при том, что Возвратный Свет везде проникает, и эти стены, как ты там их назвал...» - «Илурамбар» - «Да, ну они для него – не преграда» - «Но в таком случае его и уловить невозможно» - «А вот тут ты не прав...(Рашах, еще раз зевнув, встала и, разлив каффу по чашкам, пригубила горький отвар) мертвое для него – пустота. Но одушевленная материя сама притягивает его и пьет, как травы – росу. Если бы не он, ни люди, ни орки не выжили бы в этом мире...» - «А эльфы?» - «А эльфам его не хватает. Понимаешь, мы привыкли все ручками делать, а они больше головой работают, овеществленным воображеньем, вы называете его волшебством. Ну, а валар и майяр иначе просто не могут. Возвратный Свет – не для них» - «И кольцо им питалось?» - «Угу. Оно было одушевленным, имело свою волю, могло само потеряться и само найтись. Вот только бегать само не могло... приходилось на ком-нибудь ездить» - «А могли Сильмариллы так же... принимать Свет Возвратный и отдавать Пламя Творения?» - «А Мелькор его знает... могли...»

 

Ночной ветер колыхнул занавески.

«По-видимому, Сильмариллы, подобно живым существам, могли преобразовывать то, что питает человеческие души, в Огонь, подобный Предвечному. Так становится понятным и то, что они послужили причиной раздора между валар и Феанором, и ограбленье сокровищницы Мелькором. И даже – слова Мандоса (Намо). Сильмариллы и сейчас питают Арду, и потому ее судьба теперь связана с ними.

Ибо Пламя Творения было растрачено валар (и Мелькором в их числе) совершенно бездарно. Как бездумно растрачиваются детьми накопленья отца, стоит ему уехать надолго, так и валар растратили силы на беспрестанные драки. Но небо Арды очистилось постепенно от туч, и на нем показалось долгожданное солнце. Выжившие существа начали плодиться и заполнять ее, валар иногда обращали на них внимание и подправляли природу, каждый – в своем роде. И тех, что обладают разумом – тоже. Эльфы получили знания о волшебстве, им доступном, но взамен потеряли часть собственной воли, дварфы ничего не знали, кроме труда, орки были созданы для войны и охоты, а люди... О людях Эру ничего не сказал.

 

С той поры, как рассеялся дым первой войны, он не проявлял свою волю в Арде иначе, кроме как через видения Манве. Но и видения становились все короче и невнятней. Взгляните:

«- О  вы,  самые  могущественные  в  Арда,  слушайте! Видение Илуватара было кратким и быстро исчезло...» ( еще до омрачения Валинора).

«...Мандос отправился к Манве, и Манве искал в своих сокровенных мыслях, где появилась воля Илуватара...» (история любви Лютиен)

Несколько иначе выглядит потопление Нуменора:

«...Тогда Манве с горы воззвал к Илуватару, а Илуватар показал свое могущество,  и  между  Нуменором  и  бессмертными  землями разверзлась огромная трещина,  и  мир  содрогнулся.  Весь  флот Нуменора  был увлечен в бездну, поглотившую корабли навсегда. А корабль  Ар-Фаразона  и  смертные  воины  были  погребены   под холмами...»

Но тут мы встречаем некоторое противоречие:

Во-первых, почему избран такой неприятный и разрушительный способ решенья вопроса? С какой стати было ждать высадки Ар-Фаразона, ведь гораздо проще было потопить их всех, когда они были в море. Конечно, пути господни неисповедимы, но этот случай заставляет усомниться во всеведении Илуватара. Но, поскольку всеведение сомнению не подлежит, предположу, что не было никакого воззвания. Думается мне, что Манве, всеведеньем не обладавший, обнаружил десант, лишь когда тот высадился в Амане. Что будет делать в этом случае любой государь? Да устроит им кровавую баню! И устроил...

Во-вторых, «...мир стал меньше, потому что Валинор и Эрессе начали исчезать из него...» Не просто – были отделены, но – начали исчезать. О чем это свидетельствует? О почти полном бессилье валар. Последние резервы были истрачены, и – валар отказались от власти над Ардой, оставив себе только то, что более не истощало их силы.

 

Где же Эру?

Сперва, не закончив творения (путь людей был неопределен, так же, как их предназначение), он передал бразды правления в руки Манве.

Дальше – валар действуют, как неразумные дети, загаживающие и замусоривающие комнату за комнатой в родительском доме; покидая испорченные земли, уходят все дальше от своего предназначенья, а он все слабее проявляет свою волю. И, напоследок, просто отказываются за собой убирать.

А Илуватар? Он молчит.

Где бы он сейчас ни был, боюсь, его имя для Арды теперь – пустой звук.

 

И настала третья эпоха.

Истощенное Пламя Творения больше не могло напитать души эльфов и восстановить силы майяр. Пришло время колец.

Кольцо всегда было символом могущества – не имеющее ни конца, ни начала, в древних преданиях оно ассоциировалось с Предвечным Огнем и Вселенной. Благодаря искусству нольдор оно стало еще и источником силы. Вместе с кольцами магия вернулась в Средиземье, и оно расцвело. Но сила – искушение властью. С этого искушения и началась война кольца, а вовсе не с битвы на Изенских бродах. Надо сказать, что кольца давали не всякую силу и власть, а лишь возможность магии, которая стала без них невозможна. Видимо, возможность эта давалась не только владельцу кольца, но и – в меньшей степени – всем, кто обладал знанием и жил в Средиземье. Многие хотели узнать тайну изготовления подобных колец, и ближе всех подошел к разгадке Саруман, мой учитель. Ему помешала, я думаю, вполне осуществимая возможность завладеть Кольцом Всевластия без большого труда. Но она не была реализована. И сейчас я понимаю, почему. У кольца было иное предназначение.

 

Как представлю это хоровое пенье назгулов, как вспомню голенький, неохраняемый Ородруин, так не знаю – плакать от смеха или смеяться до слез. Сдается мне, толстого хоббита палкой гнали в Мордор, и первый, кто желал этого, был сам Саурон. Цель? Могу предположить.

 

Как я сказал, вместе с главным кольцом разрушилась не вся магия, а только та, что сродни майярской или эльфийской. Магия смерти осталась, и правила в Средиземье три года без трех дней. Какова она, магия смерти? Свою силу она берет из фэа убитых особым образом людей, то есть является разрушительной по природе своей. Со временем некая Орма, немногим известная даже по имени, нашла способ ее пресечь. С той поры о магии никто не знал и не слышал.

 

Но вот, этой зимой, когда люди коротают долгие вечера у домашнего очага или в трактире за кружкою пива, начали ходить слухи о том, что в деревнях и городах (в деревнях, все-таки, чаще) люди, ранее не замечавшие в себе особых талантов, чего-либо страстно желая и случайным образом произведя определенные действия, получают сходный с магическим результат. Тотчас я решил это проверить. Проведя простейший ритуал силы, понял, что слухи имеют под собой почву. В тот день я откачал безнадежного с виду больного – пьяницу, замерзшего по пути домой (дело было после Метарэ). С этих пор я не перестаю использовать исцеляющую магию наравне с травами, минералами и ланцетом в своей практике. Результат есть всегда.

 

А третьего дня дочь едва не зашибла меня чернильницей, когда мы с ней поспорили по поводу ее драк. Она стояла у двери, а я сидел за столом, и вот, чернильница взмыла со стола в воздух и опустилась бы на мою голову, если б я не увернулся. Материнские способности вернулись к дочери. Когда она подбежала ко мне и стала со слезами просить прощения, я был счастлив, и моя нотация не была искренней.

 

Но каково же было мое удивление, когда к вечеру она пришла и сказала, что научила еще двух детей так швыряться. «У остальных не выходит», - пожаловалась мне она.

 

И я думаю – что же дает нам силу? И я уже не считаю, что история кольца всевластия так уж абсурдна. И я больше не верю в непобедимую прочность Илурамбар.

 

Саурон, похоже, всех нас обманул. Сила его кольца была велика, и настолько, что стены, окружавшие Эа с предначальных времен, не выдержали и дали трещину. Десять лет просачивался Предвечный Огонь, незаметно наполняя сердце Арды и души людей, пока не проявился.

Правда, теперь мечтать о великой силе заманчиво, но бесполезно – она распределена слишком широко и равномерно, чтобы скопиться в одних руках, но об этом я не жалею. Магия не умерла, она еще людям послужит, и этого достаточно, чтоб оправдать наши жертвы.»

 

За окном просыпались птицы, попискивая и хлопая крыльями в редеющей тьме, они готовились встретить песнями солнце.

Рашах стояла у Иарета за спиной и читала последний исписанный лист.

- А ведь мы так и не слышали этой весной соловьев...

- Да откуда им взяться в городе? – пожала плечами Рашах.

- Значит, считаешь, отдавать это на растерзанье друзьям?

- Еще бы, они будут рады... перепишут и разнесут во все стороны, так что к осени жди гостей с веревками и кандалами. Слушай, а я диких уток давно не стреляла... может, уехать отсюда в леса, ближе к озеру или реке?

- Дочь обидится – у нее тут полгорода в приятелях ходит.

- Новых найдет. Ей с орчатами лучше, хоть кто-то ей сдачи будет давать. Я тут на базаре познакомилась с одной нъявар...

- Так ты давно знала, что я задумал?

- Сразу, как услышала твои мысли...

___________________________________

 

 

4. Паранойя наказуема.

 

Не нравится мне эта история. Ох, не нравится. С одной стороны, все слишком просто, будто взяли за руку и ведут. С другой – если тебе «везет», стоит задуматься, кто везет, куда и с какими целями. Слишком быстро я получила доступ к документам, которые вряд ли кому еще показывали, за исключением, разве, трактата. Да и тот существовал не в одном экземпляре, возможно, издание сделано с копии. Документы проливают свет на не слишком далекое прошлое, где-то около двухсот двадцати – двухсот пятидесяти лет назад, что при тормозных традициях Средиземья – сущая ерунда, и могут быть использованы в политических целях. Не зря на книге проставили «иммен», то есть – «между нами». Это, конечно, не «совсекретно», но серьезно ограничивает круг читателей. Предполагается, что я перетащу эти сведения на свою сторону, в «Арду-2», как они называют Землю, и выложу в общее пользование. Там. Не это ли имел в виду Саруман, намереваясь «поворошить болото»? А Орма и Эльм действуют в соответствии с его указаниями.

 

Дальше. Неожиданно выяснилось, что «пришельцы» с той стороны у нас более частые гости, чем наши – у них. И, в отличие от наших вездесущих «челночников» и нередких «дивнюков», цели у них более реальные и масштабные, и главной является знание, получение доступа к технологиям. Саруман тащит по-крупному, орки осваивают строительство, лихолесские эльфы скупают генетический материал дикорастущих и культурных растений. И это не разовые акции, а происходит постоянно. Наших же «шпионов» отслеживают и выпроваживают назад (если не убивают, в чем я уже не уверена).

 

Все новое, что я узнала об этом мире, исходит от Сарумана, Ормы и Эльма. В поселке я как бы отрезана от остального мира – люди орков не слишком жалуют, а те еще и не всех пропускают. Вывод: если хочу разобраться во всем, надо мотать отсюда, и как можно скорее. Дело осложняется тем, что я не знаю их «всеобщего» - адуни. Ничего, как-нибудь выкручусь с этим, главное – смотаться и посмотреть своими глазами.

 

Ну, что ж, начинаю собирать рюкзак. Да я его не очень-то и распаковывала. Ела, что поднесут, спала, где придется. И впрямь – по-цыгански. Ну, а теперь и по-цыгански уйду – так, чтоб не нашли.

 

Хмурое, в отличие от вчерашнего, утро встретило меня моросящим дождем. Часа полтора я прождала почтовой кареты, укрываясь от нежелательных взглядов за кособоким сараем, и жутко пугалась всякий раз, как в голове возникали мысли, хоть отдаленно напоминающие «послания» Эльма. В трактир он пока не заходил, но не факт, что не прошел раньше меня и не наблюдает сейчас из-за кривого стекла. Когда нервы уже были на пределе, услышала долгожданный цокот копыт и глухое постукивание колес.

 

Посмотрела, сколько платили за проезд местные жители, дала столько же. Интересно, куда едем?

- Иад эм пад?

Недоуменное молчание.

Указываю вперед, высунувшись из окна, и вопросительно оглядываю спутников. Непонимание. Один из них, старикан в меховой душегрейке, пожав плечами, медленно произносит:

- Банга каи...

Ярмарка? Ну, наверно, туда мне и надо. Успокоившись, начинаю разглядывать спутников. Рядом со стариком сидит девочка лет шести, в длинном платье и теплом чепце, платок, накинутый на плечи, перекрещен на груди и завязан узлом за спиной, она вертится и старается выглянуть в окно поверх голов двух толстых тетушек с корзинами. Дед периодически шикает на нее и дергает за руку, но замечания хватает лишь на пару минут вынужденного спокойствия, слишком уж скучно в трясучей повозке. Я состраиваю ей страшную рожу, и она, сведя брови к переносице, замолкает. Тетки оборачиваются ко мне и что-то резко выговаривают. Понимаю только дважды проскользнувшее слово «дунгар». За дунгарку, что ли, меня приняли? Ну, это понятно – цыганская кровь и в третьем поколении смуглость дает, да и лицо у меня явно «не местное». И еще, подле меня расселись, раскорячившись, два тощих, смуглых и долгоносых парня, вот кто дунгар-то, кабы знала я их язык, или они бы по-моему понимали, ох, и заставила бы я их краснеть. А так...

 

Сижу, пытаюсь справиться с тошнотой, от голода и жесткой тряски желудок пищит, будто устрица. Хорошо, притиснули к самому окну, хоть ветерок обдувает. Ловлю ртом капли дождя, поглядываю на дорогу. Ничего, на ярмарке лепешку какую-нибудь куплю, а пока надо держаться. Голова начинает кружиться, по спине ползет мерзкий холодок. Гипогликемия. Ох, и расплачиваюсь я всю жизнь за свой «энергетический обмен». Жратва мгновенно сгорает, и начинается вздрюченное состояние, в котором никогда не знаешь, то ли ушибешь кого-то до полусмерти, то ли в обморок грохнешься. Одновременная злость и телесная слабость, в горле ком, а на уровне солнечного сплетения разгорается, раздувается желтенький шарик (ну, это я мысленно его так себе представляю, в реале ничего не заметно). Несколько раз глубоко вздыхаю, пытаясь прогнать злость, и...

 

Небо синеет чистейшим ультрамарином, солнце сияет, как в день моего перехода... Вижу, что в стороне от дороги двое детей тузят друг друга, взметая вихри желтой листвы.

_________________________________________

 

Месэр перекувыркнулась в воздухе и грохнулась на кучу пестрых листьев. Берк встал над рассерженной орочкой и качнул головой: «Когда тебя швыряют, приземляться надо на две ноги, а не на пятую точку... Хочешь, научу?»

Девочка встала, проигнорировав протянутую руку, и прислушалась. Тихонько шуршала облетающая листва, на болоте, готовясь к отлету, поскрипывали чирки, из кузницы доносился приглушенный расстоянием и стенами звон, а с дороги...

- Кони. Берк, прислушайся! Правда же, к нам кто-то едет?

- Ничего не слышу. Может, пограничный разъезд?

- Не умеешь ты слушать. Лошади устали, бредут шагом, а разъезды всегда на рысях...

- Может, купец? Помнишь, тот, Борода.

- Не-а... У него была бы подвода, а то и несколько. Он же матушке Орме наобещал... Железо в суме переметной не возят, и земляной уголь – тоже.

- Ну, наверно, это наш «господин приграничный».

- Их там много, а не один. Пошли лучше за частокол, оттуда посмотрим.

- Что, струсила? Я предлагаю спрятаться и проследить. А потом первые прибежим и все дома расскажем. Или тебе не интересно?

- Давай, - и Месэр, не мешкая, спрыгнула в яму под выворотнем, присела и затаилась. Берку там было уже не спрятаться – в свои десять лет он вымахал почти со взрослого, хоть и остался тощим до жалости, так что мальчик залег за упавшим стволом, пристально вглядываясь в дорогу сквозь просветы между корней.

В глазах рябило от яркого света, желтых листьев и всплесков пронзительно-синего неба меж ними. Стояла теплая ранняя осень, задержавшаяся уже на две лишних недели, и, хоть по утрам в лужах поскрипывал хрусткий ледок, к полудню становилось жарче, чем летом. Убрали ячмень, заготовили веников козам, а сено давно уже спрятано было под крышу – деревенские пошаливали, поджигали стога, и Орма распорядилась вне частокола ничего не держать. Перековывали лошадей для осенней перепашки под пар и в который раз судились с Выселками за кусок дикого поля – деловитые перианки решили приспособить его под свои огороды, но тогда орочье поселение оказалось бы отрезанным от водопоев, а скотины у них было много. Месэр, даром, что маленькая, умудрилась этим летом уже дважды попасти коз. Деревенские дети с орочьими не дрались – во-первых, гораздо больше шансов получить крепких плюх, чем надавать по шее соседям, а, во-вторых, орочьим поселение было лишь наполовину, и детишки, смешанных кровей, отличались от человеческих разве что организованностью и крепостью кулаков. Потом, когда подрастут, орочьи черты возьмут верх над человеческой кровью, огрубеют лица и раздадутся вширь плечи, а пока рыжую Месэр никто и не назвал бы орчонком, не открывай она свои уши на всеобщее обозрение. А Берк вообще был человеком.

 

...Всадники приближались, глухой перестук копыт по пыльной дороге уже и мальчик услышал. Дорога огибала лесок, и вот из-за поворота показалась лошадиная голова, шея, всадник... Всадница. Перед ней сидело дитя лет этак двух-трех, за спиной, привязанный к матери широким платком, прижавшись к ней толстой щекой, спал младенец. Месэр напряженно всматривалась в женщину, пока выражение ее лица из недоверчивого не сделалось удивленным.

- Гляди, Берк, это же орка! Клянусь Мелько! Сам посмотри.

Берк шикнул на нее. Из-за поворота вынырнул еще один всадник. Человек с худым, изборожденным морщинами лицом и бледной кожей затворника, не знающей солнца. Он дремал, покачиваясь в седле и поминутно утыкаясь животом в высокую луку, от чего просыпался, и, часто моргая, пытался прогнать сон. Тщетно – в следующее мгновение веки его смыкались, и горбатый нос чуть ли не касался конской гривы. За его спиной елозила, вцепившись в пояс и оглядываясь по сторонам, девочка лет шести. Бедная коняга терпела не только своего неумелого седока, но и это вертлявое чудо. Чудо рожицей смахивало на папашу, разве что было не в пример миловиднее, и держалось на лошади гораздо лучше его.

- И девчонка – орчонка, уверенно шепнула Месэр. – Ну, как я.

- С чего ты взяла? Не похоже.

- Мордой широкая, и ногти у нее темнее, чем пальцы.

- Где ты пальцы-то там разглядела?

- Ну я же – не ты. Я еще много чего увидала.

Но пересказать все свои наблюдения орчонке не удалось. Вслед за всадниками появилось еще три лошади, навьюченные явно домашним скарбом, и Берк присвистнул от удивления.

- Переезжают куда-то... С чего бы? Месэр, ты случайно от взрослых не слышала, чтоб из города орков погнали?

- Не-а... а что, должны?

- А иначе – зачем?

- Ну, может, в гости...

- В гости? С горшками и одеялами?

- Ладно, побежали домой! Они нас не заметят.  

И ребята рванули через лес по короткой дороге.

 

Рашах спешилась и потопталась перед воротами, разминая затекшие ноги. Потом задрала голову и проорала что-то по-орочьи, Иарет, не слишком хорошо знавший этот язык, не разобрал, что. Никто не откликнулся. Рашах заголосила еще громче, добавив пару крепких ругательств. Младший сын за ее спиной проснулся и захныкал – тихонько, на пробу. Мать вздохнула и принялась развязывать узел на груди – подходило время кормежки, так что, наверно, скоро и по спине потечет, если быстро не распеленать. Пока Рашах возилась с пеленками, да мелкий струю пускал, в двери открылось окошко и скрипучий голос с орочьим акцентом вопросил на всеобщем:

- А шшаво вам надо?

- Не шаво, а поди и скажи матушке Орме, что Рашах приехала с семьей. Ясно? Давай, пошевеливай, а то мы заждались.

- Орме? – Иарет встрепенулся, сбросив сонное оцепенение. – Не нашей ли Орме из Изенгарда?

- Не знаю, - резко осадила Рашах. – Предпочитаю не питать лишних надежд, чтоб не было огорчений.

 

...Орма тоже так думала. Когда Оршарга еще весной спросила ее, будет ли хорошо, если в их поселение придет орка с семьей, она согласилась, ибо им не помешали бы лишние рабочие руки, да еще и умеющие оружие как следует держать. А что переселенку звали Рашах, то тут предводительница не питала иллюзий – на севере любую гибкую и ловкую орку называли «куницей». Густые широкие брови тоже давали повод к подобному прозвищу. Но, благодаря прозвищу и описанию, Орма поняла, что переселенка действительно ловка и хороша собой, и одно только огорчало ее – та была замужем за человеком, и, судя по всему, настоящим задохликом, так что дети вряд ли унаследовали в полной мере ее ловкость и красоту. У Ормы были заведены обычаи северных орков – женщины выбирали себе мужчин на время, лучших из всех, и первое поколение, родившееся «за частоколом», ее радовало – детки были как на подбор, умненькие, здоровые, сильные. Детские болезни, ежегодно собирающие смертную дань с человеческих деревень, обходили их стороной – значит, человечья кровь не повредила никому, в чьих жилах она смешалась с орочьей. Когда они пришли сюда и осели, орочьих парней почти не осталось – каждый шаг по чужой земле таил в себе смертельную угрозу, и мальчишки пали первыми жертвами человеческой злобы. И Орма решила тогда не возвращать людям заложников, взятых в одной из эсгаротских деревень и обеспечивающих своим присутствием безопасность последнего этапа их долгого пути. Да и ребята настолько привыкли к своим мордатым похитительницам, с которыми можно было и поговорить обо всем, и шутя побороться, которые не вешались на шею при первой возможности и не заводили после первого поцелуя разговоров о свадьбе, что и сами бы не вернулись в родную деревню. Собственно говоря, это Ферн попросил ее первым, чтобы остаться, на что Орма ответила: «А я вас и не отпущу. Ишь, чего захотели!» Месэр, дочь Мерты и Ферна, подтверждала всем своим видом и повадками то, что дети любви много крепче детей, рожденных «в законе».

Теперь надо посмотреть, что за семейство у этой Рашах. Орма выглянула из окна общинного дома – и обалдела. Такую рожу нельзя не признать. Она протерла глаза, ущипнула себя за щеку – видение не пропало. Здесь, у ее крыльца, за сотню миль от Пригорья – стоял Иарет. Точнее, не стоял, а сидел на чалой лошадке и с любопытством озирался по сторонам. Изможденный вид и совершенно седая шевелюра не могли ее обмануть – четкий абрис лица, какой можно встретить сейчас разве что на древних нуменорских монетах, цепкий, но неизменно доброжелательный взгляд и озорная мальчишеская улыбка, так не вязавшаяся с его теперешним обликом, были знакомы ей с детства. Орма тихонько взвизгнула от радости и мигом выскочила к гостям – как только лестница не проломилась!

- Иарет!

- Здравствуй, Орма!

Предводительница перевела взгляд на его спутницу, спешившуюся и держащую за руки двух детей. Лицо ее расплылось в истинно орочьей улыбке – на все сорок зубов.

- И ты здесь, Рашах!

Та мягко улыбнулась в ответ:

- Ну, вот и встретились.

Не пристало, конечно, матушке Орме так вести себя, да ведь нужно вспомнить и то, что предводительнице недавно исполнилось двадцать три года, и взрывной норов, что не смогли обломать ни Саруман, ни мордорские капитаны, ни десять лет предводительства, в таком возрасте еще простителен.

- А где третий отпрыск?

- Да тут, за спиной.

- Что же вы встали, наверх пошли! – Орма оглядела столпившийся поодаль народ. – Нет, лучше здесь отпразднуем встречу. Так, самый большой стол и все скамьи сюда. Лошадей расседлать, в стойло. Мерта, Мойра, Уграша – к печам, за готовку! Ратси, Ферн – в погреб, за пивом на всех. Серха и Фойр – пять овец зарезать и освежевать. Мерта, с тебя – твоя знаменитая похлебка. Печенку – сыряком,  с травами. Мясо – обжарить по-быстрому, чтобы с кровью. Ребятня пусть притащит посуду. Берк – за этой, как ее... лютней. У-у, злодей, не все ж нас в истории втравливать, спой что-нибудь и для развлеченья...

Гости улыбались, слыша знакомые нотки в командном голосе Ормы и видя, как споро ее народ принялся исполнять распоряжения, а старшая девочка, уверенная, что родителям не до нее, передразнивала предводительницу. Орма обернулась и тоже состроила ей рожу, оскалив клыки.

- А ты чего ждешь? – поглядела грозно на Иарета и запнулась. Лицо ее вытянулось и помрачнело. – Это где ж тебя так? Обе ноги, до колена... Ты ведь, вроде, и мечом не владеешь...

Иарет криво улыбнулся и пожал плечами – может, после поговорим? Орма подошла и, подхватив его, помогла слезть с лошади, усадила на только что поставленную скамью. Вынесли стол, тут же забегали ребятишки, расставляя посуду, и она, усевшись рядом с гостями, распустила шнурок на вороте.

- Жарко. Второе лето настало.

- Да. Орочье лето...

- Орочье, ты сказал? О таком не слыхала.

- Только что и придумал.

- Вечно ты так. Фантазер.

Замолчали. Рашах, улыбаясь, кормила младенца, вокруг сновали дети и гремела посуда, в загоне блеяли овцы, в домах растапливались печи, на болоте крякали дикие утки, в лесах осыпались янтарные листья, на бескрайнем куполе неба таяли облака. А двое старых друзей глядели друг на друга и молчали, словно не о чем им говорить.

 

А в каморке, близь мастерской, склонился над очередным верноподданническим доносом мастер Хузун, выводя бисерным почерком: «...отпущено полукровке Рашах сорок листов второсортного пергамента, уплатила сполна. Велела к зиме еще насобирать, если будет. Вряд ли берет для себя – полукровки все, как одна, безграмотны. Значит – для мужа. Ее муж, лекарь и книжник...»

 

А наутро все пошло своим, заведенным семь лет назад, чередом. Мычащую и блеющую скотину погнали в луга, заскрипел колодезный ворот, потянулась на построение зевающая малышня. Рашах покормила младенца, и, растолкав Кири, вручила его ей, а сама пошла выяснять, где можно вскипятить воды и разжиться зарангой. Голова у нее не гудела – она вчера лишь пригубила ормина крепкого пива, а вот Иарет, как проснется, наверное, будет страдать. Рашах вчера в первый раз увидела мужа упившимся до бесчувствия. Шутка ли – Орму решил перепить. Ее невысокая, но массивная фигура, типично орочьего покроя, казалось, могла бы вместить не один бочонок темного, густого и сивушного напитка, которым она неутомимо потчевала гостей. После третьей кружки языки развязались, Иарет, с лихорадочным блеском в глазах, рассказывал, как начал писать свою книгу, а Орма, перебивая его, повествовала о затянувшейся тяжбе за кусок дикого поля.

- А потом Рашах переписала дважды и передала Йимо...

- А я говорю, господин приграничный, да где ж это слыхано, чтобы речку делили...

- Это только начало, я хочу написать всю нашу историю, чтобы память не умерла вместе с нами...

- А староста из Итчнейк, шишак с мой кулак ему в жопу, поддержал недомерков...

- Ты это, очень-то не ругайся, а то пожелания начали исполняться.

- Не поняла...

- Магия вернулась.

- Ты серьезно?

- Да серьезней уж некуда.

- Слушай, давай завтра об этом поговорим, на трезвую голову. Ты скажи мне лучше, горе-воитель, как ты ноги-то потерял.

- Давай не сегодня...

- Тогда говори, от кого вы удрали.

- А мы заранее, так сказать – превентивно.

- Как пуганая ворона?

- Да уж хорошо пуганая, лучше некуда. Здесь нас вряд ли отыщут, а Рашах будет отвозить Йимо отрывки – по мере написания. А господин приграничный – это ваш приграничный наблюдатель?

- Он самый, Гевор Гаргатан.

- Пригорянин?

- Хоть пригорянин, а молодец. Справедливый и слов на ветер не бросает. Знаешь, как мы познакомились?

- Как?

- За лесом, миль пятнадцать к юго-востоку, живут эльфы...

- И эльфы? Не ошибаешься?

- Где уж... Авари. Или синдар, я их не различаю.

- Становится интересно. Тут у вас Средиземье в миниатюре.

- Это точно. Так он к ним сдуру поперся...

- И что же эльфы с ним сделали?

- Да ничего особенного... лошадь под ним подстрелили, а потом провожали до леса свистом и улюлюканьем.

- Славно встретили... и скотину не пожалели.

- Ты послушай, что было до этого...

_______________________________________________

 

Эх, закончился сон! Жалко, уж больно хотелось узнать, что с чиновником стало... Как, однако, холодно. Где ж это я сплю? Под спиной колдобины, под головой лужа. Эй, по щекам-то не надо! Проснулась, проснулась уже.

 

Открываю глаза, вижу над собой темное небо. Где повозка, где люди? Неужто мой побег мне привиделся? Нет, навряд ли. Если привиделся, не выбросили бы меня, отключившуюся, близ дороги, не раздели бы до исподнего... Может, еще и?.. Нет, вроде как, не чувствуется. Кто ж мне виски-то сейчас растирает, что за спасатель такой? Хмм... «он живой и светится»... на нашей стороне так говорят о пьяницах, на этой – можно сказать и об эльфах. Ну, Эльм входит в обе категории. Кожа у него настолько белая, что, кажется, фосфоресцирует в темноте, а уж глазки... да, не слишком ошибся незабвенный Голлум, когда бредил о «страшных эльфах с горящими глазами». Сейчас глаза его пылают праведным гневом, волосы, как всегда, реют нимбом вокруг головы. Святой Эльм спасает грешницу... Начинаю ржать совершенно непристойным образом, а он встряхивает меня за плечи и заглядывает в глаза.

- Ты с ума шла?

- Чего? – от смеха уже сводит живот.

- Ну, ты, как это... голова здорова?

- Не знаю.

- Наверно, нет, - Эльм помогает подняться и накидывает мне на плечи плащ. – Зачем ты с дунгар пошла? Они же бандиты, вроде ваших чечен.

- Так-таки все и бандиты? Да и не ходила я с ними. Ехала в почтовой карете, плохо стало, вырубилась, очнулась, когда ты по щекам хлопал.

- Я до того тебя лечил, ты совсем ослабла. Немножко силы дал, - улыбается. – А стал искать, когда люди сказали, видели, как пьяную дунгар вели. У нас дунгар бывают редко, мы их не любим, они смолку возят. Все, кто приезжают, мы знаем. Значит – ты, немного похожа. Смолку пробовала?

- Не нужна мне их смолка. На нашей стороне столько наркоты продается, о какой у вас и не слыхивали, что идти к вам за ней – полная глупость. Да я и не употребляю. Сама себе смолка. У меня обмен веществ такой, что есть надо почаще, все сгорает. Не позавтракала, вот и упала в обморок.

Эльф качает головой. Он деликатно поддерживает меня под локоть, но чувствуется, если опять вырублюсь, моментально подхватит. Мы идем вдоль перелесков, ночной ветер швыряет листья под ноги, небо вызвездило, холод крепчает. Меня начинает трясти, челюсти сводит так, что и зубы не разомкнуть, разговор сходит на нет. Наконец, поворачиваем и видим вдалеке слабые огоньки орочьей Орши.

 

- А, бродяжки вернулись! – громогласно вещает орочья бабка, наливая в кружку мерзкое пойло с запахом пива.

Я долго отбрыкиваюсь, но делать нечего – мой «ерофеич» достался дунгарам вместе с рюкзаком и деньгами, согреться нечем, и, зажмурившись и зажав нос, отхлебываю «лекарство». Оно обжигает, не столько за счет температуры, сколько из-за пряной жгучести трав, использованных в приготовлении. Просидев пару минут с выпученными глазами, прихожу в себя.

- Ты чего задумала, говори. Если есть какие-то дела не у нас, спроси меня, дам провожатого. Не зная языка, пропадешь. А если это должно ото всех втайне остаться, так я скажу, чтоб толмач у тебя под ногами не путался.

- Да никакой особенной тайны нет, хотела выяснить, что у вас за система такая – наблюдатели?

- Это какие – государственные или тайные?

- Да все, какие ни есть. Вот, к примеру, есть у вас тут государственный наблюдатель?

- Сейчас – нет, у нас самоуправство... то есть, самоуправление. В деревнях – старосты, раз в год наезжают чиновники, подати собирать и суд вершить, а дальше на восток – две пограничные заставы, разъезды все дороги на пятнадцать миль в глубину контролируют.

- А тайные?

- А на то и тайные, - смеется Орма. – Кто ж их знает?

- Гевор Гаргатан был государственным или тайным?

- «Господин приграничный»? Государственным, кем же еще. Постой, а откуда ты о нем знаешь?

- Приснилось.

- Приснилось? И имя тоже приснилось? Ой, не мудри, детка, в простых снах имен не бывает.

- А я и не говорила, что это был просто сон. Когда вырубилась, так и увидела.

- Так, и что же там было еще? Или не помнишь?

- Погоди, Орма, мне надо его проверить, тогда расскажу полностью. Как попала к вам рукопись Иарета?

- Он сам привез.

- Один он приехал или с женой?

- С женой и детьми. У них тогда трое было, еще двое здесь родились. А один из его правнуков сейчас ба-альшой человек в Гондоре, только старый он, если не умер.

- Скажи, Орма, ты – чистокровная орка?

- Нет.

- А сколько вы, орки, живете?

- Ну, если чистокровные, то – долго... сейчас – долго, раньше – пока не убьют. А полукровки – по-разному. Ты на меня не смотри, у меня отец был... очень долгоживущий.

- Ее отец – Саруман, - вставил эльф и хихикнул.

- Ну и что? Я после этого не орка?! – взвилась бабка.

- Что ты, здорово! Примечательные вкусы были у почтенного старикана, - я стараюсь перевести беседу в другое русло.

- Не вкусы, а опыты. Он для нас много сделал, не помешали б ему, так сейчас бы жили не хуже вас. Холодильники там всякие, трах... нет, тряп... в общем, плуги на механической тяге, а то приходится нанимать парней из Итчнейк, чтобы под ячмень вспахать. Хорошо, у нас кузня единственная на всю округу, цены держим, ну и контрабанда из Арды-2. На «проход» пограничный разъезд не поставишь, - смеется.

- Итчнейк, говоришь? А кто такие Мерта и Мойра, Ратси и Ферн, Серха и Фойр?

- Фойр – мой первый муж, Мерта... а ты-то откуда их знаешь? Сто с лишним лет уж как в землю ушли... Погоди, и это тебе приснилось?

- Ага, - отвечает за меня Эльм. – Она вроде Лурса.

- Кого? – вроде, знакомое имя, только узнала я его не из книжек. – Лурца? А у вас и такой был?

- Не был, а есть. Большой шама, живет в Мораннон. Пару раз видела, как он за знанием ходит, - тут бабка закатила глаза, высунула язык и затряслась крупной дрожью, изображая «большого шама». – А потом говорит, и все – правда. Только звать его не Лурс и не Лурц, а Логрзх. Но это мы произнести можем, у вас кишка тонка. Он – как я, в нем тоже есть кровь Шарку. А, потом, он по башке ушибленный, после этого шама и стал. У тебя, наверно, тоже что-то было вначале?

- Нет, у меня, скорее всего, по наследству. Все предки по женской линии гадали.

- И еще у нее этот, обмен вещей, - не удержался Эльм.

- Не вещей, а веществ.

- Не-ет, у нее внутри вещи всякие, ну, еда, питье, становятся магической силой. А она говорила – «все сгорает».

- Вот видишь, какой ты ценный человек! Слушай, оставайся с нами, будешь нашей шама, богатой станешь, работать не надо. Я же слышала, у вас лютые подати! Половину дохода сразу же отбирают. А с нас берут полюдно и немного. С купцов – пятую часть, с ремесленных – гильдейскую, а это меньше того. У нас хорошо!

- Нет, Орма, у меня там родные. Я вернусь.

- Прямо сейчас, в таком виде?

- Нет, конечно, погощу немного.

- Вот и ладно. Сейчас пойду, покомандую, - Орма осклабилась. – А вам тут еды принесут. Хочешь, я тебе записки «приграничного» покажу?

- Не то слово!

 

______________________________________________

 

Записки Гевора Гаргатана, приграничного наблюдателя восточных земель, обработанные мной после корявого перевода Элемета.

 

Гондорская невеста.

 

Гевор Гаргатан, приграничный наблюдатель, был назначен сюда королевским указом семь лет назад. Из королевской канцелярии на восточную границу – это кому угодно показалось бы настоящей опалой, но только не самому Гевору. Он был донельзя рад перемене места и рода своей службы, ибо то, что пережил за три года в столице, до сих пор сознание отказывалось принимать за реальность.

 

Короля Элессара толмач знал еще с той поры, когда назывался тот Арагорном и ходил по Дунланду в банде «благословенных разбойников», или, как они себя называли, «светлых охотников». А охотились они на людей. Дунланд издавна считался темной провинцией, мелькорианская ересь пустила там глубокие корни, и редкая деревня не имела своего колдуна. Ходили слухи о черных дунедайн, дравшихся левой рукой и творящих страшные проклятия на погибель Гондору, говорили о некоем князе, вознамерившимся воцариться над всем Средиземьем, а совершенно реальный Никко Раза, бывший харадский наемник, нанял орков и со своими отрядами гонял «охотников» по всему Дунланду, пока те не сочли благоразумным разбрестись по домам.

 

С тех пор Арагорн как сквозь землю провалился, и Гевор оказался не у дел. Впрочем, его талант к языкам не давал помереть с голоду, и в Пригорье купцы соревновались, кто больше заплатит за его услуги, перекупали друг у друга право пригласить его в дальнюю поездку – в Харад ли, в восточные земли, а иные даже дрались за него на кулачках. Гевор не был ни силачом, ни мастером ближнего боя, но, иной раз, рассудительная и понятная речь могли предотвратить схватку с разбойниками или конфликт с властями Харада. Побывал Гевор и в богатом Ташите, и в развратной Далмаре, и в колдовском Кебеле, и в раздираемом ересями Шаддате. Дела шли так хорошо, что толмач мог бы уже и не мотаться с торговцами по всему Средиземью, но на месте ему не сиделось. Кто бы мог подумать, что этот коротконогий и толстенький обыватель с брюшком, переваливающимся через пояс, стал заядлым путешественником! Как только прилетали с юга грачи, Гевор собирал переметные сумы и отправлялся в кабак «Стоведерная Бочка», единственно приличное место, в коем купцы договаривались о сделках, а, совершив оные, обмывали их иногда до потери всей прибыли. Гевор умел пить, но умел и не пить – вино не имело над ним никакой власти, а купцы, завидев его, поднимались, как по команде, и каждый приглашал за свой стол. Поговорив с некоторыми из них, толмач решал, куда в этот раз интереснее съездить, и до осени уж домой не возвращался. Бывало, отсутствовал по году, и более. Неудивительно, что семьей обзавестись ему не удалось, катучий камень мхом не обрастает. Даже Войну Кольца он проворонил – полтора года пробыл в Драголанде, драконов, правда, не встретил, как ни искал, зато легенд о них записал – на целую книгу. Вернувшись, обнаружил письмо с печатью Минас Тиритской канцелярии, где в официальных выражениях его приглашали под сень Белого Дерева и Семи Звезд, то бишь – на королевскую службу.

 

По дороге домой толмач слышал, что его давний приятель стал – кем бы вы думали – Гондорским государем, и понимал, что без его слова приглашение бы не состоялось, только теперь был в сомнении, как же с ним говорить, буде встретит. Но, не развязывая мешков, лишь омыв пыль дороги, поспешил ко двору – не столько в поисках чина, сколько из любопытства. Предзимний путь сковало холодом, грязь застыла грядами, и лишь в колеях подо льдом покоилась черная, словно деготь, вода. Резво бежал конь по твердой дороге, но вскоре погода сменилась. Чем дальше на юг, тем становилось теплее, дорога раскисла, путника поливали дожди и обсушивали злые осенние ветры, но бывалому путешественнику все было нипочем – с раскрасневшимся лицом он заходил в очередной трактир, выпивал кружку горячего грога и устраивался на ночлег, перекусив чем придется. Спал крепко и без всяких кошмаров, даже не предполагая, что это его последние мирные сны.

 

Гондор встретил на удивленье приветливо – дожди как-то враз прекратились, проглянуло низкое предзимнее солнце, скрашивающее извечную нищету сухого и жаркого юга. Земли, не дававшие без орошения росту не то что хлебам, но и травам, лежали в запустении. Поливные канавы, давно не чищеные, заросли илом, травой и даже кустарником, с домишек сыпалась не то, что известка (ту давно смыло дождями), осыпались иной раз даже стены, обнажая скелет из ивовых жердей. Но народ, нищий, оборванный и голодный, был на удивление весел, и все на разные лады повторяли одно и то же: «Счастлив день, когда Государь к нам вернулся!»

 

Ну, вернулся... Хотя, непонятно, когда он отсюда уходил, и уж точно – не был он в тот момент государем. Впрочем, начни только спорить с крестьянами об их заблуждениях и суеверьях – получишь не то что кулаком, но и вилами в бок. Горожане – дело другое, ремесленный труд воспитывает здравость ума, в то время как крестьянский – ум иссушает. Но и в городе народ веселился. Причем веселился уже не первый день – мастерские были закрыты, по улицам шатались пьяные подмастерья, не пропившие только исподнее, а на площади никого не драли кнутом. «Ну, и государь Арагорн, - подумал Гевор. – Моя б воля – их всех пересек бы за леность, пьянство и непотребство в общественном месте, а с мастеров стесал бы по пятишнице штрафа»

 

Во дворце же все было иначе – в стены залов и переходов были вбиты новые держатели для факелов на расстояниях не более десяти шагов друг от друга, и, если б не чад, было бы светлее, чем на улице днем. Слуги, вымуштрованные еще во времена наместника, сновали по ним бесшумно, как тени. Стражник на входе, долго вертевший письмо, сменился более грамотным провожатым, приведшим его после получасового блуждания к какому-то чиновнику. Тот пробежал глазами письмо, кивнул головой, и наконец провещался:

- Вы – Гевор Гаргатан, пе-ре-водчик?

- Я – Гевор Гаргатан, и я толмач. А что значит сие новое слово?

- Сие слово означает лишь то, что вы безнадежно отстали от жизни. Пе-ре-водчик – то же самое, что толмач, но лишь оно считается принятым во дворцовом этикете.

- Благодарю за пояснения. Я долгое время путешествовал там, где адуни, увы, неизвестен, так что отстал от жизни по понятным причинам. Не соблаговолите ли сообщить мне и остальные нововведения в этикете?

- Там сообщат, - буркнул чиновник, и дернул шнурок на стене.

Тотчас явился слуга.

- Проводи этого господина в палату переписчиков, что рядом с книжной... – и подал Гевору какой-то обгрызенный клок пергамента взамен оставленного на столе письма.

 

Палата переписчиков и то была более веселым местом, чем комната, из которой он только что вышел. Скрипели перья, звякали передвигаемые чернильницы, то тут, то там какой-нибудь переписчик отодвигал стул и потягивался. Кто-то стоял за конторкой, перед иными на пюпитрах лежали увесистые фолианты, и те что-то в них скоблили и подправляли. Разговоров не было слышно, да оно и понятно – работа со словом требует молчания. Лишь изредка кто-то ругался, то ли допустив ошибку, то ли проведя слишком толстую линию. Гевора встретил румяный старик с пышной седой шевелюрой – даже не верилось, что такой здоровяк просиживал все свои дни над книгами и пергаментами. Брезгливо посмотрев на клочок, он побыстрее убрал его в шкатулку, а толмача ухватил под локоть и потащил вглубь зала.

- Как вас звать, молодой человек, и что вы умеете?

- Я – Гевор Гаргатан, пе... переводчик.

- А, значит – толмач! Хорошо, хорошо... вот теперь ваше рабочее место. А с какого языка, позвольте узнать?

- Квенья и синдарин, адунаик, все диалекты Харада, восточные языки...

- О, прекрасно!

- Роханский в объеме бытовой речи и торговых договоров, с друаданами объясниться могу, из куздула, увы, только приветствия и фраза – «мы – не воины, и хотим торговать».

- Даже и куздул! Вы для нас – просто сокровище! А то я, простите, подумал сперва, что ваше назначение связано только с тем, что вы – пригорянин.

- Берите выше, - рассмеялся Гевор. – Горец. Да-да, настоящий.

Несколько переписчиков, услышав это, обернулись. Но, как только румяный старик на них грозно взглянул, вернулись к своему занятию.

 

Так Гевор Гаргатан стал переводчиком в Минас Тиритской канцелярии. Не сказать, чтобы эта должность была синекурой – бывали дни, когда он отправлялся в постель лишь к утру, с чугунной головой и полуослепший от мерцания ламп. По словам Руэна, румяного старика, заведующего палатой переписчиков, все документы, что поступали к ним для перевода, нужно было обработать еще вчера. Первую неделю Гевор вообще не поднимал глаз от пергаментов, и к воскресенью сам себе подивился, просмотрев на вощенке список документов с указанием их названий и объемов. Если бы так переводил для купцов, сейчас они бы ему задолжали увесистый мешочек золота. Где-то сто двадцать – сто тридцать монет. Надо сказать, Гевор труд свой ценил, и брал в оплату лишь золото.

 

Воскресное утро началось поздно – переписчики отсыпались за все бессонные ночи, зевая, тянулись в рабочую залу – неумытые, с помятыми и бледными со сна лицами. Руэн, свеженький и свински румяный, стоял за конторкой и выдавал недельную плату. Все получали ее в одинаковых кошельках темно-синего цвета с полустертыми белыми звездочками. Гевор взял свой и вернулся в каморку, носившую гордое название «личные апартаменты». Да, в мешке было золото, и сумма не разочаровала – двести пятьдесят. Что ж, если так дальше пойдет, года через два-три можно будет попросить отставки и уехать отсюда на восточное побережье – некогда он присмотрел там прекрасное место, с причудливо изъеденными ветром и влагой камнями и спирально извитыми деревьями. По утрам он будет смотреть в восточное окно, как рыбаки в широких соломенных шляпах сталкивают свои джонки в зыбучее море, а вечером любоваться закатом из западного. Дом, правда, построит не по местным обычаям, картонно-бамбуковый, а настоящий, из камня. И наймет в служанки красивую девушку, чтобы было за что не скупиться. Надо сказать, эта мечта посетила его недавно, когда он взглянул на мешок со своими путевыми записками. Чтобы привести в порядок все то, что накоплено за десять лет путешествий, надо времени нисколько не меньше. И еще на восток манила его одна интересная технология – изготовления оттисков букв на бумаге. Облегчая труд переписчика, она позволяла сделать за равное время десять копий вместо одной. Бумага же, при всей ее хрупкости и непрактичности, давала гарантию, что слова в книге не будут подчищены и переписаны. Не далее как вчера, возвратясь из отхожего места, он увидел, как старик, сидящий близко к проходу, зачищает место в томе Хроник. Ну, конечно, это было понятно – новой метле нужно, чтоб ее признали прямым потомком древнего веника, вот она и метет. Только не хотелось бы, чтобы так поступили и с его путевыми заметками.

 

После обеда Гевор собрался погулять по городу. Сменив мягкие домашние туфли на сапоги, накинув на плечи плащ и засунув за пояс кинжал, как гарантию мирного времяпрепровождения, он спустился к выходу. Стражник преградил ему алебардой дорогу. «Пропуск!» - «Не понял» - «Чтобы выйти во двор, нужен пропуск» - «Во двор? А в город?» - «Еще один пропуск»

Через полчаса, сидя в каморке Руэна, Гевор понял, во что влип.

- Вы, наверно, заметили, что когда поступили на королевскую службу, - скучно, будто не в первый раз, объяснял ему старик. – С вас никто не требовал клятв верности и молчания. Дело в том, что Государь – да продлятся его годы – не верит словам. Чтобы тайны не выходили за пределы Дворца, он запретил выход носителей этих тайн. Всякий, кто поступит в Королевскую Канцелярию, до самой смерти не сможет покинуть стены Дворца. Кроме того, мы не имеем права разговаривать с людьми, несущими иную службу, кроме как в присутствии кого-нибудь из Дворцовой Стражи.

- Это что же, я так больше и не смогу увидеть небо над головой, ощутить ветер и дождь, посмотреть на звезды?

- О, что вы, конечно же, сможете. Королевская Канцелярия – не тюрьма. В любое время дня и ночи можно выходить на площадку дозорной башни – ту, что предназначена для прогулок. Там, кстати, всегда присутствует несколько стражников, так что можете говорить с кем угодно... но не о чем угодно, конечно.

- Спасибо за ваш добрый совет. Сегодня же схожу туда проветриться.

- Вот и славненько, - обрадовался старик. – А то иные, узнав об этом, начинают кричать и даже плакать. Запомните – ослушники навсегда исчезают отсюда, причем без следа, и никто не знает, что с ними дальше случается.

- Спасибо, учту.

 

Вплоть до самой темноты Гевор мерил шагами площадку дозорной башни. Она была расположена в шестидесяти – шестидесяти пяти футах над землей, и весь город лежал под ней, словно кучка детских игрушек. Мало того, что высота башни исключала всякую мысль о побеге, но и под самой башней в четыре ряда были установлены железные острые колья – надо думать, во времена наместника тут прогуливали заключенных. Стражники располагались так, чтобы каждый из них мог видеть двух своих соседей. У некоторых на руках сидели ловчие птицы с черными шапочками на головах, и Гевор не мог догадаться, зачем они здесь нужны, пока не увидел подлетающего к башне голубя. Мгновенно шапочка была сдернута с птицы, и сокол стрелой кинулся на ничего не подозревающего пернатого нарушителя. Да, его бывший друг хорошо знал, как обезопаситься от ненужного разглашения. На площадке Гевор гулял не один – по воскресному времени здесь было много народа – от мала до велика, они, словно не замечая неволи, занимались тем же, что делали бы в воскресный день любые горожане -  дети играли в салочки, молодежь хохотала и толкалась в опасной близости от невысокой ограды, старики степенно беседовали и курили трубки. Может, не так все это и страшно? Кому-нибудь, наверно, и так, но ему сама невозможность собрать котомки и умчаться в неведомую даль представлялась ничем не лучше смерти. Внезапно не самая сладкая и желанная мечта о доме на берегу восточного моря выросла до масштабов цели всей жизни, и впилась в душу, как моргульский клинок.

 

Побег через башню был невозможен – что ж, он сумеет найти другую дорогу. Такая уверенность имела под собой основания – дважды Гевор оказывался в застенках Шаддатских владык, и оба раза выходил оттуда целым и невредимым, приложив лишь свои дипломатические способности. В первый раз он помог юному правителю решить запутанный по вине нерадивых визирей вопрос, во второй, когда оказался у противоборствующей стороны – его обменяли на какого-то ересиарха, которого премудрый юноша заманил в королевский дворец и заложил кирпичами в каменном склепе. Каждый день без воды и пищи приближал фанатика к неизбежной кончине, так что его последователи действовали весьма оперативно, дабы заполучить его живым.

 

И сейчас Гевор понимал, что лучше всего ему было бы дойти до самого Арагорна – или, как его теперь называли, государя Элессара. Конечно, это потребует времени и изрядных усилий, но далеко не безнадежно. Кроме того, можно исследовать и Дворец – в каждой клетке есть свои слабые прутья. Приняв это решение, Гевор Гаргатан с чистой совестью вернулся в каморку и заснул сладким сном.

 

Перед рассветом наступает самое темное время. Мало того, что темное, оно еще и гнетет рассудок мертвой ненарушаемой тишиной. Тот, кто страдает бессонницей, ненавидит эти часы больше всего. Тот же, кто спит, иногда видит в это время ужасные сны.

 

И Гевор увидел равнину – туманную, широкую, бесприютную снежную гладь. Не было на ней ни домов, ни деревьев, и ничьи следы не нарушали целостность белого поля. «Я заблудился», - подумал Гевор, и ужас сдавил ему горло. Замерзнуть в снежной степи – какая горькая и бесславная кончина для опытного путешественника. Он приложил руки ко рту и закричал – тщетно, из горла вырвался лишь жалкий стон. Гевор волевым усилием расслабил гортань, вздохнул несколько раз глубоко и спокойно, и снова закричал. Теперь получилось несравненно лучше. Он, поворачиваясь посолонь, испустил еще несколько громких криков и остановился передохнуть. Внезапно равнина зашевелилась. Снег вздымался буграми, и из него поднимались фигуры – серые, в каких-то отрепьях, и черные, в заржавленных и помятых доспехах, и было их такое множество, что, казалось, они задавят его просто своим присутствием. Но это было не все – восставшие из снега фигуры побрели к нему, медленно сжимая кольцо. И Гевор увидел. Безглазые темные лица, в лохмотьях истлевшей плоти, кости, прорвавшие сгнившие смертные пелены, пальцы с кривыми когтями и смерзшиеся сосульками патлы длинных волос. Внезапно мертвецы, как по команде, остановились. Из толпы вышел воин в черных доспехах, на шлеме его развевался непонятным образом уцелевший плюмаж, а панцирь украшала эмблема семи звезд и белого дерева. «Ты наш!» - глухо, но предельно ясно произнес мертвый рыцарь и выбросил вперед руку, вцепляясь Гевору в лицо.

 

Гевор закричал и проснулся. Тело застыло в какой-то немыслимой позе, и не желало ему подчиняться. Дыхание давалось тяжелым трудом, а сердце билось так, что, казалось, стоит у него в горле. Гевор попытался высвободить левую руку из-под спины, и, к счастью, это ему удалось. Через некоторое время вернулась чувствительность пальцев, и мурашки забегали по рукам и лицу. Горячая волна прокатилась вдоль груди, стало легче дышать. Наконец он смог встать и добрел до зарешеченного окошка. За окном разгоралась заря, алая полоска ширилась, охватывая небо жарким объятием, зимние облака окрасились кармином и суриком, дымы над крышами закудрявились харадскими буквами. Солнце выкатилось из-за горизонта, и раскаленным диском прорезало пелену расходящихся туч. День обещал быть холодным и ветреным.

 

Когда перед человеком дела встает сложная задача, он становится собраннее и не распыляет силы по мелочам. Теперь уже Гевор не засиживался над переводами с утра и до ночи, поскольку все равно «это надо было вчера», так подождут еще один день, не погибнут. Тем более что сами тексты представляли собой в основном отчеты наблюдателей из дальних провинций. Наблюдатели делились на государственных и тайных. Первые осуществляли официальный надзор за гражданами и местной властью – избранной или назначенной королевским указом, в целях строгого исполнения законов, вторые следили за всеми вышеуказанными, не исключая государственных наблюдателей. Кроме того, тайные наблюдатели были и в независимых от Гондора государствах – многие сообщения приходилось переводить с роханского или харадского. Периодически попадались краткие заметки на синдарине, легким и убористым тенгваром написанные на шелковистой бумаге. Все остальные письма, как нарочно, были на таком дрянном пергаменте, что он трескался, когда его распрямляли. Через каждый час стояния за конторкой – а Гевор уже понял ее преимущество перед столом – он отправлялся побродить по коридорам, запоминая расположение дверей, лестниц и окон. Когда коридоры были пусты, он попытался даже открыть пару дверей – тщетно, они были заперты. Вечером он выходил погулять, и с интересом разглядывал других пленников Дворца, пытаясь определить род их деятельности.

 

Именно там он и встретил золотоволосую Лию. Встретил – не то слово, он подхватил ее в последний момент, когда ее ноги оторвались от пола, а тело зависло над пропастью, переваливаясь через перила. Потом, тяжело дыша, они стояли друг против друга и с ненавистью смотрели в глаза.

- Зачем вы это сделали? – произнесла девушка и зарыдала.

В свете факелов ее кудри вспыхивали золотыми бликами, лицо же оставалось в тени, и лишь глаза горели лихорадочным блеском. Она не зажмуривалась, не закрывала лицо руками, ей, кажется, было все равно, видит ли кто-нибудь, как она плачет.

- Что с вами случилось? – спросил как можно мягче Гевор. – Вы хотели уйти из жизни таким страшным путем, что у вас, должно быть, есть к этому серьезные основания.

Девушка всхлипнула и вдруг стала заваливаться на спину, Гевор едва успел ее подхватить. Глаза ее закатились и тело обмякло. Гевор уложил ее на каменный пол, скатал свой плащ и подсунул под голову, распустил шнуровку на лифе и стал энергично растирать попеременно виски и мизинцы. Вскоре девушка очнулась.

- Вставайте, - подал ей руку Гевор. – Это был недолгий обморок, но если вы будете здесь лежать, то скоротечная горячка вам обеспечена.

Девушка вцепилась в его руку, словно тонущий в спасителя, и он поднял ее. Впрочем, на ногах она стояла нетвердо, и Гевор подумал, а не накурилась ли она смолки или ширского зелья.

- Вот что, - сказал он. – Побыстрей приходите в себя, пока кто-то другой не заметил. Поскольку мы можем поговорить только здесь, а на ногах вы не стоите, то обопритесь на меня, лучше даже обнять, если это вам не противно – так вы сможете сказать мне все, минуя уши стражников.

Девушка взглянула на него с удивлением, а потом обняла за плечи и склонилась к самому уху. Что почувствовал в этот момент Гевор, трудно назвать удовольствием – страсть в самом крайнем своем выражении подобна пронзительной боли, даже страсть физическая, а Гевор почувствовал еще и вспышку необъяснимого, но полного и всеобъемлющего понимания этой мятущейся и глубоко несчастной души.

- Они его убили... даже хуже, чем просто убили... я видела, его поволокли в нижний ярус... мне сказали, он просто ушел... никто не уходит отсюда... живым... они его съели... эти монстры... нежить живет во дворце... я слышала, когда господин сказал леди Арвен... он сказал, что за все надо платить... вот так... а платим-то мы... на Йестаре была назначена свадьба...

- Погиб ваш жених, я правильно понял? – Гевор еле сдерживался, чтобы не обнять ее по-настоящему.

- Да, его убили.

- Вы это знаете точно?

- Он не мог уйти из Дворца. Он из тех, кто не может.

- Как и я. И что же с того? Он бесследно исчез?

- Не совсем бесследно. Я видела, как двое стражников, зажав ему рот, волокли по лестнице в нижний ярус. Больше я его не встречала.

- Вы это видели ясно?

- Не совсем. Там очень темно.

- Он совершил что-то запрещенное здесь?

- Не знаю... но он был слишком веселый... слишком честный... слишком великодушный... таких здесь не любят.

- Кто он был?

- Королевский конюх... ну и что?

- Как его звали?

- Берт.

- Полное имя.

- Бертран. Он – незаконный... сын какого-то эриадорского князя... сперва был наемником... потом Война Кольца... а потом – король предложил ему дворцовую службу. И вот, третьего дня...

- Это все, что вы знаете? Не был ли он с кем-нибудь в ссоре?

- Он не умел долго сердиться.

- Ясно. И еще – как мне вас называть? Если не хотите, не отвечайте. Тогда я буду звать вас Золотоволосой.

- Не надо. Я – Лия, одна из служанок венценосной леди Арвен... если хотите, можете выдать меня, не беспокойтесь – я смогу умереть раньше, чем съедят ваши монстры...

- Да что вы такое мне говорите! – рассердился Гевор. – Я хочу вам помочь и я почти что влюблен в вас. Но вы не подумайте – если осталась хоть какая-то надежда на спасение вашего жениха, я через задницу вывернусь, а спасу его – ради вас, ибо вы его любите.

Похоже, грубые слова подействовали лучше других ухищрений, и Лия улыбнулась сквозь слезы.

- Вы говорите, как настоящий рыцарь. Я надеюсь на вас. А где мне вас можно будет найти?

- Каждый вечер, здесь, на дозорной башне.

- Идет! – Лия разжала объятия, повернулась и растворилась во тьме.

Гевор еще несколько мгновений слышал слабый отзвук топота каблучков, а потом обхватил руками голову и сжал челюсти до зубовного скрежета. Надо же было ему так попасть! Сколько лет жил спокойно, и вот – на тебе, влюбился! И добро бы в кого – нет, на свою дурную голову, в чужую невесту! Даже если жених уже мертв – ничего ему с нею не светит, она же на всю голову совершенно больная. Придумала каких-то монстров. Может, смолку восточную курит? Или жует... Да, с такой жизнью не то, что смолку – стекло жевать станешь.

 

Гевор вспомнил умбарских корсаров – вот кто смолку-то употребляет, и стекло жует, чтобы глубже проняло. Он встречался с такими в таверне, у ласковых волн южного моря, и, когда те были в духе, то рассказывали толмачу жуткие истории, где неизвестно, на каком слове кончается правда и начинается брех. И страшнее всего была сказка о живых мертвецах. Говорят, что корабль этот был харадским, но харадцы, если рассказывали бы такое, конечно, назвали б умбарским корабль. Его капитан пал жертвой матросского бунта, его привязали к мачте, и сперва отрубили руки, потом перебили ноги и отрезали причиндалы и нос, и, истекая кровью, он проклял корабль и команду смертным проклятьем, говоря имена неведомых духов. Труп выбросили за борт, и акулы были довольны. К ночи налетел шторм, и корабль, не успевший встать в тихую бухту, стало носить по морю, как щепку. Вот тут-то пираты и вспомнили капитана. Ветер и волны были настолько сильны, что руль было не удержать и десятерым, и корабль понесло на скалы. Он сел на них, пробив днище, и вода хлынула в пробоину. Ударила молния, и вспыхнул пожар. Тот, кто не погиб от воды, погиб от огня и дыма. Но, странное дело, горя, корабль не сгорел, и утопая – не потонул. Как только настало полнолуние, он снялся со скал, и отправился в море. В пробоины больше не втекала вода, и гореть он не мог, ибо обуглился. И матросы его не могли умереть, ибо уже умерли, но совсем мертвыми тоже не стали. Дни и ночи мертвый корабль с ожившими мертвецами бороздит волны, и всякий, кто его только увидит, безусловно, признает его – ибо он летит по волнам без весел и парусов, и никакое оружие не может причинить ему ни малейшего вреда. Мертвецы захватывают корабли – ибо даже после смерти они остались пиратами, но ни имущество, ни работорговля их не прельщают. Захваченных в плен мертвецы пытают, чтобы те сказали им имена неведомых духов, которые произнес, умирая, их капитан, ибо только произнеся их, могут освободиться они от проклятия и упокоиться с миром. Но никто этих имен не знает – и акулы собирают сполна кровавую дань. Только вот никак не мог взять в толк Гевор Гаргатан, откуда же известно все это, если ни один пленник от мертвецов тех не спасся.

 

Однако, балрог с ними, с харадскими мертвецами. Надо же выяснить, что это за нижний ярус такой. Как пройти туда незамеченным, если по коридорам днем и ночью бегают слуги? Впрочем, ну и пусть бегают – он сам так побежит, в той же одежде. А одежду достать можно там, где ее стирают. Что для этого надо? Познакомиться с прачкой. При его-то неказистой внешности прачка – самое оно для ухаживаний.

 

Через неделю Гевор уже нес в обнимку корзину с бельем, на каждом повороте стараясь прижаться к пышному бедру хохотушки Марты, а та проворно выскальзывала, и отпихивала его к противоположной стене. Дойдя до портомойни, Гевор отшвырнул корзину, и обхватил Марту так, что не вырваться. Долгий поцелуй у всех на виду вогнал девушку в краску, но не был ей неприятен. Она отвечала ему, и прогнулась под его руками, как кошка. Наконец Марта совладала с собой, и, оторвавшись от его губ, швырнула ухажера в кучу тряпья, вытряхнутого на пол. Гевор поднялся, и, шатаясь, как пьяный, направился к ней. Бросок повторился. «Вот прилипчивый пригорянин!» - Марта расхохоталась и вытряхнула на него барахло из корзины, потом из другой, погребая под кучей потных и засаленных курток, штанов и рубашек. Гевор возился, словно медведь в тесной берлоге, и, под конец, выбравшись, горько произнес с пригорянским акцентом: «Марта, ты мэня убиваэшь!» Медленно вышел в коридор и опрометью бросился в свою каморку.

 

Штаны не натягивались на пузо, и пришлось их слегка подпороть, зато камзол съезжал с его покатых плеч, и тут уж ничего нельзя было поделать. Впрочем, слуга узнается не столь по одежде, сколь по выраженью лица. В утреннее время, когда слуги шныряют по коридорам, как тараканы, Гевор выскользнул из каморки и деловито спустился по лестнице ниже уровня земли. Это был тот самый нижний ярус, где, по словам знающих людей, располагались застенки и пыточные камеры. Гевор шел по нему и машинально проверял все двери, но ни одна из них не открылась. Внезапно его слуха достиг слабый шум, подобие приглушенного то ли пения, то ли стона. Гевор шмыгнул в нишу и затаился. Четвертая дверь справа отворилась, и из нее вышел старик в серой хламиде. Шаркая туфлями, он проследовал к лестнице, и Гевор, дождавшись, когда затихнут шаги, кинулся к этой двери. В щелку сочился слабый дрожащий свет, как от лампы. Гевор толкнул дверь, расширив обзор, потом открыл ее настежь – там никого не было. Он вошел и огляделся.

 

Это не было пыточной камерой. В левом углу стоял пюпитр с книгой на нем, только это был странный пюпитр – подставка его была цельнорезанной с крышкой, и он был не деревянным, а каменным. Кажется, что-то подобное он уже видел в Кебеле. А, вспомнил – так выглядели алтари! Так же на камне были вырезаны некие знаки, так же скруглены и отполированы углы. А справа возвышался станок для убоя скота. Таковые встречал он в Шаддате. Там не принято употреблять скотскую кровь, и, чтобы уж точно ее не осталось, барашка привязывают к станку и перерезают ему кровяные жилы на ногах и на горле. Кровь вся выходит, и мясо получается удивительно светлым и вкусным. Гевор оглянулся – пожалуй, сматываться пора, приключений на сегодня хватит. По сторонам двери стояли рыцарские доспехи, и он удивился – зачем в келье жреца такие игрушки. Но, как только Гевор дотронулся до дверной ручки, раздалось звяканье металла и скрип. Пустые с виду доспехи сдвинулись с места, шагнули к нему, и, не успел он и дернуться, как оказался в их железных руках.

- Тэ-экс, молодой человек, что же вы здесь такое искали? – в дверях стоял маг в серой хламиде.

- Случайно, господин, чистая случайность, - как можно убедительнее попытался произнести Гевор, но голос его дрожал, и слова походили на блеянье.

- Случайностей здесь не бывает, - раздумчиво произнес маг и кивнул железным стражам. – В станок его!

- Но...

- Вы не бойтесь, даже не почувствуете ничего... Хоть какую-то пользу государству принесете.

- Стоп! – твердым голосом сказал очухавшийся от потрясения Гевор. – Я – друг государя, и, пожалуйста, доложите Арагорну, то есть, простите, государю Элессару, что поймали меня в вашей комнате. Как он решит, так и будет.

 

Все тело Гевора, распяленного в станке, словно курица на сковородке, затекло и онемело, когда дверь снова отворилась, пропустив мага, за ним – маленького человечка в шутовском колпаке, следом за которым вошел Арагорн, зябко кутаясь в полы халата.

- Этот? – зевнув, спросил государь.

Потом, сощурив глаза, приглядевшись, воскликнул:

- Так это ты, друг мой, Гевор? Какая нелегкая тебя сюда занесла?

- Та самая. Отвяжи – поговорим.

Арагорн махнул рукой, маг что-то скомандовал своим железякам, и вскоре Гевор сидел в королевских покоях, в кресле, покрытом харадским ковром, и потягивал сладкое итилийское вино из стеклянного бокала.

- Так какого балрога ты вырядился слугой и полез в пасть к самой смерти?

- Того самого, что не предупредили меня, что из твоей канцелярии дорога только на кладбище.

- Прости. Не написал тебе лично. Так почему же ты не дал знать о себе, когда прибыл?

- А как?

- Да, действительно, это было бы сложно. Ну, да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Живи, толмач, и не суйся, куда не зовут.

- Так что, всю жизнь под арестом?

- Ну, если останешься при канцелярии – да. Но я хочу предложить тебе другую должность – моего личного толмача, а также – советника. Это даст тебе право выходить в город в любое время дня и ночи. Согласен?

- Конечно, раз другого выбора нет.

- Ну, тогда – по рукам! Только, пожалуйста, переоденься. В таком наряде ты похож на нищенствующего периана.

- Да, у меня еще есть вопросик. Тут у меня девушка завелась – ты же знаешь, я без женщины не могу, так как мне с ней, можно встречаться?

- А кто она – из прислуги?

- Да не совсем – камеристка леди Арвен. Золотоволосая Лия.

- А, эта... да, хороша... только она ведь... – Арагорн покрутил у виска пальцем.

- Да знаю я. Зато в койке!..

- Так что тогда меня спрашиваешь? Люби свою дурочку, коли она не против. А то девчонка и вправду, что-то совсем заскучала. Может, просто мужчины ей не хватает.

 

Так для Гевора начался новый этап дворцовой службы – советником государя. Тут можно было и отдохнуть, и обдумать дальнейшие действия. Совет в полном составе не собирался вообще, и кто другие советники, Гевор так и не узнал. Зато встретил харадских знакомых – когда принимали послов Ташита, то из советников присутствовал он, остальные были воины. Ташитцы явно не желали войны, но не хотели и признавать власть Гондора, долго и нудно рассыпались в восхвалениях гондорскому государю, и, как всегда, хотели отделаться малой кровью, предложив единовременные «дары» в объеме где-то всей казны Гондора.

- Откупиться! – смеялся Арагорн, расхаживая по комнате Гевора взад и вперед, так что толмачу тоже приходилось стоять. – Они думают, я удовлетворюсь их подачкой! Если они могут предложить столько, чтобы я их не трогал, сколько же отвалят, когда я сам к ним приду?! Нет, положительно, надо собираться в гости. Что ты можешь сказать, Гевор, ты же там был – победим их за одно лето, или дЛэрая осада нам предстоит?

Гевор поперхнулся. Он-то думал, что его друг забыл о своем прошлом, но тот и на троне остался тем же «охотником» с горящими от азарта глазами.

- Я думаю, что победить Харад будет сложно. Они воюют иначе – налетают внезапно на лагерь, под покровом темноты, убивают всех, кого смогут, и ускользают от любой погони на своих легконогих конях. При такой тактике им не нужен тяжелый доспех, и догнать их практически невозможно. Богатые города и столицы лежат далеко от границ, и отделены широкой пустыней. Через пустыню без проводника не пройти, а все проводники – местные, и уведут твоих воинов от караванного пути как можно дальше, даже если это будет стоить им жизни.

- Что же ты предлагаешь?

- Я предлагаю договориться с ними мирно – в обмен на свою независимость они будут пополнять нашу казну. Ежегодно.

- И кто же это нам обеспечит?

- Я, - скромно потупившись, ответил Гевор.

- Ты?!

- Конечно. Я знаю, как говорить с любым восточным владыкой – у каждого есть свои слабые струнки, я один, переговорами, смогу сделать намного больше, чем ты со всем своим войском. И еще есть причина – я не хочу войны. Удачная кампания преумножает казну, но разоряет все государство. Ибо имения, оставшиеся без хозяев, хиреют и угасают, управляющие грабят крестьян, зная, что когда вернется хозяин, дохода им не утаить, продукт мирных ремесел не пользуется спросом – приходят в запустения города. Мужчины, изъятые из городов и селений, гибнут, и землю обрабатывать приходится женщинам и детям, а это грозит голодом. Те, что не погибнут, вернувшись, не захотят впрягаться в работу, значит – жди засилья разбойников по долам и весям. Тебе это надо?

- Ох, что-то ты, братец, мудришь! – качнул головой Арагорн. – Отпустить тебя в Харад – все равно, что пустить рыбку в море – так тебя мы и видели.

- Арагорн! То, что я теперь из Дворца не ушел, когда имею беспрепятственный выход, говорит об одном – меня здесь удерживает вещь гораздо более серьезная, чем эти стены.

- Какая же?

- Наша бывшая дружба. Понял? Ты можешь меня не слушать, можешь даже выгнать меня, но я буду оставаться здесь до тех пор, пока это возможно – чтобы отвести от тебя те беды, которые ты хочешь на себя навлечь.

Арагорн недоверчиво посмотрел на него. Гевор выдержал взгляд, и государь отвернулся.

- Эх, Гевор, многие так говорили. Только что-то не вижу в том проку. Всяк имеет свой интерес. Какой интерес у тебя, а, Гевор? Почему ты от меня не уходишь? Ты же знаешь теперь всех осведомителей по городам и селеньям, да и так, если сам не захочешь – то тебя не найдешь. Ведь правда?

- Что же – правда твоя. Только хочется мне на старости лет жить в приличном городе, а не в воровском и бандитском притоне. Хочется посиживать у окна и покуривать трубку, а не дрожать за тройными запорами. И поэтому я надеюсь удержать тебя от опрометчивых и безрассудных поступков.

- Так ты хочешь до старости дожить, друг Гевор?

- А что, естественное желание.

- Тогда беги отсюда. Беги и не возвращайся. Понял? И чем дальше – тем лучше. Хоть на север, хоть на юг, на восток – все пути перед тобой. Уходи, пока отпускаю. А то мы живем здесь как в сказке – чем дальше, тем будет страшнее.

Арагорн повернулся и вышел. Охрана, ожидавшая государя у входа, последовала за ним, а шут, кривляясь, побежал впереди.

 

Гевор задумался.

Видно, напоролся «охотник» на зверя, что ему не по силам. Вроде Никко Раза. Вот кого нам сейчас не хватает. Хитроумный был итилиец, жаль, не на нашей стороне воевал. Пока тот не помер, Дунланд был фактически под Саруманом, и никто, кроме этого мага, не осмеливался не то, что подати собирать, войти боялись. И Никко знал Харад, как свои хурджуны. Эх, и хватим же мы теперь лиха...

Впрочем, удерживали Гевора не только заботы государственного масштаба. До сих пор не удалось разобраться, куда делся Лиин жених, а для этого нужен был доступ к тем документам, что не проходили через его руки.

Лия не напоминала об этом, а только глянет тоскливо – и весь день работа из рук валится. Встречались они редко, прогуливаясь на площадке, и, видно, это кому-то стало известно.

 

И вот, ранним зимним вечером, она вошла в его комнату, грустно улыбнулась и положила ему руки на плечи.

- Ах, друг Гевор, - прошептала она. – Скажи мне, что ты говорил о нас государю.

- Я сказал, что мы с тобою любовники – иначе было бы невозможно встречаться.

- Вот так ты меня погубил. Ну, что ж, любовник, давай, раздевайся.

- Ты что это? Кому до нас дело?

- Нашлось и кому, - Лия отступила и медленно начала расшнуровывать лиф.

Повозилась с поясом, сбросила одну юбку, другую. Вздохнула, и резким движением сдернула с себя сорочку. Кудри упали на обнаженные плечи и грудь, ибо голову она опустила, и вся комната наполнилась мягким дрожащим светом – от этих ли золотых кудрей, от ослепительно белой ли кожи. Девушка отшатнулась назад и упала, как подкошенная, на кровать. Гевор подошел и сел на корточки у ее изголовья.

- Подожди, а нельзя ли как-то еще? Ну, переночуй у меня, я посплю на ковре, мне такое не внове.

- Нет, Гевор. У стен есть не только уши, но и глаза, и их не обманешь. Если в нашей связи они усомнятся – мне конец.

- Кто – они? Стены?

- Нет. Мертвецы.

Гевор тяжко вздохнул. С одной стороны – явный бред, тихое помешательство, с другой – он не забыл ту камору, оборудованную для черного колдовства. Так или иначе, а девушке нужно успокоиться. Каждый день ожиданья таит в себе угрозу нового прыжка с башни, и он может удаться.

- Я, конечно, могу лечь рядом с тобой, но тут я в себе не уверен – не ровен час, что-нибудь в тебя и вложу, я ведь живой человек, не железный.

- Ах, мне теперь все равно, - сказала Лия и разрыдалась.

И Гевор стал ее успокаивать, а рассвет застал их под одним одеялом, и Лия спала сном младенца, чему-то тихо улыбаясь, а Гевор смотрел на нее, жалея и зная, что все равно придется будить.

 

Как же добраться до списков тех, кто получил вечный покой из рук того колдунишки? Не может быть, чтобы при таком засилье чиновников его не велось. Случай, а, может, судьба, дали Гевору ответ и на этот вопрос.

 

Началась Харадская компания. Назвать ее войной язык не повернулся бы ни у кого – слишком странные действия были предприняты государем.

Война начинается с ее официального объявления. Не было такового.

Перед войной обычно ищут союзников и договариваются о возможном взаимодействии с ними. Государь Элессар как раз перед войной будто нарочно рассорился с конунгом Эомером, исключив единственную силу, что могла бы в дальнейшем вызвать перелом в этой войне. Гевор присутствовал при этом, хотя Арагорн знал роханский, а Эомер вполне мог объясниться на адуни. Это весьма затрудняло работу переводчика, поскольку оба государя прекрасно понимали те ругательства, что периодически вырывались у того и другого. Казалось, Арагорн злит Эомера нарочно, дабы тот был как можно далее в тот момент, когда гондорские войска пересекут границы Харада.

Перед войной обычно стараются поднять боевой дух в войсках – Арагорн сократил денежное довольствие вдвое.

Народ должен любить свою армию, или, хотя бы, терпеть – но как можно назвать то, что военные теперь сами должны были заниматься принудительной вербовкой пехоты, того самого арбалетного мяса, которое сотнями, а то и тысячами кладется под стенами каждого более-менее укрепленного города? Раньше это делали профосы, представители гражданских властей, основной задачей которых было исполнение наказаний. 

Результат не замедлил сказаться – что в городах, что в селениях, еще полгода назад певших осанну государю Элессару, начало закипать возмущение. Шли о том письма от государственных наблюдателей, сыпались градом сообщения тайных. Канцелярия работала день и ночь, и не справлялась.

Возмущение государственной властью не должно оставаться безнаказанным – слишком длинный язык становился поводом для не слишком длинной веревки.

И вот, Гевора призвал государь Элессар, чтобы записывать свидетельства уличенных в подстрекательстве к бунту.

- Понимаю, Гевор, тяжело это, смотреть на человеческие муки, но ведь ты сказал, что во имя нашей прошлой дружбы будешь мне помогать, да и о государстве ты радеешь – вобщем, ты для меня – единственный близкий здесь человек, которому верю я, что он меня не предаст, - сказал тогда государь Гевору.

Это звучало почти как просьба, но имело силу приказа, и теперь толмач в любое время дня и ночи мог быть вызван для выполнения совсем не толмаческого дела, а, именно, для записи показаний пытаемых узников. Он думал, что ему придется идти через весь город, туда, где располагалась темница, но почему-то узников привозили в нижний уровень королевского дворца, где с ними разбирался дознаватель, палач и подручный. А Гевор записывал как вопросы дознавателя, так и ответы допрашиваемого, и, по завершенью допроса, свернув и опечатав пергамент, приносил его Арагорну.

Возмущение в народе росло со скоростью лавины, и Гевор все больше времени проводил в нижнем ярусе Дворца. Лия, к тому времени уже привыкшая и полюбившая свое положение, начала роптать на это, но когда Гевор возвращался к себе, ему было тошно, да и не хотелось касаться Лии руками, что были испачканы – пусть не кровью, а только чернилами, но ему казалось, что сквозь черноту проступают красные пятна.

 

В один из дней Гевор сказал Арагорну:

– Ты ведь все равно их казнишь, что бы они ни сказали, так нельзя ли отменить все эти дыбы, клещи и костедробилки?

- Но ведь тогда они не признают себя виновными!

- Так и признание, вырванное на дыбе, не является правдой – ибо чего только не скажешь, чтобы удалить от себя страдание.

- Ты сказал, - ответил ему Арагорн. – Ты и исполнишь.

 И Гевор, из лучших побуждений, сделался лжесвидетелем.

Фактически, он просто записывал вопросы дознавателя и давал на них те письменные ответы, которые требовались, чтобы отправить жертву на казнь, а узник потом, наверно, удивлялся, за что же его казнят, раз он ни в чем не признался.

 

К тому времени войска Гондора уже вошли в Харад, и государю стало не до преступников. Чтобы отправить на казнь не просто разбойника или убийцу, а бунтовщика, требовался королевский указ, а бунтовщиков по этому времени что-то развелось слишком много – небось, тайные наблюдатели выслуживались, придумывая то, что не удалось бы подслушать. Это имело два далеко идущих последствия – во-первых, королевская печать попала в руки Гевора, чтобы скреплять ею указы, а, во-вторых, он добрался до той комнаты, где лежали эти указы, да и все другие материалы дознаний. Сперва, правда, Арагорн хотел переподчинить ему Хранителя королевской печати, но, подумав, решил, что тогда о неслыханном деле будут знать уже трое, а где трое – там и все остальные, и забрал печать у Хранителя, а его самого послал на войну. Эх, старикашка, неизвестно, кому повезло!

Гевор просидел в своей комнате до рассвета, разглядывая печать, только что отданную ему – не то, чтоб на ней были уж слишком хитрые узоры, но власть искушала. Он мог отправлять безвинных на казнь, но мог и... мог отпускать их – за недоказанностью вины. Рисковал? Конечно. Рисковал своей жизнью. Но сколько жизней уже пришлось загубить из-за явно ложных доносов? Арагорну не до него. Остальные пребывают в уверенности, что все идет по воле государя. А не попробовать ли – хоть разок? Хоть одного невинного можно спасти – и никто не узнает.

 

Ну, хотя бы, этого юношу. Даже не юноша это, а мальчишка, щеки пока не покрылись пушком, под глазом – фингал, как будто только что вылез из драки, от одежды остались одни воспоминания.

- Тебе вменяется в вину то, что ты соблазнял жителей города... города...

- Да не города, а деревни! Азулой ее называют. Не слышали? В Дунланде.

- Еще и в Дунланде... И чем же ты их... соблазнял?

- Не знаю, чем, а забрали меня за то, что я сказал им – подите на кладбище, и посмотрите, что с могилами сталось.

- И что же там сталось?

- Мы с ребятами были в ночном, и поспорили, кто сможет на кладбище ночью сходить. Я должен был отнести на ограду монету, а мой друг – ее принести. Я на ней и значок нацарапал, чтоб не подменили. А когда пришел туда, смотрю – свет синенький загорелся и штой-то шевелится. Ну, думаю, гробокопатели! И не то, чтобы очень уж испугался, а присел, притаился, гляжу. Слышу – кто-то идет. Я уж и совсем дышать перестал. Вижу – фигура шагает, так шагает, будто это пьяный совсем. Ну, думаю, дядька Тамран спьяну на могилы забрел. Ведь чуть не окликнул... А он, видно, что-то все же услышал, да как повернется, как взглянет! А глаза-то у него, батюшки, без зрачков!

- Так Тамран это был, или другой кто-то?

- Да это был дед Дударь, которого год назад схоронили...

- Ну, и ловок же ты сказки рассказывать... знаешь, что? За такие сказки тебе могут полагаться два наказанья, на выбор – или повесить тебя, другим болтунам в назидание, или просто язык отрезать, чтобы лишнего не болтал.

- Да? – на глаза у мальчишки навернулись слезы. – Ну, тогда лучше... язык...

- Знаешь, есть еще выход. Я попробую попросить за тебя государя, а ты за это мне обещай – сразу, как попадешь в родную деревню, обследуй кладбище – днем, конечно, и возвращайся сюда. Я каждое воскресенье обедаю в одном трактире – в том, что прямо у крепостных стен, называется – «Улей». И поклянись мне, что будешь держать язык за зубами!

Мальчишка закивал головой, бросился в ноги... Гевор хотел на него прикрикнуть, но увидел, что он там что-то ищет.

- Зачем ногтями скребешь?

- А поклясться? У нас клянутся землей.

- На, клянись на оружии, - Гевор вынул кинжал, – Ты все же мужчина.

 

В трактир «Улей» Гевор заглянул в тот же день, ибо там, среди прочих слуг, был вастак, не из тех, что у моря живут, а из северных. Некогда он с ним сдружился, приятно человеку было услышать родную речь за столько лет и миль от родного стойбища. А Гевор имел в нем интерес, ведь известно – нет на свете таких мастеров по изготовлению ядов, как вастаки – ну, разве что, эльфы. И вот теперь не составило ему труда уговорить вастака сделать для него «дар биму» - яд, убивающий за мгновение ока. Через два дня маслянистое зелье было готово, вастак передал ему в половинке лесного ореха и сказал, что этого хватит, чтобы убить двадцать медведей (дважды показал растопыренные пальцы на обеих руках). Двадцать-не двадцать, а на него одного вполне хватит, и Гевор наполнил этим «даром» крепко сшитый и просмоленный кожаный чехольчик, и зашил его, предварительно поместив туда иглу. Если теперь обнаружат его художества, и захотят пытать, или потащат к магу с его железными слугами, достаточно будет сдавить чехольчик с торцов – и отмучился.

 

Приняв решение, толмач осмелел, и действовал с наглостью хорька, посетившего курятник – с той лишь разницей, что хорек убивает, а Гевор узников отпускал. Он опять почувствовал вкус к жизни, тем более что она не представлялась ему теперь достаточно долгой. Лия была от него в восторге – он болтал и шутил, пел и смеялся, приносил ей из города цветы и детские сласти, и воздавал должное ее прекрасному телу.

 

А еще он каждый день один ранний утренний час посвящал «рытью документов». В тех, что были составлены до прихода его на эту должность, он заметил один странный значок, напоминающий змею, свившую кольца – это не было ни буквой, ни руной, ни восточным гиероглифом. На следующий день он обнаружил его и на писанных своею рукой, только не изнутри, а снаружи. Голова у змеи была в центре, а хвост – разматывался вовне, и хвост этот не сужался к концу, а расширялся, заканчиваясь открытой воронкой. И еще – подобные знаки были не на всех приговорах, а только на тех, что вынесены молодым и здоровым мужчинам. Может, это был знак замены казни пожизненной каторгой? С этим нерешенным вопросом Гевор встретил еще одно воскресенье после освобожденья того мальчишки, что ходил ночью на кладбище.

 

И он отправился в «Улей».

Не успел он разделаться с бараньей ногой, что стоила теперь, по военному времени, дикие деньги, как к его столу подошла женщина, замотанная в серую шаль чуть не до самых бровей. Судя по одежде, это была крестьянка, но Гевор галантно пододвинул ей стул и осведомился, чего дама хотела бы поесть или выпить. Крестьянка словно не видела придвинутого стула, и на галантное обхождение не обратила вниманья.

- Ты – Гевор Гаргатан?

- Я.

- Я – мать Тубала.

- Простите, кого?

- Вы испросили для него прощения у Государя. За это он должен был вам сказать, что творится в нашей деревне. Он хотел прийти к вам сюда. Но не смог. Мой сын мертв. Все мертвы, в Азуле живых не осталось.

- Скажите мне, ради всего святого, что там случилось, да присядьте, прошу вас!

- Все погибли... мой сын был первым. Слабели без болезни и угасали без боли. Только мой Тубал все твердил: холодно, мама, почему ты не растопишь печь? Потом – его друзья, после – их родные. До тех пор, пока некому стало хоронить мертвецов. Я тоже скоро умру. Но до этого, - крестьянка сдернула шаль. – Я тебя прокляну. Я проклинаю тебя плотью земли, силой огня и безымянными духами Эа, Гевор Гаргатан, за то, что ты послал невинного ребенка на верную смерть. Поди к нему сам, попроси, может, получишь прощение. А от меня – ни на этом свете, ни на том – не дождешься.

Гевор с ужасом поднял глаза на ее лицо, и увидел, что глаза у нее – без радужки и зрачков. Продолжалось это мгновение. Потом крестьянка набросила шаль и нетвердой походкой вышла во двор. Бросился Гевор за ней, но она, выйдя, словно бы испарилась.

 

Огорченный, вернулся Гевор во дворец, и в своей комнате обнаружил плачущую Лию.

- Ты мне изменяешь, - твердила она между частых рыданий. – Признайся, сколько у тебя женщин? Ты взял меня девушкой, ты меня опозорил, и вот... бросаешь меня.

Заверения и уговоры не убедили ее, только вызвали новый потоп.

- Ну, что ж, если ты этого хочешь, - сказал Гевор тогда в шутку. – Я и впрямь тебя брошу. Иди, иди.

Девушка подняла глаза, и, увидев, что смотрит он на нее не с презреньем, не с гневом, а с жалостью и любовью, кинулась ему на шею и осыпала его поцелуями.

 

На следующее утро он пробудился со смутным чувством тревоги. Лии не было рядом. Повернув голову, Гевор увидел, что она роется в карманах его камзола. Сердце ухнуло, остановившись где-то в районе желудка. Перехватило дыхание.

- Лия! Остановись.

Она промолчала и с удвоенной скоростью продолжила вытрясанье карманов. Гевор кинулся к ней, но опоздал – она вскрикнула и поднесла руку к глазам – на пальце было пятнышко крови.

- Я укололась...- удивленно промолвила Лия, и, как подкошенная, рухнула на пол.

Гевор подхватил ее. Вроде дышит. Скорее, спасать! В конце-концов, у королевского лекаря должно быть противоядье! Хоть он и не знает, существует ли такое вообще для «яда биму», что используют одни лишь вастаки.

 

В палатах врачевания его встретил угрюмый мужчина и невыспавшаяся и не соображающая что к чему, сиделка. Мужчина спросил, что случилось, и Гевор сказал о яде, умолчав, правда, причины, по которым он оказался в кармане.

- Ясно, - произнес тот, и пощупав пульс, удовлетворенно хмыкнул. – Ну, вы можете идти, - сказал он. – Мы ею займемся.

- У вас есть противоядие? Она не умрет?

- Если вы имеете в виду существование ее тела в нашем мире, то безусловно, - странной фразой ответил лекарь.

Гевору не оставалось ничего другого, кроме как уйти.

Часа два он мотался, как неприкаянный, по лестницам и переходам, зачем-то вышел на дозорную башню, посмотрел на перила, с которых он когда-то подхватил падающую Лию, взглянул на город, сумрачный и в тумане. В небе стояла белесая мгла, и туман срастался с ней, не желая рассеиваться, хотя уже было позднее утро.

 

Там его и взяли стражники. Заломив руки за спину, ловко связали и потащили, время от времени пиная ногами под колено. Оказался он опять – где бы вы думали – в том тайном государевом покое, где они с Арагорном уже не раз беседовали.

Арагорн вошел почти сразу же, и отослал стражников. Сел напротив и молча уставился на Гевора. Тот поднял брови и взглянул на него вопросительно.

- Ну, что, Гевор-освободитель, радуешься, наверно? Вот, думаешь, хоть и раскусили меня, такого смелого и благородного, но все равно я хоть что-то сделать успел. Что успел – это верно. Навредил ты мне так, как может навредить только близкий друг. И не говори, что добро ты сделал. Добро не может быть лживым – а ты лгал. Мне, дознавателю, начальнику стражи. Лгал тем, кого отпускал на волю. Ты думаешь, существует ложь во спасение? Ошибаешься. Я тоже так ошибался когда-то... Ложь – всегда зло, и, как любое зло, оправдана только тогда, когда помогает искоренить большее. Ты же меньшим злом чуть не накликал такое большое, что ни мне, ни кому-то другому справиться с ним было бы не под силу.

Арагорн замолчал, но Гевор не ответил. Если начать расспрашивать, то можно увести мысли собеседника в другое русло, а он хотел узнать до конца, что у государя на уме.

- Да, - продолжил, вздохнув, Арагорн. – Жизнь человека, конечно же, ценность большая. Для него самого. Ну, еще для близких, родных. Для государства же он – песчинка, капля в море, былка пырея – в бескрайней степи. Его жизнь настолько желательна, насколько нужна самому государству. И смерть его – тоже. Мы все – от последнего мусорщика до государя, свободные люди, мы – рабы. Нет, не людей – это было б обидно. Мы – рабы великой идеи. Действительно величайшей идеи всех времен, начиная с бунта Моргота и до Дагор Дагорат.

Арагорн внимательно посмотрел на Гевора, ожидая вопроса, тот, заметив, сделал вопросительное лицо.

- Величайшая идея проста до неприличия, но это простота кажущаяся, ибо гораздо труднее исполнить просьбу из одного слова, чем ту, что описана досконально. Наша идея – Свет, Добро, Истина. Ты спросишь, а разве не было освобождение невинных, вроде бы, болтунов от казни Добром? Истиной, ибо в бунте они не повинны? Светом, ибо возвратила радость в их семьи? И я отвечу тебе – нет, и еще раз нет. Ибо нет ни Света, ни Добра, ни Истины, иначе как в Эру Иллуватаре, или проистекающим из него. А государь, помазанник божий - первейший исполнитель его воли. Но государь не может быть один... ему нужны соратники. Вы же все, - Арагорн выразительно посмотрел на Гевора. – Вы все меня покинули. Никто из вас не помог мне в Войне Кольца! Вы разбежались еще раньше, после первого же столкновения с Никко! Нет, нельзя мне было давать тебе столько власти – ты же всегда был сам по себе, как же, толмач... людей убивать ты гнушался... Людей? Это как посмотреть! Исчадия зла, мелькорианцев! Кто помог мне победить Саурона? Ваша вшивая шайка? Как же! Выживший из ума Денетор? Нет! Пьяница Теоден? Да он троллей зеленых по стенкам гонял, когда к нему посольство пришло!

Арагорн перевел дух и сглотнул. Волосы его вылезли из-под обруча, растрепались. Глаза сверкали, но не было во взгляде уверенности, скорее – бессильный гнев и недоумение.

- И тогда... тогда нашелся помощник. Он один смог сделать больше, чем вы все, вместе взятые. Он дал мне армию, с которой я победил! И буду побеждать дальше. Мне не нужны смертные воины Эомера, мне не нужны вечно готовые поднять мятеж дунландцы, меня не прельщают тупые и упрямые воины Лоссарниха, и я презираю ленивых гондорцев. Мои воины не знают ни сомнений, ни усталости, ни лени. Их невозможно убить, и невозможно склонить к мятежу. Потому что служат они даже не мне – они служат Свету, и покинут меня лишь тогда, когда последняя частица Тьмы уйдет в небытие вслед за своим прародителем.

Государь перевел дух и взглянул на Гевора. У того отвалилась челюсть, и глаза стали шире тележных колес.

- Так это – правда?

- Что именно?

- Что твои воины – мертвецы.

- Ну, не совсем так, - Арагорн оживился, встретив любимую тему. – Во-первых, они – далеко не все мои воины. Всего лишь личная гвардия и две ударные части. Во-вторых, не все они – воины. Их полководца я сделал своим советником. Ну, и еще двоих. И они не обманывали меня, как это делаешь ты. Им неведома ложь. Только...

- Что – только? – в голосе толмача появилась тревога.

- Только им нужны люди.

- Не понял. Нужны – для чего?

- Ну, вобщем... – Арагорн запнулся. – Жизнь в мертвом теле можно поддерживать только телом живым. Нужна кровь и кости. Какие уж там обряды, не знаю – все делает маг. Мое дело – обеспечить человеческий материал.

- То есть, все осужденные...

- Идут в дело. Не убивать же граждан законопослушных! Подумай...

- Нет, ты и впрямь – молодец! – Гевор его перебил. – Только подумать, какие жертвы приносятся во имя Света, Истины и Добра! Человеческие!

- А смерть на войне – это не человеческая жертва? А смерть во вражьем застенке? Не дави на мою совесть, Гевор, она еще не такое выдерживала. Кроме того, это – не навсегда. Вот победим Харад, разделаемся попутно с пиратами – и они упокоятся. На-все-гда! Таково единственное условие. Как только выгоним Тьму из Средиземья, они исчезнут, как сон.

- Страшный сон.

- Да какой бы он ни был, они – моя единственная надежда!

 

Как ни странно, государь не покарал Гевора никак. Оставив в том же покое, выставил у дверей стражу, сменявшуюся шесть раз за сутки, да заложил дверь тяжелым засовом, что четырежды в день открывался, дабы обеспечить Гевору свежую пищу и питье, и прочие надобности. Одно только плохо – не было книг в этом «тайном» покое.

Гевор тосковал и скучал. Тосковал – потому что не знал, что стало с Лией, потому что ожидал государева приговора, и страшился его – если он станет этим «человеческим материалом», то даже не сможет убить себя перед тем, как все совершится.

Скучал же – по вполне понятным причинам. В свое время отсутствие свободы действий и передвижения заменила ему сперва – работа, после – его рискованное предприятие с подделкой приговоров, да еще была Лия – странная, неуравновешенная, но именно ее постоянно меняющееся настроение не давало закиснуть его уму, а ее медлительные движения, словно в толще воды, внезапно переходившие в горячечную поспешность, пробуждали такую ответную страсть, что превращала их отношения в подобие взаимного пьянства.

Да он бы, пожалуй, начал тут и спиваться, но, как назло, вина ему давали ровно столько, чтоб разогреть аппетит.

Не было ни окна, чтобы смотреть во двор, ни книг, ни письменных принадлежностей, чтобы чем-то занять скучающий ум, оставалось разве пересчитывать нити в кистях балдахина над кроватью или – вспоминать, закрыв глаза, всю прошедшую жизнь. Погружаясь все глубже в собственное сознание, Гевор уже не мог уловить, где заканчиваются воспоминания и начинаются видения. Один раз он увидел себя стоящим посреди широкого вспаханного поля, и поле то было засеяно не семенами – костями. И, вот, кости дали ростки, и ростки потянулись ввысь, и стали лесными цветами на черных мохнатых стеблях. Раскрылись фиолетовые венчики, и в каждом из них сидела пчела, но пчела странная, слишком большая для обычной пчелы, слишком мелкая и вытянутая – для шмеля. Кроме того, у каждой брюшко покрывали чередующиеся полосы – черные и желтые, как у тигра. Пчелы снялись с цветов и взлетели – казалось, с земли поднялась темная туча, и заслонила все небо. Они все летели в одну сторону сплошным потоком и не роились. И вот, с той стороны, донесся стон – тонкий и визгливый, будто ножом вели по стеклу, он усилился и дошел до той неслышимой ноты, когда закладывает и давит уши.

 

Гевор вздрогнул и пробудился. Неизвестно, который был час, но светильник потух, и зажечь его в абсолютной темноте было бы трудно. Гевор выбрался из-под одеяла и сел на кровати. А ведь звук был, и вправду был, и прошел через толстые стены. Иначе бы так не давило на уши. Кто же мог так кричать?

 

Грохнул поднимаемый засов, и в его комнату ввалился Арагорн – растрепанный, сердитый и резко пахнущий вином.

- Ты все спишь? Уже полдень!

- А я времени счет не веду – мне не надо.

- Счастливчик!

- Давай поменяемся?

- Ладно, шутник, допаясничаешься у меня... Ты, кажется, говорил, у тебя в Хараде есть друзья. Это правда?

- Когда-то – были. Не уверен, что теперь они живы, а другие – не используют ли меня как заложника, если я к ним приду.

- М-да... значит, не пойдешь в Харад?

- Не пойду.

- И под страхом смерти?

- Ты же знаешь, Арагорн, меня в чистом поле не сыщешь. Ты можешь попытаться отконвоировать меня в Харад, но не стану лгать – не знаю, что случится с моими провожатыми, когда стены Минас Тирита растают на горизонте... А что твои соратники? Не помогают?

- О, это – сложный вопрос. Пока Ташит не объединился с Шаддатом, они считают, что их помощь тут ни к чему... и ведь я, как дурак, жду этого объединения, жду усиления Харада, чтобы они сочли ситуацию критической...

- Вобщем, мертвяки натянули тебе нос.

- Не надо! Не говори так! Они...

- Да, конечно, честнейшие клятвопреступники и предатели своего короля. Видишь – я тоже о них кое-что знаю.

- Но тогда они были людьми!

- Вот именно. Сейчас ведь все изменилось, и не в лучшую сторону, верно?

- Не знаю... не знаю... Стараюсь исполнить все их пожелания, а меня...

- Не понял, ты – король, или уже нет? Кто приказывает и кто выполняет?!

- Они уже не подчиняются мне! Представляешь, что сказал мне их военачальник? Что короля, ежели он не ревностен в борьбе с Тьмой, могут просто сменить!

За дверью раздался шум и топот ног, а в дверь заглянула кривая рожа в шутовском колпаке и заявила:

- А у нас – Дагор Дагорат! – и, мерзко хихикнув, исчезла.

Арагорн вскочил и подбежал к двери, но, выглянув, трехэтажно выругался – шут исчез вместе со стражниками и королевской охраной. 

Гевор подошел к нему, и выглянул в дверь. Во дворце творилось невообразимое – метались вперемешку слуги и придворные, где-то выла, надрываясь, собака, люди наталкивались друг на друга, падали, тут же вскакивали и продолжали свой бессмысленный бег.

- Что случилось? – отловив парня в ливрее и взяв его за грудки, грозно вопросил Арагорн.

- Ах, господин, страшная туча закрыла солнце и все разрастается.

- Бежим на смотровую площадку, - предложил Гевор и тут же выскользнул в открытую дверь.

Наверху было сумрачно и свежо – небо действительно потемнело, туча шла несколькими клиньями, точно стая орков, и была она слишком плотной и непрозрачной для дождевой. С неба доносился слабый, но постоянно усиливающийся гул.

- Птицы? – предположил Арагорн.

- Нет. Птицы не летают столь кучно. Бежим лучше вовнутрь, пока не закрыли все двери. Хватай жену, и всех, кто тебе дорог, и дуй на первый ярус, в один из переходов – если разрушится замок, они упадут последними. Может, и уцелеют. Кстати, ты мне так и не сказал, как моя Лия. Все там же, при леди Арвен?

- У переписчиков... не ходи за ней, умоляю!

Но Гевор уже несся по лестнице, перескакивая через ступени.

 

В палате переписчиков было на удивление тихо. Все убежали? Гевор постучался – ему не ответили. Он толкнул дверь – та открылась. Он зашел – переписчики сидели по своим местам и скрипели перьями, как ни в чем не бывало. Впрочем, его заметили. С места поднялся Руэн и шагнул к нему. Старик в последнее время сдал – щеки его ввалились и побледнели, седая шевелюра висела сосульками. Гевор не успел и слова сказать, как Руэн поднял на него глаза. Они были мутными, словно ссохшимися, и – о, гнев валар! – без зрачков!

Старик открыл рот и издал какое-то шипение, переходящее в свист. Словно паралич сковал руки и ноги Гевора. Он хотел крикнуть, но не смог и вдохнуть. Вокруг начали собираться переписчики. Они шли, опустив головы, но, когда поднимали взгляд на Гевора, он видел одни и те же мертвые зенки нелюдей.

Сквозь толпу протиснулась стройная девушка с золотыми кудрями, обрамлявшими нежно-белое лицо. Лия!

Она встала вплотную к нему, упершись в него грудью, и положила руки на плечи Гевора. Встряхнула головой, прядь волос взметнулась надо лбом, кудри разлетелись, обнажив на щеках трупные пятна. Медленно приблизила она к нему лицо, приоткрыв рот, словно для поцелуя, и укусила за щеку. Она вцепилась бы ему в горло, если бы он в последний момент не дернул головой, словно отгоняя навязчивый бред.

 

И тут накатило. Сперва несколько ударов в стекла прорезали дошедший до своего предела гул, потом один страшный удар сокрушил раму, и посыпались брызги стекла. За разноцветными осколками витража в палату переписчиков ворвалась гудящая масса – те самые полосатые пчелы, что привиделись Гевору во сне, быстрые, словно стрелы, и рыжие, словно тигры, и облепили они ходячую нелюдь. Фигуры стали вдвое толще, завертелись, захлопали по бокам, но на место одной придавленной пчелы садилось двое, и эти пчелы их... они покойников ЕЛИ! Оцепенение покинуло Гевора, происходящее начинало ему даже нравиться, он, словно сроднившись с полосатыми разбойницами, ощутил их радостную и всепоглощающую злость, их надрывное гуденье отдавалось в его голове песнью победы, и, вскинув руки, он закричал:

- Так жрите их, жрите! И пожрите их всех!

И тут раздался жуткий, на пределе слышимости то ли крик, то ли звон, прокатился, будя эхо, по коридорам, и в залу, уже не через окно, а в распахнутую дверь, ворвался новый отряд пчел. Покружив рядом с Гевором, с десяток из них спикировали и уселись к нему на лицо – на укушенную Лией щеку. Гевор попытался их стряхнуть – те, обороняясь, вонзили в него свои жала. Перехватило дыхание, и он рухнул на пол.

 

Очнулся уже в полной темноте. Ночной ветер гулял по залам и переходам, скрипел несорванными с петель дверями. Было холодно до зубовного стука. И тихо. Ни пчел, ни мертвецов. Половина лица у Гевора запухла так, что невозможно было приподнять веко, и болела сотней разных болей – тут и колющая, и режущая, и горящая. Он дотянулся непослушной рукой до щеки – та была освежевана, даже, скорее, выедена чуть не до зубов, горела и кровоточила. Сжав челюсти, чтобы не застонать, Гевор перевернулся на пузо, встал на четвереньки, потом поднялся в полный рост, и, поминутно оступаясь на обглоданных дочиста костях, побрел искать живых.

 

И было новое лето.

... И Гевор несся галопом на кауром коньке, подбадривая его изредка гортанными выкриками, удивляя ими редких поселян, вышедших взглянуть на лихого всадника, и останавливался на постоялых дворах, пугая хозяев обезображенным лицом, и покупал пищу и стакан вина, и поил коня у колодцев, и ночевал в диком поле, и, встав до свету, седлал его, и летел дальше. И тучные облака расступались, и пригибались под ветром вольные травы, и налетали грозы, и вставала радуга, и исчезала, стоило ему лишь приблизиться к ней, и солнце высушивало одежду, и опускалось за горизонт в пурпуре и огне, и сизая дымка туманила дали. Гевор помнил – и забывал пережитый ужас. Оставаясь на границе сознания, тот обострял чувство свободы, и Гевор предельно ясно понимал, как теперь ему со всем этим жить – с теми жуткими снами, что в свое время придут, с памятью о золотоволосой Лие, и с тем, что от жизни осталась едва половина.

 

Правда всегда одна. И дается слишком уж дорогой ценой. Но лишь она может приблизить тебя к Свету, Добру и самой Истине. И Эру тут ни при чем. 

________________________________________ 

 

 

5. Мы едем на ярмарку.

 

Следующее утро застало нас с Эльмом в пути. Что-то понадобилось орочьей бабке такое, за чем нужно ехать обязательно Эльму. Ну, а я навязалась в спутники. Эльф даже рад, он, кажется, совсем не уверен, что, окажись я без него, не попаду опять в какую-нибудь переделку, а я уже пожалела о своей просьбе. Верховые прогулки не для меня. Мне, конечно, «случалось влезать на лошадь», правда, не без посторонней помощи, но ехать на ней больше двух кругов по арене – это вряд ли. Чувствую, по ярмарке буду ползать, как беременный таракан. Эльм время от времени кидает на меня сочувственный взгляд. Лучше б смеялся! Меня тут что, за больную считают? Когда глазастик в очередной раз окатывает меня ведром жалости, я не выдерживаю.

- Ну, и что ты так смотришь? Неуклюжая? Мы на лошадях не ездим, а на мотоцикле ты, наверно, выглядел бы не лучше меня.

Эльм улыбается.

- Точно, не лучше. Только лошадку жалко, ты ей спину сотрешь. А мотоцикл – мертвая вещь, я видел.

- Это где же такое случилось?

- Да тут, близко. Народ на ярмарке перепугали, людей. Одни орки веселились, это они пригласили ро-о-керов выступать. Потом был скандал, подали в суд за украденный товар – лавки до вечера открытые без хозяев стояли. А сегодня там представление Акки.

- Кого?

- «Дикие гуси» Акки. Сочинители-лицедеи. Кочуют, как птицы, в городах и на больших ярмарках представления дают, из истории нашей или вашей, Арды-2. Из вашей – больше нравится, интересней. Да и само лицедейство от вас пошло, у нас лет тридцать назад появилось, не успело еще надоесть. Она – не первая, но самая известная.

- Кто?

- Акка. На вашей стороне училась. Познакомлю, поговорите. А пока... хочешь, я тебе покажу, как надо на лошади сидеть?

- И так вижу, да только я – не эльф, чтоб увидеть и сразу же повторить.

- Я помогу. Держи со мной осанве.

Эльм фактически мысленно передает мне мышечные ощущения, и я пытаюсь подстраиваться. Лошадка, видимо, сочувствует моим усилиям и идет мерным шагом. Она явно не молода, смиренна и умудрена жизнью, что и позволило мне проехать на ней, не свалившись, уже мили четыре. Как только я более-менее вхожу в этот плавный ритм, Эльм поощряет своего пегого перейти на рысь, и моя кляча подхватывает инициативу. Добираемся до ярмарки быстро, в конце пути то и дело сбиваясь на галоп, зато у меня деревенеют ноги и от осанве гудит башка. Чувствую, ходить в ближайшие два дня мне будет тяжеловато, да и неизвестно, не придется ли отлеживаться где-нибудь в трактире с головной болью. С тоской вспоминаю оставшегося дома «ИЖа», и попеременно мысленно благодарю и ругаю Эльма за его «учение». Когда, наконец, подъезжаем к воротам и осаживаем лошадок, я разрываю контакт и оборачиваюсь к нему. Лицо моего спутника медленно теряет болезненную сосредоточенность, мягчает, приобретая донельзя усталое выражение, он через силу улыбается и соскакивает, подходит, чтобы помочь мне спуститься. Ну, вот, так и есть – ноги стерла до мяса. Хорошо, хоть в штанах орочьих поехала, они сшиты толстой кожи, а любые другие, наверно, уже красовались бы дырами на ляжках.

 

Когда меня обворовали, Орма бросила клич, чтобы собрать подходящую мне одежду. И сколько же всего притащили! И ношеного, и почти нового. Все же, нравятся мне эти орки! Слово предводительницы для них – закон, реагируют мгновенно, исполняют быстро, а не как члены дачного кооператива. Дело осложнилось тем, что фигура у меня совершенно не «орочья», плечи довольно узкие, а грудь большая. В результате все налезающие на меня куртки не только свисали с плеч, как с детской вешалки, но и рукава болтались где-то на уровне коленей. Так что пришлось Эльму одолжить мне косуху. Она, конечно, на мне не застегнулась, но хоть рукава у земли не повисли. В орочьих кожаных штанах и потертой куртке «с той стороны» я выглядела, как заправский панк, только ирокеза на башке не хватало, но эльф оглядел меня с удовлетворением.

- Это тебе идет больше, чем ваш национальный костюм.

- Какой костюм?!

- Ну, который вы все носите, зеленый, с пятнами.

Дожили! Оказывается, «национальный по-ту-сторонний» костюм – это камуфляжная куртка и такие же штаны. Все, кроме отъявленных дивнюков, собираясь в Арду, не сговариваясь, надевают полувоенное хе-бе и башмаки-внедорожники.

- А ты зачем в косуху вырядился, когда меня встречал?

- Я всегда для встречи ее надеваю, а то некоторые чего-то пугаются и бегут прямо в болото. А одна девушка на меня кинулась, обняла и начала плакать. Но это лет десять назад случилось, тогда много странных шло. Тяжело с ними было... сейчас таких нет.

- Есть, только сюда больше не ходят.

- Да, мы об этом пути не всякому сообщаем. Кто нам нужен, только тем.

- А я вам нужна?

- Конечно! Без тебя мы вряд ли бы занялись старыми записями, а теперь сможем все по порядку собрать. Да и сны твои интересны. И еще, у нас есть один документ на неизвестном языке, думаю, ты поможешь нам прочесть.

- Я даже квенья едва знаю, если только со словарем.

- Да не надо, чтобы ты знала язык. Переводчик есть, но ни я, ни Орма не можем к нему прийти – нас не допускают.

- Кто такой?

- Арфаэг.

- Арфаэг? «Нищий король»?

- Нет, Король нищих. Он держит проход близ Пригорья, его люди проверяют гостей из вашего мира так, как я это делаю на Восточной границе. Говорят, он из долгоживущих, но его лицо видел только личный слуга.

- Конкурент?

- Нет, просто не переносит тех, кто так или иначе был связан с Саруманом.

- Но я тоже беседовала...

- Это – не то. Ты же не выполняла его заданий, как орки? У Короля нищих со Стариком какие-то давние счеты.

 

За разговором не замечаем, как оказываемся перед трактиром – трехэтажным вместительным зданием, что столь же похож на своего восточного собрата, как мастифф – на подзаборную шавку, но и так свободных мест уже нет, о чем нас предупреждает с порога прислуга. Продираемся через галдящую толпу, для меня все как в тумане, да и не удивительно – накурено в зале до синевы, а после длительного осанве и без табачного дыма голова трещит и глазки не смотрят. Потом ждем, пока о нас доложат хозяину заведения, но тот спускается не один. Вслед за ним идет собрат Эльма – такой же ушастик, только богаче одет, этакая скромная роскошь качественных тканей, небольшой изумрудик в серебреной застежке плаща, сапоги тонкой кожи, ни разу не встречавшейся с дорожной грязью. Длинные темно-русые волосы лежат по плечам, глаза серые, взгляд отстраненный. Они с Эльмом обмениваются коротким приветствием, после чего трактирщик что-то почтительно объясняет нашему эльфу, а тот возражает. В конце-концов, я понимаю, нам не остается ничего другого, кроме как поискать пристанища в другом месте.

 

Втроем идем по базарной площади, ведя лошадей в поводу. Моя хитрованка умудряется стащить яблоко, начинается крик, торговка хватает меня за грудки, трясет, эльфы нас растаскивают, а лошадки, уверившись в безнаказанности, опустошают корзину. Вокруг нас собирается толпа, напирает, становится трудно дышать. Голова выдает финальный аккорд боли и отключается, как перегревшийся процессор. Прихожу в себя оттого, что холодные тонкие пальцы растирают виски.

 

Надо мной – две эльфийские рожицы, на эльмовой – явное беспокойство, на другой что-то вроде плохо скрываемой досады. Забавно, но глаза на, казалось бы, малоподвижных лицах настолько красноречивы, что частенько и перевода не требуется, чтобы понять, о чем они говорят. Уверившись, что я пришла в себя, франт поднимается с колен, отряхивается от скорее воображаемой, чем наличествующей грязи и вытаскивает из сумки узкий свиток, запечатанный сургучом. Передает мне, и, прочирикав что-то на синдарине, смотрит на Эльма.

- Лера, это приглашение в Ласгален от принца...

- Трандуилион, эрнил и Ласгалено? – повторяю я недавние слова Эльма. Франт кивает головой и что-то мне говорит.

Эльм переводит:

- Посланец спрашивает, принимаешь ли ты его. Учти, отказаться – значит, оскорбить.

- А когда мне там быть надо?

Краткое безмолвное совещание между эльфами, и Эльм отвечает:

- Не позже, чем к первому снегу.

К тому моменту, как мы сговариваемся о времени визита, я уже сижу, а не валяюсь на эльмовом плаще и с интересом обозреваю окрестности. Мы находимся на берегу замусоренной то ли канавы, то ли – бывшего ручья, ярмарка шумит где-то позади. Посланец Лихолесского принца смотрит с грустью на черепки, щепки и гнилые овощи, почти запрудившие мелкое русло, а Эльм – на меня.

- Ты утром опять не ела, да?

- Да завтракала я, если ты это имеешь в виду, просто не привыкла так долго мысленный контакт держать, да еще эта толпа...

- И все же, тебе надо поесть.

- Только не здесь!

- Конечно. Запах гнилой капусты...

- А также тухлого лука, забродивших яблок, осклизлой...

- Все, молчи! – Эльм сглатывает, борясь с подступившей к горлу тошнотой. – Конечно, надо отсюда уйти. Просто это – самое близкое безлюдное место. Вот и притащили сюда.

 

Мы поднимаемся и отвязываем лошадей от худосочного деревца, Эльм прощается со своим соотечественником, я тоже киваю, скорчив жутко серьезную мину, и расходимся восвояси. Эльм ведет меня закоулками, не менее ароматными, чем бережок тухлой канавы, но я благодарна ему уже за то, что оставляем в стороне рыночную площадь.

- Знаешь, мне еще никогда так плохо в толпе не было, я ведь на рок-концерты хожу, а на стадионах по нескольку тысяч зрителей, все увлечены донельзя, грохот почище, чем на ткацкой фабрике, и ничего, а тут сплоховала.

- Это у тебя сейчас чувства усилились, бывает, после долгого осанве. Ничего, к этому привыкаешь. Как люди, что живут здесь, они вони не чувствуют.

Когда, наконец, добредаем до палаточного городка за ярмаркой, я окончательно прихожу в себя. Эльм говорит, что тут и остановились артисты. Две «кибитки кочевых», словно из фильма про цыган, три палатки и четыре стреноженных лошади, одна из которых – явно, благородных кровей. Эльм ныряет в палатку и вылезает оттуда вместе с долговязым мужчиной в черной одежде и с соломой во всклокоченных волосах. Тот потягивается, что-то нелюбезно отвечает, и вдруг бормочет про себя не то, что по-русски, а на том специфическом подмосковном диалекте, включающим любимое словцо «изнеможденный». Я разворачиваюсь к нему, встречаемся взглядами, дико таращимся и почти одновременно произносим: «Привет!»

Саша Карсов! Вот встреча! Спортсмен и отличник, красавец, повергавший в коматозное состояние девчонок Красноголовской средней школы, исчезнувший неизвестно куда после седьмого класса и ставший местной легендой, единственной, что не вызывала отторжения благодаря ангельскому характеру и дьявольской изобретательности героя – не только домашки, но и контрольные у него списывало аж два параллельных класса. Я, к сожалению, не застала подобной халявы, потому что училась тогда еще в младших классах, и когда он пропал, мне было от силы двенадцать. И вот, здесь! Он! Почти не изменился, разве что похудел малость и повзрослел, конечно. 

-         Да откуда ж ты здесь, - спрашиваю. – Дорогая пропажа?

-         А, - он машет рукой. – Долгий рассказ. А ты – «цыганочка Аза»?

-         Не Аза, а Лера. Хорошо, хоть признал.

-         Только здесь не называй меня по имени. Правило. У лицедеев нет имен, только прозвища. Я, например, Кастамир.

-         И Акка…

-         Давай поговорим позже. У нас вечером первое представление, а тут еще этот… квын привалил.

-         Квын?

-         Ну, да, эльф твой, то есть. Подай ему Акку, и все тут. Пойду искать.

 

Акка – высокая дама в черном платье и с замысловатой прической, появляется вскоре. В правой руке у нее листки желтоватой бумаги, сложенные веером, наподобие игральных карт, а левой она приподнимает подол, когда перебирается по мосткам через очередную канаву. Носик уточкой, лицо – широковато и костисто, но глаза – большущие, черные, с поволокой – создают впечатление столь необычное, что забываешь об остальном. Лет тридцати – тридцати пяти, на первый взгляд, но тут я могла и ошибиться.

 

Эльм кланяется ей, словно какой королеве, и она благосклонно кивает в ответ. Пока они говорят меж собой, я подхватываю Сашку-Кастамира под локоть и увожу за кибитку.

-         Теперь рассказывай, каким ветром тебя сюда занесло.

Сашка мнется, опускает глаза.

-         Понимаешь, Аза, ой, Лера, жизнь – штука нелинейная. Когда думаешь, что вот, нашел свой путь – тут тебе и придется споткнуться. Знаешь, ведь я бежал от… тюрьмы… да, убил человека…

-         Ты? Убил?!

-         Ну, да. Превышение самообороны… Два с полтиной года грозило… Шли с Серегой Прозоровым с вечернего сеанса, напоролись на щелкуновских, двое – на семерых, они с ножами. Серега ноги сделал, а меня – один за горло схватил и душить начал, второй с ножичком рядом прыгает. Не повезло им, особенно тому, кто прыгал. Душитель лег отдыхать, а попрыгунчик в бок своим же орудием и получил… жаль, что в печень – окочурился, сцука, не успел я его до больницы дотащить. Потому что остальные, как увидели – деру дали, потом в суде, как один, твердили, что я на них с ножом кинулся. А Серега бормочет – ничего не видел, на развилке расстались.

-         И как же ты после этого – сюда попал?

-         Отпустили меня, под невыезд… один добрый человек мне тогда присоветовал – поезжай в Москву, там дом есть: войдешь – никто не отыщет. Только обратного пути, говорит, уж не будет.

-         Почему не будет?

-         Потому что… за десять лет я здесь прижился, а назад возвращаться – это ж доказывать, что живой, придумывать, где все это время прошлялся, да и свидетельства надо, что не совершал больше ничего такого…

-         В общем, прав этот «добрый человек» на все сто.

-         В общем, так. Пошли, что ли, выпьем за встречу, перекусим. У нас вечернее представление – «Падение Нуменора», и еще ночное – «Судьба танцовщика», по российскому материалу. Народ тут неизбалованный, играем, как в Древней Греции – стоим друг против друга и декламируем. Я, к примеру, Саурона в первом спектакле играю, во втором – самого товарища Сталина. Никаких лишних телодвижений, никакого «секса». А что в «Судьбе…» намеки на слеш, так такие, что даже в совке бы пропустили, не заметили. Но местные, особенно орки – хитрожопые зрители, между строк чуют. Тем более что в последнее время много переводного пошло, с вашей стороны. Пришлецы, вроде меня, переводят, местные умники – переписывают, печатники таким не мараются, потом – из-под полы, на базарах… Сперва непонятки были, а потом решили они, что у нас, в Арде-2, такая традиция, потому что – перенаселенность. И началась мода на «по-ту-сторонний слеш». Так что – играем его с огромным успехом, но только по ночам, дети и женщины на такие спектакли не допускаются.

-         Значит, не судьба мне…

-         Ну, почему, из-за занавески посмотришь. Тем более что, - Сашка хихикнул. – В «Судьбе…» и женщина, и даже дите несовершеннолетнее играет. Только не всякий поймет, что несовершеннолетнее – полуэльфка она, высоконькая, худенькая и плоскогрудая, совсем, как парнишка. А танцорка, что называется, от бога.

-         Это кто ж из эльфов свое дитя в вашу клоаку забросил?

-         А… сирота она – мать померла, а отца, так и сроду не видела.

 

Дальнейшее обсуждение проходит уже в одной из ветхих палаток, за бутылкой, а, точнее, за двумя бутылками крепкого вина – пьем из горлышек, будто пиво в подъезде.