1. «ШКУРКА»

     Она сидела на вершине убогого, пушистого от ржавчины столба, каким-то удивительным способом уместив четыре бархатные лапки на крохотном металлическом квадратике-навершии. Она была некрасива – короткая, тусклая бурая шерстка, узкая мордочка, «заячьи» уши, полупрозрачные желтые глаза, грязно-белое пятно на носу, горбатенькая спинка… Усы с одной стороны обломились, а с другой завились – сунулась по неопытности в соседский мангал.

Она не умела отсчитывать время и запоминать дни. Она делила свою жизнь на свет, темноту, сон, пищу, игру, охоту, тепло и холод. Она не знала, сколько часов ее жизни прошло  с того момента, когда Та, Что Кормила,  в жаркий июньский полдень вышла из дома в сад, прошла, пошатываясь, к скамье, села на самый ее край, а потом беззвучно рухнула в траву.

«…Решила наконец-то научиться спать на улице, как все нормальные кошки. Только вот зря Ты, Что Кормишь , выбрала это место. Слишком ярко, слишком жарко и  глазам от этого больно. Та морковная грядка вполне подошла бы – ботва густая и высокая, земля под ней прохладная, междурядья широкие да и бабочек на ужин ловить легко. Нет, все-таки странные звери эти люди. Каждый день меняют шкуры, не точат когтей, ходят только на задних лапах, едят сидя,  не умеют мурлыкать, визжат при виде мышей и без конца льют на себя эту препротивную и  скользкую воду! Трудно с таким умом жить по-кошачьи!»

     Тело женщины пролежало на газоне три дня. Потом появились люди и машины. Много людей – мало машин. Люди кружили по саду, заходили в дом, снова выходили в сад, размахивали руками, спорили неприятными голосами, издавали какие-то странные звуки. Когда уехали машины, разошлись люди и стихли звуки, Она не увидела Той, Что Кормит на прежнем месте. Ходила, смотрела, принюхивалась.

Вот примятая трава, от нее идет знакомый, пугающий запах. Она помнила его, он шел из крысиной норы в погребе, куда Она однажды забежала из любопытства, и от мертвой собаки в кустах у шоссе… Бежать, скорее бежать отсюда под соседский сарай, забиться в самый дальний угол и спать, спать… Потом проснуться и увидеть, что все опять по-прежнему: вот Та, Что Кормит, моет окна, подстригает газон, рубит дрова для камина, копается в клумбах. А вот он – крохотный, с ладонь, но уже такой шустрый рыжий котенок, ее первенец…

***

- Папулик, ты посмотри только - сидит! Я так и знала, - полная женщина неопределенного возраста в яркой, кричащей чужими буквами о знойной любви блузе и таких же штанишках до колен подошла к забору и, поджав губы, уставилась на кошку. Для этого ей пришлось примять  уже подросшую траву на гладком и мягком, словно дорогое махровое полотенце, газоне. Папулик, монументальный мужчина лет пятидесяти с головой, похожей на пивной котел и весьма тяжелой нижней челюстью, продолжал невозмутимо подпирать ягодицами дверцу бордового внедорожника-«бэхи».

- Ох уж эти старенькие и слабенькие! Не делай им добра - не получишь зла. Чего только нашей Егоровне не хватало? Почти круглый год жила тут, как сыр в масле каталась - и на чужие харчи прикормила пакость эту!

- Люля, далась она тебе. Как пришла, так и уйдет. Прибьется к кому-нибудь.

- Фиг, уйдет! Будет крутиться тут, пищать, попрошайничать. Весь газон перероет, траву испакостит. Ты ж семена из Испании привез, не в кустах нашел! В дом будет шастать, со стола воровать, беседку издерет. А коты? Хочешь, чтоб гроздьями на деревьях висели, орали, обгадили все? Нет, нужно что-то делать.

- Ну, и что делать?

-         Пакет нести! Нет, лучше мешок из-под яшмовой крошки. Он там, за домом валяется. Говорила Егоровне – после работы мусор за собой сразу убирай, хлам не копи.  Мышей, короче, лови. А она, оказывается, на наши кровные кошек прикармливает…

-         Люля! Прикармливала, а не прикармливает! Да и спросить теперь не с кого. Не заводи пластинку  про тополь да рябинку!

-         Колбаски с кухни прихвати, тополек … Только "кремлевку" кромсать не смей!

Папулик молча оттолкнулся задом от лакированной дверцы и побрел в дом. На кухне он открыл холодильник,  окинул его содержимое взглядом знатока. За долгие годы плавания по зловонным морям российского капитализма этот «ледокол» привык смотреть на все именно так – с точки зрения объема и содержимого.

     Рука берущего протянулась к заветной «кремлевке». Много ее осталось после поминок, целое блюдо нарезки да две «палки» еще.  Папулик ловко подцепил толстыми пальцами щепотку ломтиков, быстро затолкал в рот, шевельнул лицевыми мышцами, глотнул… Нет, этого ему было явно мало. Он быстро выглянул из-за дверцы холодильника, потом схватил одну из колбас и начал откусывать прямо от нее… Раз, два, три.  Колбаса стала заметно короче, бесформенный конец блеснул слюной. Папулик  вынул из деревянной стойки на столе хромированный тесак, одним движением отхватил обглоданное место и отправил обрезок в рот. Снова осмотрел полки, обнаружил подходящий кусочек, закрыл дверцу. «Умный» холодильник заверещит, а Люля в этом случае «зазвучит» еще громче. Папулик механически повернул «котел» в сторону окна, тоскливо посмотрел на жену и, выковыривая языком из зубов остатки колбасы, удалился.

***

… Шоссе тянулось между редкими подмосковными лесками. Тянулось туда, где солнце давным-давно «сделало ручкой» самой большой стране мира и ушло греть бусурманщину… Тянулось, тянулось, но не дотягивалось. Серый мешок из многослойной бумаги, замотанный упаковочным «скотчем», лежал на полу внедорожника. Кое-где бумага была прорезана насквозь кошачьими когтями, кое-где – только проколота. Люля с пластырем на переносице и изрядно «позеленевшими» руками, откинулась на спинку кожаного сиденья и боязливо поджимала ноги, стараясь держать их как можно дальше от мешка. Вдалеке справа мелькнули огоньки какого-то поселка, а метрах в пятидесяти на шоссе выходила вполне приличная «грунтовка».

-         Здесь сворачивай. Подай вон к той рощице поближе.

Машина свернула направо, проехала вперед еще немного и остановилась. Дальний свет фар выхватил из темноты здоровенного лохматого пса, а рядом – двух облезлых шавок поменьше.

-         Ну, здесь или еще дальше ехать? – спросил Папулик, с опаской поглядывая на собак.

-         Да можно и здесь. Поселок недалеко. Помойки, поди везде. Это им, как нам ресторан. Найдет, что пожевать.

-         Ну, может, все-таки подальше ее выпустим? Вон тут какие кобелюги разгуливают. Держи, ленту разрежешь и вытряхнешь ее под чей-нибудь забор, - Папулик достал из бардачка складной швейцарский нож и протянул жене.

-         А если там дорога в колдобинах? Ты что, всю ночь тут куковать хочешь, соловей курский? Кто нас толкать будет, а? Кощенку эту, что ли, запряжем?

-         Ой, сил моих больше нет! Ты мне скажи, оно мне надо? Быстро выпусти кошку и поедем домой.

Люля с трудом подалась вперед (живот сильно мешал) и взяла мешок за верхушку. В ту же секунду кошачий коготь снова насквозь проколол бумагу и впился в Люлин палец.

-         Ах ты сволочь! Как же ты мне опротивела! Ну, подожди, сама напросилась! Да чтоб тебя черти съели!

С этими словами Люля распахнула дверь машины и вышвырнула мешок вон.

-         Давай, трогай! Завтра в поликлинику меня повезешь. Она мне все руки исполосовала, неизвестно, какую заразу занесла! Просила тебя, как человека – принеси охотничье ружье…

-         Какое ружье? Там патроны – на кабана. Ишь, какой зверь страшный – кошка облезлая… Я, что ли, виноват, что ты ее за задние лапы схватила? Кто ее за хвост из-под забора вытягивал? За загривок надо было хватать. Не двумя пальчиками, а всей пятерней. Иди, вытряхни ее из мешка!

-         Да ты тронулся, старый пень. Куда это я пойду? Хочешь, чтобы меня собаки сожрали? Их тут целая стая! Сама выберется, если жить захочет. А коль не умеет выбираться, то ей и небо коптить нечего!

Тьфу ты! – Папулик  повернул ключ зажигания, крутнул руль. Машина развернулась и выехала на шоссе, понесла «драгоценные» туши в мягкие постели.

     Габариты внедорожника исчезли за поворотом, а от рощицы тихо, но довольно быстро отделились три собачьих фигуры: одна большая и бесформенная, две маленькие и горбатенькие.

… Она не умела коптить небеса,  отнимать последний кусок,  держать камень за пазухой, плести интриги, врать, сталкивать лбами. Она очень хотела выбраться. Но слишком крепкий «скотч» и не менее крепкие собачьи зубы не оставили Ей никаких шансов.

***

…Подарки разгружали всей честной компанией. А что еще было делать, если день рождения шефа совпадал с его же новосельем? Гургеныч был мужиком конкретным, без дешевых понтов. Три раза кидали его, три раза из пыли поднимался. Потому и уважали крепко,  и слушались беспрекословно. Как прознали про то, что в новом доме подходящий зал пустует, так и порешили – кубатуру правильно заполнить. Привез с собой каждый из корешей по снаряду. Спортивному. Качай, отец, железо, поправляй здоровье и живи сто лет!

     Оставив тренажеры на попечении сборщиков,  гости расположились за праздничным столом и немедленно приступили к своим прямым обязанностям. Многие выполняли эти обязанности с особым рвением, так, что быстро утомились и пожелали отдохнуть от тяжелого труда на свежем воздухе. Вот и знакомый нам Папулик отправился за ворота, подошел к самому краю обрыва, на котором стоял дом хлебосольного начальника, и огляделся по сторонам. Простор, красотища! Река,  чистенький песчаный пляжик внизу, к нему полого сбегает ровная, словно специально укатанная тропинка. Если пойти по ней мимо пляжа, а потом взять чуть влево, пересечь луг, весь в ромашках и колокольчиках, то можно дойти до чудесной дубовой рощи. Почему б не дойти?

     Он, покачиваясь и осторожно переставляя отяжелевшие ноги, начал спускаться вниз.

-         Эй, первопроходец! Куда собрался? – прозвучал за спиной знакомый голос.

-         Закуску и выпивку по полочкам разложить. Ты бы, мать, шла к гостям. Карина по тебе соскучилась, да и сквозит здесь, вдруг продует…

-         Да ну их всех к лешему в болото, опротивели. Простора хочу! Руку-то мне подай, жельтель… женьтель… дженлеть… Тьфу! – Люля была явно навеселе, и слово «джентльмен» ей никак не давалось. Папулик тяжело и длинно выдохнул. Избавиться от супруги, увы, не удалось. Когда он поднялся на пару шагов и протянул ей руку, он увидел, что Люля держит в руке новенькую Гургенову  двустволку.

-         А это тебе зачем?

-         Затем! Ты что, забыл,  какие тут собачьи свадьбы?

Они спустились со склона, прошли по лугу и вошли в рощу. В этот момент произошло нечто. Такое, вероятно, нельзя не заметить, и в то же время очень трудно осознать. Наступила необычная тишина, словно кто-то невидимый приложил к  ушам мягкие и теплые ладони. Солнечный свет померк, небо как-то быстро потемнело и приобрело чернильный оттенок, резные дубовые листья замерли в воздухе.  На коре деревьев появились красноватые блики, будто закатное солнце подсвечивало их снизу. Воздух по-прежнему оставался неподвижным, но вдруг прохладный, неприятно прохладный ветерок прошелестел по спине Папулика, пошевелил редкие волосы на его макушке. Ни одна травинка, ни один листок не сдвинулись с места. Папулик поскреб загривок дулом ружья и остановился. Он почувствовал, что именно сейчас нужно вернуться. Быстро, очень быстро и не оглядываясь. Бежать к дому, к шуму-гаму, к бутылкам и рюмкам. Но что-то мягко подтолкнуло его в спину и он сделал шаг. Один, второй, третий… Взглянул на жену. Люля была благодушна, молчалива и спокойна. Она шла рядом, сложив руки на животе, и блуждала взглядом по мощным стволам.

-         Смотри, наверное была здесь барская усадьба. Баре тут по дорожкам прогуливались, чаи гоняли, самовар шишками топили…

-         Это дубовая роща, здесь нет шишек, - задумчиво ответил муж.

-         Ну, желудями тогда. Да какая разница – чем?

     Тропинка внезапно закончилась. Исчезла в траве – и все. Деревья стояли плотно, листва почти не пропускала слабеющие солнечный свет. Люди развернулись. Тропинки не было. Ни сзади, ни слева, ни справа. Только молодые дубки и огромные, в рост человека, папоротники. Еще несколько секунд – и в звенящем безветрии растения зашевелились, двинулись вперед, зажимая людей в жесткое темное кольцо…

Люди, не сговариваясь, рванулись вперед, ломая тонкие прутики. Холодные ветки больно хлестали по лицам, острые листья, словно кошачьи когти, оставляли на коже десятки мелких царапин.  Вот, кажется, заросли поредели. Люди остановились и огляделись. Все оставалось по- прежнему. Примятый куст, упавшая осина,  кривенькая елочка с «двумя головами». Они кружили на одном и том же месте!

     Люля всхлипнула и опустилась на землю. Папулик отдышался и хрипло произнес:

-         Успокойся, мать. Посиди здесь, отдохни. Я пойду, погляжу - что к чему.

-          Я одна здесь не останусь!!! Не останусь!!!

-         А ну, крик прекратить! Будешь бесноваться – оба здесь навсегда останемся!

«И останетесь», - прозвучал в голове чей-то мягкий, мурлыкающий голос. Папулик зажмурился, встряхнулся, потом решительно пошел вперед. Поднял повыше ружье, нажал на курок. Люди близко, они ведь услышат. Ведь услышат же, сявки бухие, да???

      Они услышали и немедленно ответили. С нестройным воплем: «О-о-оу-у-ы-а-а-а! Салютует батя!!!» они погрузились в машину, доехали до первой  деревенской улицы, понеслись по ней, вихляясь и взбрыкивая, и открыли ответный салют по еле тлеющим  фонарям, заплесневелым заборам, дырявым коровникам…

     Человек выстрелил еще раз, истратив последний патрон, потом мучительно прислушался. Тишина стояла мертвая. Он сделал несколько шагов, отстранил ветви папоротника и оказался на круглой поляне. Пригляделся и вздрогнул. С края поляны на него черными глазницами смотрело бесформенное чудовище. Какой-то странный ржавый и измятый агрегат, весь в изломанных шестернях и обрывках гнилых ремней наполовину врос в землю. Кругом валялись металлические обломки,  шипастые колеса, сплющенные бочки. Травы на поляне почти не было, а вот клубы колючей проволоки попадались то здесь, то там. Вдалеке между двух дубов притаилась покосившаяся сторожевая вышка.

     Папулик подошел к агрегату, поднял с земли обрезок  железного прута. Злобно швырнул его в кучу хлама, повернулся и, обессиленный, побрел обратно. В ту же минуту за спиной раздался звук.  Будто вздохнул кто, или дорогая иномарка остановилась где-то неподалеку, утробно урча мотором. Или кошка недовольно замурлыкала? Кошка??? Он обернулся и в ужасе увидел, что из ржавых дыр, бывших некогда фарами, на него внимательно смотрят два глаза. Два огромных, желтых кошачьих глаза с узкими, вертикальными зрачками!

    Папулик не понял, закричал ли он, или просто открыл рот, задыхаясь от нестерпимой боли за грудиной. Он швырнул ружье в эти светящиеся дыры, развернулся и побежал. За спиной снова раздалось мурлыканье, на этот раз какое-то странное, хлюпающее, потом быстрые шаги, потом его сильно  и грубо толкнули в спину. Но это были не руки человека, это были мягкие подушечки кошачьих лап. Человек потерял равновесие и упал плашмя. Острые ржавые шипы с хрустом пробили череп и вышли сквозь затылок. Мурлыканье затихло, глаза угасли…

***

     … Вот уже минут двадцать Люля бесцельно брела по дну узкой, неглубокой речушки. Она слышала выстрелы, слышала и страшный вопль после них. Кто и по какой причине мог так кричать? Нет, лучше об этом не думать, а просто идти по руслу реки, оно обязательно выведет к жилью, к людям, а те помогут. Люди добрые…

     Река становилась все глубже, и не текла вовсе, а пульсировала, обволакивая щиколотки необычно теплыми волнами.  Вот вода дошла до колен, поднялась еще выше. Люля развернулась, чтобы подойти ближе к берегу, но дно внезапно ушло из-под ног. Она резко выбросила руку вперед, каким-то чудом ухватилась за корявенькую, в один стволик, иву, торчавшую из берега. Потом второй рукой попыталась перехватить стволик повыше, потянулась… Ледяная вода сковала судорогой ноги, снова обвилась вокруг них, и вдруг кто-то с силой потянул женщину вниз. Десятки кошачьих коготков разом впились в икры, в спину, в плечи.  Беспощадные изогнутые лезвия резали одежду, превращали кожу в тонкие лоскуты, потом умело подцепляли их и отделяли от мышц. Прутик предательски хрустнул, оставив в руке… нет,  не узловатый гнилой обломок, а кошачью лапку с обрывком рябенькой шкурки. Другая когтистая лапа величиной с хорошую подушку и тяжелая, как каменная плита, опустилась на голову. Мур-р-р-! Вспенилась человеческим криком вода, а потом хлынула внутрь освежеванного тела, разрывая легкие. Фыр-р-р-! Закрутилась, зачавкала, свивая гнилые водоросли в тугие жгуты река и, довольная порцией свежего мяса, успокоилась.

     Тем временем на краю той самой поляны вспыхнули зеленью, отразив свет полной Луны, три пары собачьих глаз. Первым мягко и бесшумно, не касаясь лапами земли, двинулся вперед лохматый вожак. За ним – горбатенькие сотрапезницы. Приятного аппетита, санитары леса!