Глава 26

Горький горячий воздух степи иссушил все внутри. Раскаленное тело под тяжелыми доспехами, казалось, плавало в кипятке. При каждом прыжке коня мозги стукались об затылок, в ушах гудело и звенело, словно солнечные лучи без устали колотились о шлем. На какое-то время становилось легче, если обжигающий кожу рук шлем снять. Тогда подобие ветерка от быстрого бега коней еще как-то обдувало лоб, сушило волосы. Но хмурый Головня заставил надеть шлем, сказав, что напечет голову.

Вздохнув, Иваш напялил горячий шлем на голову, пропотевший войлок прижал волосы, под которыми сразу противно зачесалось.

Панька с Никитой ехали молча, безучастно глядя меж конских ушей на надоевший пейзаж. Редко-редко где виднелись бледно-зеленые стебельки травы, которые прятались под пожухлыми кустами полыни, чертополоха. Серая земля исполосована широкими черными трещинами. Под копытами часто хрустели мелкие камни, которыми местами была усыпана степь, словно проплешинами. Повсюду, навевая ленивую одурь, стрекотали кузнечики, серыми искрами стреляя во все стороны из-под копыт.

Збыслав распустил кожаный ремешок под подбородком, приспустив шлем на затылок. Его тоже донимала жара, но показывать это перед молодыми он не хотел, а то совсем сникнут. А впереди еще полтора дня пути, как сказал Токтагай.

Лишь степняки чувствовали себя привольно. Словно почуяв дом, они часто пускали бодрых лошадок в галоп, гонялись друг за другом. Все чаще Шавкал с Субудаем дерзко поглядывали на дружинников, насмешливо скалили зубы, глядя на распаренные лица. На них жара, казалось, совсем не действовала.

Збыслав посмотрел на задумчивого Иваша, вздохнул. Негоже было сближаться с хазарским мальчишкой, дружбу водить. Эх, как бы не обернулось это бедой. И парнишка-то этот, Фазиль, вроде неплохой, так все одно - хазарин же.

Людей в дружбе ли, ненависти связывает не расчет, не выгода, не любовь даже, и уж, конечно, не признание заслуг другого человека, а некое странное чувство, непонятное и древнее, схожее с запахом, по которому звери находят себе подобных, - чувство, что этот вот «свой», «своего» племени, клана или вида людей. Или не «свой», и тогда никакие стремления превозмочь это чувство, помириться или сдружиться не достигнут цели и заранее обречены на провал. И даже не смотря на то, что «свой» может и предать, и обмануть, и обидеть, все равно тянет к «своему» по духу, по нюху, по темному и древнему чутью животного стада. Так слагаются сообщества по вере и ремеслу, так объединяются разбойничьи ватаги, так находит по одному невзначай уроненному слову, «своего» странник в чужой земле среди чужого себе народа. Так, наверное, складываются и племена, а уж потом вырабатывают себе общий язык и обычаи, обряды, сказания, образы чести и славы, сообща пишут заветы своим потомкам. Так обрастает «свой» род домами, затем дворцами и храмами, творятся искусства, строятся города.… Но когда уходит, ветшает, меняется оно, это древнее чувство «своих», - когда уходит оно, ничто уже не сможет удержать: ни храмы, ни вера, ни власть, ни рати, и рушится все, что казалось незыблемым, и растворяется в небытие некогда могучий народ; засыпает песком выглядевшие нетленными великие города.

Сжав коленями бока коня, Збыслав направил его к Ивашу. Сблизившись, стремя в стремя, он молча скакал рядом. Глянув на насупленное лицо парня, хмыкнув, сказал:

- Жарко...

- Жарко, - согласился Иваш. Вытер ладонью пот с лица, выжидающе поглядел на Збыслава, то не часто баловал дружинников своим общением. - Сейчас бы к нам в деревню в лес.

- Ты же кузнец! Вроде бы не должен бояться жары, - поддел его Збыслав.

- Так то кузня! Да и лес рядом, - грустно сказал Иваш, - и озера.

- Богатырь ты или кто? - улыбнулся Збыслав, шутливо толкнув его в плечо.

- Да уж и не знаю - кто? Собрались с Никитой на службу к князю, думали - в походы пойдем. Битвы, сражения, а тут? В какой-то сарай едем, стережем кого-то, или они нас стерегут. Не нравится мне это.

- Мне тоже не всегда нравится служба. Но не наше дело обсуждать приказы. А то, что в Сарай послали - может, этим гордиться надо? Дурней или слабых не пошлют. Князю виднее - думаю, знает, что делает. Значит, мы, похоже, посланы для пользы.

- Да понятно мне, а все равно - как-то не по-людски, - вздохнул Иваш.

- А что у тебя с дружком-то степным? Черная кошка дорогу перебежала?

- Ничего, - буркнул Иваш.

- Знамо, ничего, - усмехнулся Збыслав, - коли даже не разговариваете.

- Он нас за рабов считает, - хмуро бросил Иваш.

- Перестань! - укоризненно протянул Збыслав. - Где ты видел, чтобы с рабами так общались? Он же с тебя глаз не сводил, как щенок, рядом вертелся. Это не он, а Шавкал или тот, второй, нас рабами считают. Подвернется случай, они, не моргнув глазом, поднимут оружие на послов.

- А мальчишку зазря не обижай. Хан-то Тохта, наверное, не дурак. Плохого человека себе в телохранители не взял бы, коли спину свою доверяет.

Ехавший впереди Головня, что-то сказал Токтагаю, развернул коня, дожидаясь дружинников, махнул рукой Паньке с Никитой.

- Други, - серьезным голосом сказал воевода, дождавшись, когда дружинники сблизили коней, - завтра днем будем в Сарае, у хана Илдемы. Сейчас мы уже на чужой земле, поэтому не расслабляться. Хоть мы и послы, но всякое может. Пока рядом Токтагай - его пайцза вроде как пропуск. А уж как они встретят послов - скоро на себе испытаем. Наше дело простое: отдать вот этот мешок, - Головня похлопал ладонью по железной котомке, - буде что неясно, то князь наказал передать пожелание на словах.

- В Сарае вести себя чинно, не задираться и, если будут обиды чинить, - не отвечать. Пока не отдадим эту грамоту, - воевода опять хлопнул по котомке, хмуро улыбнулся.

- А после...? - спросил Никита.

- И после тоже мы должны представлять лицо князя.

- Мое сгодится? - быстро перебил Головню Панька, гордо задрав кверху нос, высокомерно обводя всех фиолетово-желтым синяком под глазом.

Все дружно засмеялись. Даже Головня улыбнулся, спрятав беспокойство от глаз дружины.

- Чубчик у тебя больно кучерявый, - Никита тряхнул прямыми волосами, снял шлем, проветривая голову.

- Кудри вьются у … пам-пам..., - заржал Панька, - почему ж они не вьются у порядочных людей?

- Все ж ясно, - подхватил Иваш, - ты не мамкин сын, ты на елке рос, тебя ветер снес, ты упал на пенек… - стал кудрявый паренек! - весело продолжал Панька. - Смотри-ка, и у вас такие же прибаутки, как у нас! - удивился он.

- А то! Чай, мы одного роду - племени, - подмигнул Збыслав Ивашу. Тот весело согласился.

Короткая передышка, казалось, влила новых сил, и солнце уже не казалось такие жестоким, и приятно было чувствовать, что рядом надежные товарищи.

На душе Иваша стало легче, дорога не выглядела унылой и однообразной. Он достал из кармана дудочку, продул дырочки. Быстро оглядевшись по сторонам, засвистел, подражая жаворонку. Токтагай поднял голову, посмотрел в чистое небо. Фазиль тоже задрал голову, выискивая птаху. Иваш быстро просвистел еще раз. Фазиль, а вслед за ним Панька приложили ладони к глазам, долго смотрели вверх, одновременно глянули друг на друга, пожали плечами. Никита оглянулся на Иваша, улыбнулся - он то знал, как мастерски может подманивать птиц Иваш.

Иваш снова приложил свистульку к губам. Над высохшей степью раздалась громкая трель соловья. Ехавший впереди Головня вздрогнул, обернулся на Иваша, укоризненно покачал головой.

Фазиль проследил движение Головни, так же оглянулся на Иваша. Полные губы радостно улыбнулись, но тут же на лицо набежала тень, и он с усилием отвернул голову.

Иваш чуть пришпорил коня, понемногу догоняя лохматую лошадку Фазиля. Степняк услышал за спиной топот, неверяще оглянулся, потянул повод на себя. Лошадь послушно замедлила шаг.

Конь Иваша неспешно догнал пегую лошадь, зарысил рядом, возвышаясь над ней на целую голову. Агатовый глаз с интересом оглядел длинную светлую гриву, белую звездочку на лбу, одобрительно моргнул. Оглянувшись на Иваша, конь склонил черную голову к острому уху лошадки, что-то коротко проржал. Пегая от неожиданности сбилась с шага, кокетливо отвернула голову в сторону. Задорно взбрыкнув задними ногами, помахивая хвостом, догнала черного великана, побежала рядом, с интересом поглядывая на такого рослого и сильного знакомца. Конь Иваша гордо выгнул шею, отчего мощная грудь вздулась мышцами под атласной кожей, еще больше привлекая внимание маленькой степнячки.

Фазиль с некоторой настороженностью смотрел на спокойное лицо Иваша, ожидая, что скажет обиженный им друг. Он чувствовал, что сказал что-то такое, отчего Иваш сразу потемнел лицом, но не мог понять. Привыкший с детства к беспрекословному повиновению слову хана, он без раздумывания рубил в битве врага; ходил в набеги, прикрывая спину Токтагая; гнал пленных, если было приказано, но никогда не испытывал зла или ненависти к тем, над кем он одержал верх. К тому же у них в Сарае есть много урусутов, которые живут у них совершенно свободно, и даже пользуются великим почтением, если, конечно заслуживают этого. Сам Фазиль знает одного старого урусута Али-Кисая, перед которым испытывает почтительно - суеверный страх. Говорят, он великий шайтан, и когда у хана заболела Тайдула, любимая жена, и ханше не могли помочь прославленные врачи, которые пробовали лечить ее всеми известными способами, то послали за урусутским колдуном.

Хан Илдема сказал тогда высокому худому урусуту, что если он не поможет хатуни, если не изгонит из нее беса и не вернет ей зрение, то его белая, как снег, голова будет насажена на кол, и вороны выклюют его серые глаза.

Этот старый Али-Кисай весь день простоял в степи, протянув к солнцу руки. А вечером пришел в шатер к хатуни Тайдуле, наложил руки ей на глаза, немного посидел и ушел. Хатунь проспала всю ночь спокойно, а утром встала совсем здоровой и прозревшей.

Фазиль очень боится его больших глаз и седой бороды. Когда хан отпустил Али-Кисая с подарком на Русь, то провожал его Фазиль. Возле одного шатра воин избивал раба - урусута. Белый Али-Кисай заступился за раба, пытаясь образумить воина, но тот только грубо обругал его и вновь поднял руку, чтобы ударить пленника. Ничего не сказал Али-Кисай, только посмотрел строго и проехал дальше. А воин, как поднял руку, так и остался стоять с окаменевшей рукой. Что только не делали: гнули, мяли, - ничего не помогло: ни молитвы шамана, ни усилия лучших знахарей.

Только когда ехали назад через три дня, хан Токтагай посоветовал отпустить на волю урусутского раба. И сразу после этого рука воина ожила.

Нет, не хочет зла Фазиль Башке. Даже его хан Токтагай хочет мира с ханом Владимиром, а Фазиль уже сейчас готов подружиться с Башкой.

Иваш протянул дудочку Фазилю, чуть улыбнулся.

- Хочешь научиться?

Глаза степняка вспыхнули мгновенной радостью, рука дернулась к Ивашу.

- Моя хочу!

- Вот, смотри, - Иваш низко склонился с седла, показывая Фазилю дудочку, - вот сюда дуешь, а эти дырочки зажимаешь по очереди пальцами. Понял?

Фазиль часто закивал головой, обеими руками схватил дудочку.

- Моя как шайтан буду? Смогу обмануть, кого хочу?

Иваш серьезно глянул в черные глаза.

- Обмануть - не сможешь. А вот играть можешь научиться.

Фазиль немного расстроился, повертел в руках дудочку. Набрав полную грудь воздуха, приложил дудочку к губам и, надув щеки, со всей силы подул.

Оглушающий низкий рев заставил всех пригнуться, кони дико шарахнулись в стороны, испуганно заржали. Збыслав оглянулся, покружил пальцем у виска.

Фазиль радостно обвел всех блестящими глазами, спросил Иваша:

- Получилось?

Иваш забрал дудочку, спрятал в карман.

- Немного подучиться, и все получится…

Панька чувствовал себя, словно карась на сковородке. Пекло так, что хотелось сползти под брюхо коня, холодная вода Роси казалась давно прошедшим сном. Он представил, как плещутся волны, прохлада охватывает тело. Видение было настолько ярким, что он поднял голову, огляделся. Ровная, как утоптанный богами майдан, степь тянулась виднокраем к самому небу. На границе между выцветшей синью и серой землей воздух плавился, лениво колыхался, словно поверхность воды, какие-то точки, словно мошкара, колыхались в воздухе. То, расползаясь в стороны, то, опять собираясь в кучу, мошкара плыла в мареве навстречу.

Панька вытер ладонью пот со лба, протер глаза. Вглядевшись, он понял, что это всадники. Растянувшись в широкую цепь, они плыли по небу головами вниз. Лошадиные копыта упруго отталкивались от пустоты, мохнатые шапки всадников казались приклеенными к ушам. Всадники все выше и выше забирались в небо, пришпоривая лошадок.

«Джины!» - ахнул Панька, оглянувшись на дружинников. Все скакали, сосредоточенно глядя меж конских ушей. Субудай с Шавкалом вообще спали на ходу, опустив головы на грудь. Иваш с Фазилем скакали рядом, над чем-то весело смеясь. Збыслав, сняв шлем, подставил его встречному ветру, видимо, сушил внутри. Никита о чем-то думал, морща лоб, шевелил губами. Лишь Головня с ханом Токтагаем мчались впереди, как заведенные.

«Дружина! - ехидно подумал Панька, - Хоть бы в небо глянули!»

Хан Токтагай поднял голову, бросил короткий взгляд на солнце, чуть повернул лошадь. Остальные лошади послушно последовали за ней.

Позади небесных всадников начал проявляться большой луг, заросший зеленой травой. Посередине луга виднелось небольшое круглое озеро воды с растущими по краям кустами и несколькими странными деревьями. В один ряд поставлены с десяток больших крытых повозок, стреноженные лошади паслись рядом.

Два больших белых шатра упирались в небо острыми верхами.

Панька ударил коня, свернул к Ивашу с Фазилем, начал издалека:

- Фазиль, а джины у вас какие?

- Моя не видал, наверное, на нас похожи, - удивился Фазиль.

- Они по небу скакать могут кверху ногами? - спросил Панька, поглядывая на приближающихся джинов. На всякий случай положил ладонь на рукоять меча. Потому что не совсем ему нравились хмурые лица джинов под мохнатыми шапками. Среди них очень уж выделялся один здоровенный джин, как конь, на котором он сидел, а лошадка у него была отнюдь не степная. Пожалуй, даже у Збыслава конь был чуть посуше, разве только, что притомился за дорогу. Славно овод среди комаров, мчался он, оскалив недобро крупные, как у коня, зубы, и размахивая огромным кривым мечом. Светлые глаза его нашли Паньку, и уже не отрывались от него.

- По небу? - Фазиль посмотрел вверх, почесал через шапку макушку. - Если шапку привязать - то сможет, наверное. А что?

- Ты чего, Панька, вдруг джинов вспомнил? - подозрительно спросил Иваш.

- Да так, перегрелся, наверное, на солнце, - торопливо ответил Панька, видя, что небесный великан уже разевает в торжествующей ухмылке полные губы, а серые глаза прицельно сощурились.

Конь, нелепо перебирающий ногами по небу, неслышно заржал, показывая громадные желтые зубы, с углов рта летела пена.

Панька быстро оглянулся. Похоже, никто, кроме него не видел всадников. Великан опустил руку вниз, готовясь к удару. Панька похолодел, вспомнил всех богов и джинов, выхватил меч, быстро ткнул им вверх, метясь в лицо всадника.

В плечо отдало дикой болью, рука сразу занемела. Вслед за этим жуткий удар обрушился на голову. Уже падая с седла, Панька успел заметить, как схватился за лицо великан, наугад взмахнул своим мечом еще раз. Сверкнул над седлом изогнутый клинок, чиркнул по сапогу. Мелькнули равнодушные лица остальных всадников на пегих лошадках. Со всего маху Панька ударился головой о твердую землю, сверкнули яркие искры в глазах, и все стихло.

Приятная прохлада на лице была так желанна, что Панька застонал от удовольствия, лениво открыл глаза. Вокруг него полукругом стояли дружинники, загораживая своими головами и широкими плечами небо. Рядом на корточках сидел Никита, поливая из кожаного мешка ему на лицо. Серые глаза встревоженно-участливо смотрели на него.

- Говорил же, не снимать шелом! - раздраженно сказал Головня, поднимая вместе с Никитой Паньку на ноги. - С солнцем шутки плохи.

Панька поднял гудевшую, как котел, голову кверху, осмотрел небо.

- А где эти, как их… джины? - вяло поинтересовался он, еле шевеля непослушным языком.

Головня переглянулся со Збыславом, нахмурился:

- Здорово тебя, видно в голову ударило, если джинов увидал. Как только на меч не налетел! Пошто из ножен-то вытащил? Лоб вон себе рассек.

Панька не ответил, на ватных ногах подошел к своему коню, терпеливо стоящему поодаль. Ухватился за седло. Никита поднял валявшийся под ногами коня шлем, повертел в руках. Брови его недоуменно поползли вверх. Край шлема в оголовье вместе с войлочным подкладом был рассечен, личина, прикрывающая переносицу наискось срезана. Никита изумленно глянул на Паньку - неглубокая царапина перечеркивала лоб от середины до левой брови наискось. Из пореза редко выступали капли крови.

Панька хмуро взял из рук Никиты шлем. Напялил на голову, нагнулся, держась за стремя, поднял меч. Огниво было погнуто, глубокая царапина на нем поблескивала синеватым отливом.

Преодолевая дурноту, подкатывающую к горлу, Панька вскарабкался на коня. Оглядел сверху вниз на Никиту, постарался улыбнуться.

- Да сам виноват - задремал вот и свалился.

Никита неверяще покачал головой, поставив ногу в стремя, легко взлетел на своего коня, поскакал рядом.

Панька осторожно оглянулся назад, поискал глазами небесных всадников. Небо чистое до самого края, не то, что великана - крохотного облачка не было видно. Он тяжело вздохнул, ругнулся на злое солнце, что опозорило его в глазах друзей, всем телом повернулся к Никите и оторопел. Прямо перед отрядом в дрожащем воздухе раскинулся зеленый луг. Вокруг белых шатров суетились люди, дымились костры.

Он помотал головой, окликнул Никиту.

- Никита, а что впереди за дымки?

Никита вгляделся вдаль, успокаивающе ответил:

- Это марево.

- А мне кажется, я воду чувствую и людей вижу, - уже не веря сам себе, сказал Панька.

- Где? - ласково спросил Никита, с жалостью глядя на бледное лицо Паньки.

- Да вон же, впереди. Два шатра больших стоят, белых. Озеро с кустами на берегу, - Панька вытянул вперед руку, - повозки вон стоят крытые, полдюжины. Нет, больше - восемь. Народ вокруг скачет. Мясо на костре жарят, ты что, не видишь что ли? - Панька подозрительно осмотрел Никиту.

- Пань, может ты есть хочешь? Или водички? - жалостливо сказал Никита, доставая из котомки сухарь.

Панька огорченно махнул рукой, насупился. Подъехали улыбающиеся Иваш с Фазилем. Фазиль радостно сообщил:

- Скоро будет отдых, и там до Сарая останется один день.

Это скоро растянулось на десятки верст. Сначала над серой землей появились темно-зеленые верхушки деревьев, которые натужно вытягивались в струну, словно им мало было солнца и они стремились к нему изо всех сил.

Шавкал с Субудаем проснулись, словно от толчка, о чем-то переговорили с Токтагаем, хлестнули лошадей плетьми, помчались к деревьям. Почувствовав близкий отдых, остальные кони тоже прибавили шаг.

Далеко впереди открылось понижение на ровном столе степи, расползшееся зеленым пятном. В середине поблескивало серебряными искрами круглое блюдо воды, на берегу росли высокие, словно свечи, деревья. Вокруг белых шатров сновали мелкие, не больше мурашей, люди. В стойбище том увидали всадников, от шатров отделился отряд, помчался навстречу.

Никита перевел взгляд с долины на Паньку, открыл рот.

- Ну, Панька, ну, верхогляд! Как ты смог?! Или был здесь раньше?

Панька от похвалы побледнел, завертел головой по сторонам, обшарил глазами небо.

- Да мне это самому не нравится, - почему-то шепотом ответил он, вгляделся в приближающихся всадников, перевел дух.

Субудай с Шавкалом уже встретились с дозорными, видно было, как они о чем-то спорят, машут руками. Наконец, Шавкал с одним из всадников помчались к шатрам.

Токтагай с Головней спокойно ждали неспешно приближающийся отряд. Дружинники по слову воеводы остановились, удерживая рвущихся вперед коней.

Передний всадник соскочил с коня, упал на колени, кланяясь Токтагаю.

- О высокодостойный хан Токтагай! До моих ушей дошла весть о том, что ты будешь в этих краях. Я Джаффар, это мое кочевье. Если я получу твое милостивое разрешение пригласить тебя отдохнуть в моем шатре, которое будет для меня подобно благодатному дождю, пролившемуся на иссушенный зноем сад. Я всегда и во всем быть послушным твоему непререкаемому величеству. Я наслышан о твоей беспримерной мудрости и храбрости и почту за величайшую честь отряхнуть пыль с твоих сапог, и ни на один волос не отойду от прямого пути повиновения, и ни одной мелочи не упущу в соблюдении моих обязанностей и условий почтительного и благопристойного послушания.

Говоривший был уже стар, длинные висячие усы и редкая борода, подрезанная клином, были снежно-белыми, но крупная голова крепко сидела на толстой загоревшей шее.

Спрыгнув с коня, Токтагай остановился перед старцем, дрогнувшим голосом сказал:

- Встань, аксакал. Благодарю тебя, Джаффар, за приглашение и принимаю его. Но со мной послы урусутского хана Владимира к великому хану Илдеме, и я не хотел бы стеснить тебя и твой род.

Джаффар поднялся на ноги, приложил руку к груди.

- Спутники уважаемого мной человека - мои гости. Да распространится и на них священный завет гостеприимства, даденный нам свыше. Внуку великого Самана и его друзьям будет оказан достойный прием. Прошу вас, - старик показал рукой в долину. Только после этого он оглядел спутников Токтагая. Сопровождавшие его всадники, худощавые, загоревшие до черноты разновозрастные мужчины молча развернули лошадей, помчались к шатрам. Субудай, забрав у Фазиля повод запасной лошади, поехал сзади Токтагая, который вел неторопливую беседу с Джаффаром. Дружинники Головни растянулись в цепочку, сдерживая шаг рвущихся к воде коней.

- Фазиль, - негромко окликнул Иваш, - кто это?

- Это хазары. Их предкам был великий Абдаллах из племени курайшитов, из аравийской пустыни. Я тоже хазарин. Хан Токтагай тоже хазарин. Его отец Абд-Эль Мелик подружился с ханом Илдемой, и они обменялись сыновьями. Мы с ханом Токтагаем из одного рода Саманидов.

- А хан Илдема тоже хазарин? - спросил Никита.

- Да, он хазарин. Шавкал с Субудаем тоже хазары из рода Кара-Хана.

- И ладите меж собой?

Фазиль пожал плечами.

- Степь большая. Места хватает всем. Есть степи, которые не перейти за двадцать дней, где днем можно умереть от солнца, а ночью замерзнуть от холода.

- А зачем к нам идете, если у вас так много места? - не глядя на Фазиля, поинтересовался Панька.

Фазиль оглядел русов, ответил, осторожно подбирая слова:

- Панька, ты воин, моя тоже воин. Сказали - иду. Мы кочевники, не можем на одном месте сидеть. Идем и идем. Если какое племя на пути не сопротивляется, мы проходим мимо, если нам не открывают ворота - мы стоим, ждем, пока не кончится еда и вода, потом берем город…

- … и рабов? - поддел его Панька.

Фазиль не ответил. Снял шапку, подставил солнцу иссиня-черные волосы, зажмурился от удовольствия.

- Моя не эмир эмиров, не великий хан, и даже не просто хан, моя простой нукер. Если бы было иначе - моя тоже хочу мира всем, как этого хочет мой хан Токтагай. Моя тоже хочу спокойно скакать по степи, и не бояться ходит в лес.

- Ты боишься леса? - изумился Панька.

- Боюсь, - честно ответил Фазиль. - У вас там всякая нечисть живет, волосатые боги ходят, а по ночам кто-то страшно хохочет.

Пораженный Панька замолчал. Уж лучше пусть филин гукает, чем заживо жариться в степи.

Отряд приблизился к шатрам. Кроме мужчин-всадников, никого не было видно. Не слышно ни женских голосов, ни детского гомона. Мужчины почтительно приняли поводья у приехавших, отвели коней к озеру. Шавкал с Субудаем уже были там, терли бока своих лошадей пучками травы, ослабляли подпруги.

Иваш с Никитой тяжело сползли с седел, потирая непривычные к седлам зады. Оклемавшийся Панька лихо спрыгнул на траву, присел, разминая ноги.

Подошел Джаффар, поклонился, сказал, показывая на шатер.

- Гости могут отдохнуть с дороги. Сейчас будет готово мясо.

Где-то за кустами коротко бекнул баран, захлебнулся, дымок костра пропал, затем снова заклубился.

Около шатра, сшитого из невыделанных шкур, лежала странная белоснежная лошадь. Большая горбоносая голова уставилась на гостей, не переставая жевать. Длинные худые ноги с огромными мозолями на коленках поджаты под круглое брюхо, голый хвост с кисточкой на конце лениво отмахивался от мух.

- Ух-х, ты! - изумился Иваш, глядя на два больших горба на спине громадной лошади. - Никита! - позвал он друга. - Глянь-ка, конек-горбунок!

Они присели за спиной животного, тыкая пальцами в горбы, Никита пытался прощупать ее шкуру, захватив складку между пальцев. Лошадь повернула к ним голову, большие выпуклые глаза под длинными ресницами придирчиво оглядели Иваша с Никитой, нижняя губа опустилась, выставив на обозрение бледно-розовую десну с длинными зубами.

Иваш дернул Никиту за рукав.

- Бежим! Укусит!

Они дружно отпрыгнули в сторону. Лошадь закрыла рот, сглотнула, презрительно отвернулась.

- Это дармоед. Или дармедар..? Я слыхал о них. Говорят, бог огрел его палкой по хребту за лень, и переломил его пополам. Вот поэтому он такой горбатый, - авторитетно пояснил Панька, глядя честными глазами на Никиту с Ивашем.

Джаффар улыбнулся, вежливо поправил Паньку:

- Говорят, что Бог ударил верблюда не за лень, а за правду.

Панька с сомнением оглядел слюнявого правдолюбца, покачал головой.

Подошел Головня, без интереса глянул на верблюда, отвернулся, сказал всем:

- Хан Токтагай предлагает отдохнуть здесь, а утром отправиться в Сарай. Завтра в полдень будем там. Если уйдем сегодня, можем обидеть хозяина кочевья, да и прибудем только в ночь.

- Здорово! - восхитился Панька. - Поедим, искупаемся.

Збыслав пожал плечами, прошел в шатер. Вышел уже без шлема, без кольчуги, в одной нательной рубахе. На толстых руках, скрывая предплечья, одеты железные наручи. Иваш с любопытством пригляделся к ним - когда Збыслав был в броне, рукава скрывали их - толстые железные желоба полностью скрывали руку от запястья до локтя. По внешней и боковой поверхности в два ряда навстречу друг другу приклепаны под углом у руке толстые пластины, образуя узкие щели.

- Развяжи, - попросил Збыслав Иваша, протягивая руки.

Иваш развязал кожаные шнурки, стягивающие половинки желобов с внутренней стороны руки, прикинул их на вес.

«Да полпуда каждая, это точно!» - ахнул он.

Сложив оружие в шатре, с радостными криками, развязывая на ходу ремни на боках кольчужных рубах, бросились к воде. Верблюд высоко поднял голову, недоуменно пожевал губами, презрительно плюнул вслед и с достоинством отвернулся.

Найдя спуск к воде почище, еще не истоптанный животными, бросились в чистую воду. Она оказалась такой холодной, что Панька, успевший сбросить на берег броню, завизжав, вылетел обратно. Не загоревший живот мгновенно покрылся гусиной кожей. Покатился со смеху, глядя как лезут на лоб глаза Збыслава, решившего саженками перемахнуть озерцо. Подняв столб брызг, Збыслав развернулся, помчался к берегу, словно за ним гнался водяной. Вылетел на берег, запрыгал на месте, размахивая руками.

- Хо-хо-хоро-шо то как! - еле сумел он выдавить посиневшими губами. Зубы колотились так, словно стая дятлов одновременно долбились головами о сухой ствол.

Иваш с Никитой отмыли кожаные рубахи прямо на себе, выскочили из воды, брызгая в разные стороны мутными струями, бьющими, как из дырявого ведра. Скинули ставшими многопудовыми доспехи на траву, потащили волоком обратно в воду.

Вылезли из воды уже чистые, отмытые, пугая Паньку бледной синевой губ. Съежившись от холода, дружинники толпой направились к шатру.

Степняков прибавилось, теперь у шатров сновало около дюжины молчаливых смуглых мужчин.

- В кибитках, что ль, прятались? - любопытный Панька чуть было не направился к возам.

- Куда?! - дернул его за руку Збыслав. - Наш шатер не в той стороне, - он толкнул Паньку в спину, пропуская вперед.

Панька извертел всю шею, пытаясь выглядеть в плотно завешенных проемах кибиток хоть одно не мужское лицо. Удрученно вздохнул, поджал губы:

- Как живут? Не пойму. Одни мужики, да эта, как ее, верблюдина.

Воткнув у шатра копья, развесили на них кожаные рубахи для просушки. Запасливые Иваш с Никитой достали из котомок сухую сменку: Иваш надел безрукавку их шкуры волка, убитого им как-то по зиме прямо у порога дома, подпоясался широким ремнем, Никита облачился в белую рубаху с вышитыми по подолу красными петушками.

Збыслав с Панькой с завистью поглядывали на нарядных парней, ожесточенно колотя себя по шее, плечам, пытаясь дотянуться до спины, чтобы прибить обнаглевших комаров. Вязанные нательные рубахи, словно огородные чучела, раскорячились на воткнутых в землю палках.

Токтагай со своими расположились в другом шатре. Фазиль, изредка поворачивая улыбающееся лицо в сторону русов, помогал кочевникам. На расстеленной прямо на земле шкуре рубилось мясо, невидимые руки подавали сквозь занавеси кибиток глиняные чашки и кувшины. Похожие друг на друга, кочевники делали все ловко и быстро, но не торопясь. То один, то другой скорым шагом подходили к возам, обратно шли к шатрам с большими кожаными мешками, сваливали у шатра. На дружинников почти не обращали внимания, - один-два взгляда на развешенные доспехи и все.

Подошел Головня. На умытом лице резко стали видны круги под глазами. На бороде и усах посверкивали капли воды, густые черные волосы взлохмачены.

Удивленно оглядев переодетых Никиту с Ивашем, покачал головой, но ничего не сказал. Опустился рядом со Збыславом, долго наблюдал за степняками.

- Я здесь тоже впервые, значит, как что - не знаю. Послов, вроде не должны тронуть, но у нас золото Илдемы, поэтому - обсохнет доспех, надевайте. За столом, или что тут у них, не ведите себя, как порой гости на пиру у князя. По лагерю не шастать, к возам не подходить. Последнее - Паньке. Олеська узнает - она тебе глаза выцарапает, - с легкой улыбкой Головня глянул на Паньку. От неожиданности тот промазал по комару на своем лбу. Протяжно загудев, тот выдернул жало из белой кожи, тяжело взлетел, неся провисшее малиновое от Панькиной крови брюшко. Панька махнул вслед ладонью, пытаясь поймать кровопийцу, промазал, едва не попав Ивашу по носу. От возмущения Панька аж затрясся:

- Да я, да я… вообще святой. Кабы не поход, вообще бы в скит ушел.

- Кабы не твоя святость, не сидел бы ты тут, - засмеялся Збыслав.

Солнце осторожно коснулось горизонта, словно боясь обжечься. Все степняки разом бросили свои дела. Многие потянули из возов куски войлока или кож. Постелив перед собой на землю, опустились на колени лицом к заходящему солнцу, склонили головы до самой травы.

Фазиль тоже стоял на коленях, его рыжая шапка мельтешила на фоне кустов, словно качаемый ветром одуванчик.

- Чего это они? - обратился Иваш к Збыславу. Тот хмуро отвернулся от кочевников, взял наручи, потрогал войлок внутри, довольно кивнул сам себе.

- Молятся, что ж еще? - Збыслав пожал плечами.

- А почему они на коленях-то?

- Так их бог велит, чтобы, енто, как его, почитали так. Стоишь на коленях - значит, раб божий.

- А мой тятька говорит, что это боги должны кланяться людям, - тихо сказал Никита.

- Вот как?! - весело хмыкнул Збыслав.

- Да. Он говорит - не было бы кланяющихся людей, не было бы богов. И что человек - это звучит гордо.

- Вот загляну как-нибудь в вашу деревню, обязательно познакомлюсь с твоим батькой, - мечтательно вздохнул Збыслав. - Хороший батька-то?

- Я молился на него, - грустно сказал Никита.

- И я… - покраснел Иваш.

- Старый уже? - поинтересовался Збыслав.

Никита пожал плечами, задумался.

- Как ты, примерно, чуть старше.

Збыслав широко раскрыл глаза.

- Он мой приемный, - пояснил Никита.

- Тогда его тебе боги послали, это точно, - убедительно сказал Збыслав.

- Завяжи, а то я без них как не свой, - сказал он Ивашу, протягивая наручи.

Наручи плотно обхватили мощные предплечья, сделав их еще толще.

Збыслав натянул просохшую рубаху, проверил доспехи, с сожалением покачал головой, стукнул по спине Паньку:

- Ну, что приуныли? Сейчас перекусим, а потом опять поедим, но уже в Сарае.

- Сам в сарае ешь, - буркнул Панька, наблюдая за кочевниками, - и не мешай мне - я баранов считаю.

- Этих что ли? - Збыслав кивнул на кочевников, усмехнулся.

- Дурак, - не поддался на уловку Панька. - Это агнцы. А бараны - вон над кострами. Примерно по ноге выходит на каждого, - огорченно подытожил он.

Кочевники встали с колен, аккуратно свернули коврики, вновь принялись за дело.

Подошел Джаффар, приложил руку к груди, склонился. Иваш с Никитой быстро вскочили на ноги, поклонились в ответ. Старик чуть улыбнулся, показал рукой на утоптанную площадку меж шатрами.

- Прошу вас, гости, почтить мой дом своим присутствием, и разделить трапезу с моим народом. Мои сыновья и внуки рады будут оказать спутникам хана Токтагая достойные их почести.

Головня встал, чуть склонил голову.

- Спасибо, отец… аксакал, да будет мир твоему дому и семени твоему.

Старик просиял, потащил воеводу за руку. Головня неловко семенил рядом, приноравливаясь под шаг кочевника. Мохнатая круглая шапка Джаффара качалась ниже плеча воеводы.

Панька раскрыл рот, переглянулся со Збыславом.

- Вот это да! Воевода-то наш настоящий посол! Значит, с голоду не умрем.

Торжество в честь хана Токтагая и русских послов было решено провести между двух шатров на утоптанной площадке, вероятно, уже десятки лет использовавшейся для этих целей. Молчаливые сыновья Джаффара вбили два шеста с намотанными на концах войлоком. Недалеко от площадки ярко горели костры.

Хана Токтагая посадили на почетное место у стены шатра, на искусно вышитый ковер. Остальным постелили выделанные бараньи шкуры. Русы чинно уселись на них, стараясь так же подогнуть под себя ноги, как это сделали степняки. Збыслав безутешно пытался подтянуть руками сапоги под себя, махнул на это дело, сел, как привык: твердо поставил подошвы на землю, оперся руками на колени, привлекая внимание всех толстыми мышцами.

Шавкал мягко опустился, словно упал, лишь взметнулись полы халата, на шкуру напротив Збыслава, застыл, положив ладони на колени. Джаффар сел по левую руку от хана Токтагая, рядом с Головней.

Когда все расселись, по знаку Джаффара принесли жареную баранину и конину. Резаное крупными кусками мясо было навалено кучей на гладко выделанной конской шкуре, в края которой был пропущен длинный ремень. За эти своеобразные ручки сыновья Джаффара втащили первое блюдо на середину площадки.

В вечернем воздухе поплыл такой запах, что Панька взвыл, поднял руку, намереваясь вцепиться в мясо, и тут же получил от Збыслава тычок в спину.

Далее поставили рядом с каждым глиняные чашки с остро пахнущим соусом, рядом положили по хлебной лепешке. Так же в глиняных чашках подали вино. Токтагаю, Головне и Джаффару вино подали в серебряных кубках.

Наконец, как старший, Джаффар протянул руку, первым взял из кучи мясо. Вслед за ним к мясу потянулись и другие руки. Панька протянул руку последним, двумя пальцами взял кусочек, оглянулся на Збыслава, подумав, другой рукой взял еще кусок.

Трапеза началась в молчании, и только после первых выпитых чаш, напряжение спало. Гости стали переговариваться друг с другом, голоса звучали свободно и громко. Джаффар обращался попеременно то к хану Токтагаю, то к воеводе Головне.

Иваш с удовольствием ел сочное мясо, запивал чем-то похожим на кислое шипучее молоко. Голые по плечи рельефные руки матово поблескивали в свете факелов, что зажгли на шестах сыновья или внуки Джаффара.

Субудай с Шавкалом ели много и быстро, словно впрок. Мясо брали пальцами, макали в соус, отправляли в рот, а руки вытирали о халаты или голенища сапог.

Изголодавшиеся после долгой дороги русы и ханские послы опустошили кожаное блюдо в мгновение ока. На смену жареному мясу принесли такую же кожу с печеными головами ягнят, отварные лошадиные почки, копченый конский окорок, сушеные фрукты.

Захмелевшие Шавкал с Субудаем дерзко поглядывали на остальных, зло щерились, переговариваясь меж собой.

Шавкал поймал взгляд Паньки. Осоловевший от сытости Панька, лениво высасывал мозг из кости, обводя всех умиленными глазами. Хазарин широко растянул полные губы в злобной насмешке, медленно поднял ладонь к шее, с нажимом чиркнул себя по горлу ребром ладони, громко рассмеялся.

У Паньки глаза из ласковых превратились в узкие синие щелки. Он всхрапнул, начал подниматься. Тяжелая лапа Збыслава прижала его к земле. Движением плеча Панька хотел сбросить руку, но железные пальцы Збыслава, как клещами сдавили мышцы, слева на плечо опустилась горячая ладонь Иваша. Заскрипев зубами, Панька сжал кулак, толстая кость раскололась, разбрызгав мозг.

Шавкал оскалился еще сильнее, достал нож, воткнул перед собой в твердую землю, подушкой большого пальца, не сводя глаз с Паньки, вдавил его в землю до упора.

Не глядя по сторонам, Панька взял с земли обглоданную голову барана, двумя пальцами стал вырывать зубы из челюсти и складывать перед собой. Это его так увлекло, что он, забывшись, стал щелчками вышибать бараньи зубы уже из верхней челюсти, стараясь попасть ими в рукоять ножа.

Шавкал нахмурился, трезвыми глазами глянул на руки Паньки, резко выдернул из земли нож, легко поднялся и ушел к лошадям.

Звезды густо усыпали низкое черное небо, когда все стали расходиться. Хан Токтагай отправился в отведенный ему шатер, Фазиль уселся перед входом, прикрыл глаза. Субудай, пошатываясь, ушел в темноту ночи, там коротко заржала лошадь, стихла.

Опираясь на руку Головни, ушел к возам Джаффар.

- Отдыхайте, я посижу, - предложил дружинникам Никита, опускаясь на землю у полога шатра. Збыслав и Панька по очереди хлопнули его по плечу, скрылись внутри.

- Может, я? - спросил Иваш, присев рядом.

Никита отрицательно покачал головой. Из темноты в свет факела ступила фигура Головни. Воевода кивнул головой, сказал:

- До утра сменю… - и тоже исчез в шатре.

Рядом раздалось тихое сопение. Иваш, положив голову на скрещенные руки, спал без задних ног.

Неутомимые дети и внуки Джаффара убирали площадку, то, появляясь в полосе света от факелов, то, исчезая в темноте. Никите взгрустнулось. Он вспомнил похожие вечера, когда после быстро пролетевшего дня он сидел рядом с Агриком, прижавшись головой к его горячему плечу, и слушал сказки. Тятька рассказывал о богах, что живут на небе, иногда они спускаются на землю, чтобы помочь героям, потому что и героям тоже нужно плечо друга. Что нужно помнить и любить мать и дедов-отцов своих, что только эта любовь отличает человека от зверя. У кого в душе угаснет эта искорка, станет темным, и его забудут так же легко. Его огромная ладонь накрывала голову, гладила волосы. А долгими зимними вечерами, в заметенной снегом по крышу хате за вырезанием фигурок из баклуш, за игрой в тавлеи, тятька рассказывал о смелых охотниках, что обошли все земли; о великом Микуле-селянине, равного по силе которому нет, а он простой ратай; о медведеподобном Арке, что привез с дальних стран барана с золотой шерстью; о яром Бусе, которого распяли на дубовом кресте за то, что он поделился огнем своего очага с другими; о простом парне Тархе, который зародил своими песнями в душах людей любовь, чем еще больше отдалил их от богов, за что получил в награду или в наказание вечное одиночество.

Никита поднялся, размял затекшие ноги. Яркая луна уже перебивала свет факелов, залив кочевье зыбким синеватым светом. Осторожно вытянув из шатра свою, такую же как у Иваша куртку, Никита набросил ее на плечи друга, решил пройтись вокруг шатра.

Верблюд поднял с земли голову, глянул на проходившего мимо Никиту, дожевал забытый пучок травы и снова опустил белую голову на колени.

Рядом неслышно возник Фазиль, Никита чуть не вздрогнул, улыбнулся.

- Моя тоже не сплю, - радостным шепотом сообщил Фазиль, глядя снизу вверх на Никиту. Без шапки он был еще меньше, едва доставая до середины груди руса, черные густые волосы тускло отсвечивали под луной. Фазиль был без своего серого халата, в тонкой кольчуге, ладно подогнанной по широким плечам. Кожаный пояс с множеством крючков и закрепленной на боку саблей перетягивал тонкую талию.

Молча, уже вдвоем, они продолжили обход лагеря, прислушиваясь к тишине.