Глава 15

Дорога резво пробегала под сапогами из змеевой кожи. Две широкие накатанные колеи стелились по ровному полю. На обочинах высились кусты серебристой полыни, кое-где желтели метелки ковыля. Словно огромные нахохленные воробьи над травой возвышались прошлогодние стога сена. Зачарованные красотой природы Иваш и Никита молча шли полевой дорогой. На самой опушке хвойного леса среди зеленого ковра зелени желтел камышовый островок. Темно-бурые огурцы с белой опушкой качались на упругих стеблях. Никита прислушался, тронул за рукав Иваша. Со стороны камышей раздался всплеск. Озабоченно нахмурив брови, Никита шепотом сказал другу:

- Осторожнее, там могут быть утки, - показал он в сторону зарослей кивком головы.

- Ну и что? Ты думаешь, я их боюсь? - также шепотом ответил Иваш.

Он нагнулся, поднял ком земли и бросил в камыши. Вслед за всплеском упавшего в воду кома, из камышей вылетел огромный секач. Буро-серая шерсть покрыта грязью, на огромном клыке повис клок тины. Маленькие злобные глаза обшарили поле, подозрительно уставились на неподвижно замерших парней. Подслеповато щурясь, секач пытался разглядеть непонятно откуда взявшиеся столбы. Шумно втягивая воздух, сопя в две дырочки, и недовольно мотая лобастой башкой, лесной хозяин постоял и вернулся в теплую грязевую ванну.

Друзья одновременно вздохнули, убрали руки с ножей на поясах. Стараясь не шуметь, тихо пошли по дороге. Только удалившись на безопасное расстояние, дружно рассмеялись.

- Вот так утка! А клюв-то какой! Ты заметил? - Иваш хохоча, придавил пальцем нос, выдвинул вперед нижнюю челюсть, злобно захрюкал. Никите даже показалось, что встань Ивашка на четвереньки, то тут же превратится в кабана. Он тоже рассмеялся, толкнул в плечо друга, заметил:

- Говорят, если очень хотеть, то можно перекинуться в кого хочешь.

- Да ну? - округлил глаза Иваш. - Кто тебе рассказывал? Отец, поди?

- Не, тятька все больше рассказывал о богатырях да о богах древних. Ой, Иваш, ты знаешь, как он рассказ ведет? Как будто сам всех богов видел, а уж с богатырями - так запросто здоровкался.

- А ты знаешь, - Иваш понизил голос, огляделся, - мы ведь пришли в вашу, - заметив, что Никита удивленно поднял брови, поправился, - … в нашу деревню с реки Линды. Так вот, там в лесах я видал статую каменную древнего бога. Мы с отцом случайно нашли ее. Искали дупла с пчелами, чтобы борти поставить, и на одной поляне нашли его. Поляна большая, домов десять можно поставить. Посреди поляны стоит дуб огромный, - Иваш раскинул руки, поискал глазами дерево, чтобы обнять. Рядом, кроме кустов бузины, ничего подходящего не было. - Человек двадцать надо, чтобы обнять его. Высоко - высоко виднеется дупло. Если согнуться, то можно запросто влезти в него, - почти шепотом сказал Иваш.

- С пчелами огромными? - удивился Никита и с опаской огляделся, не летит ли откуда пчелка ростом с теленка.

- Не знаю, - пожал плечами Иваш. - Оно досками заколочено. Изнутри.

- Может, они спать легли и дверь за собой закрыли, - предположил Никита.

- Ты что! - возмутился друг. - Это же пчелы! Они днем не спят, про них даже говорят: трудится, как пчелка. Точно не пчелы, уж я то их знаю. Леший, наверное, или кикимора какая залезли и спят. Батька не разрешил мне их будить. На поляне той когда-то люди жили.

- Пошто думаешь? - не поверил Никита. А где же поля, кузня? Не желудями же одними питаться?

- Это мне батя сказал, что люди жили. Я тоже сперва не поверил. Там еще были землянки, я даже в одну спускался. Стол, две лавки, очаг. А крыша из бревен в три наката. Паутина под потолком, значит давно никто не живет

- Жалко, - искренне вздохнул Никита. Пусть бы к нам в деревню шли, места всем бы хватило.

- Но самое чудное - это то, что около землянки стоит каменная статуя бога.

- Ну уж, прямо таки бога, - засомневался кожемяка. - Откуда он взялся в лесу? А может, с телеги упал, когда русичи с походов возвращались? Говорят, что везли тогда из тридевятых царств-государств статуи древних богов.

- Нет, - убежденно возразил Иваш. - Там дороги нет совсем, мы с батькой по этому чернолесью чуть ноги не сломали. Даже если заросла, то все равно он стоял, а не лежал. Высокий, плечищи - во, лицо злое, а глаза грустные, как будто заблудился. В одной руке посох с оглоблю…

- Каменный? - быстро спросил Никита.

- Посох-то? Не знаю, я побоялся подходить близко, еще по хребту треснет.

- Ты что выдумываешь? - возмутился Никита. - Он же каменный, идол-то.

- Знамо, каменный, - поежился Иваш. - Только, знаешь что, - Иваш понизил голос, - глаза у него как живые. Мы ходили с батей по поляне, а он за нами глазами водит.

- Да ну! - ахнул Никитка.

- Вот тебе и ну. Ничего мы там и не тронули. Там еще на ветке возле дупла старая-старая палица висела. Вместо лезвия камень длинный в расщеп зажат и жилами обмотан. Я хотел ее с ветки палкой сбить, чтобы посмотреть, но тут из леса вышел волк, огромный такой, и весь черный.

- Как в деревне у Потешки волкодав? - наугад сравнил Никита.

- Похож, но побольше. Этот волк лег под дубом и уставился на нас. У меня аж мурашки по коже побежали как головастики. Да еще идолище как есть шагнуло.

- Поблезилось вам, - авторитетно заявил Никита. - Я на днях в соседнюю деревню ходил, косы и вилы относил. Обратно шел уже в темноте. Хорошо ночью, тихо. Вдруг слышу, кто-то за мной шуршит, как крадется. Остановился, а сзади тоже стихло. Я пойду, и оно шуршит. У меня волосы встали дыбом, думал - полевик или путаник. Уведут куда, как потом домой возвращаться? Как побег я со страху, - со смущением глянул Никита на друга, - а оно бежит, не отстает, пуще прежнего шуршит, уже и за ногу подергивает. Топтыгина с дороги столкнул со страху, а позади все шуршит.

- И что это было? - шепотом удивленно спросил Иваш. А он то думал, что его удивительный друг ничего не боится, а Никита оказался не хуже его, и от этого еще больше удивил Иваша.

- Что-что, - хмыкнул весело Никита. Остановился я перед деревней, обернулся, чтобы нечисть грудью встретить, а там ничего нет. Тут и луна открылась. Смотрю, а к сапогу длинная разрыв-трава прицепилась, вот и шуршала сзади.

- На той поляне не было разрыв-травы, - упрямо продолжил Иваш свой рассказ. А тут еще в небе гром загремел, за деревьями шишиги и лесовики показались. По веткам мавки запрыгали, желудями стали кидаться, да шишками еловыми. Вот мы с батяней и навострили лыжи оттуда. На опушке я оглянулся, а волк уже стоял рядом с идолом и оба смотрели на нас. А в лесу на встречу нам попался здоровенный мужик. Волосьями под самый лоб зарос, одни глаза из-под бровей зыркают. Руки толстые, волосатые, пальцы - во! - Иваш показал Никите свой увесистый кулак. - Дорогу, правда, нам уступил. А то бы мы его смели, мы ж, как сохатые, неслись.

Никита оглядел широкие плечи Иваша, толстые мосластые руки. Выпуклая грудь, на которую можно ставить наковальню, крест-накрест перехвачена кожаными ремнями, на которых закреплены ножны и тул со стрелами. Загогулина лука торчала над левым плечом. Представив себе сохатого, увешенного оружием, Никита громко расхохотался.

- Да-а, таких лосей сам Велес испугался бы!

- А еще знаешь, - замялся Иваш, искоса поглядев на Никиту.

- Не тяни, интересно же, - взмолился Никита.

¾ Тот, который на поляне стоял, похож на твоего тятьку, - Иваш жалостливо поглядел на Никиту, уже жалея, что вырвалось с языка.

¾ Ты что, моего тятьку не знаешь? - с обидой произнес Никита. ¾ Какой же он каменный? У того идолища и сердца-то, поди, нет, а у тятьки есть. Я вот этим ухом слышал, - он ткнул себе пальцем в ухо.

¾ Не, я знаю, что у твоего тятьки есть сердце, и даже кровь есть красная. Я видал, когда он палец порезал косой. У него сразу вся кровь от лица в палец убежала, сильно хлестала, но заросло быстро. И говорит он просто, по-деревенски, даже лучше дядьки Егора, особенно когда я молот уронил ему на ногу. И все равно - они похожи чем-то. А еще я видал дядю Агрика…

¾ Ты чо, подглядываешь за моим тятькой? - возмутился Никита.

¾ Да нет, это случайно. Я с пасеки шел, в кустах присел по делу на опушке. Смотрю, твой тятька идет с посохом. Задумчивый такой, грустный. Я уж хотел показаться, чтобы не подумали плохого, если заметит, как вдруг из леса выскочил черный волк, а на спине тащит оленя. Подбежал к дяде Агрику, сбросил оленя к ногам, и смотрит на твоего тятьку. Он ему что-то говорит, а волк пятится. Твой тятька махнул рукой, да и грянулся о землю, вскочил на ноги, да и опять упал на карачки. Руками машет, как будто обжег. Потом сел, и голову на руки положил. Волчара подошел, лизнул его в плечо и завыл. А потом тот волк убежал с поляны в лес. И как есть это был тот волк с поляны.

¾ А тятька?

¾ Дядя Агрик взял оленя на плечо, да и пошел домой.

¾ А когда это было? - наморщил лоб Никита.

¾ Да дней десять тому назад, - подсчитал на пальцах Иваш.

¾ А я все думал, откуда у оленя шея порвана? - просиял лицом Никита. ¾ Боялся, что тятька сам его загрыз.

Дол впереди постепенно сужался. Слева высокие березы подступили к самой дороге. За белыми стволами проглядывал порыжелый сумрак хвойного леса. Справа тянулось лесное озеро, с заросшими травой берегами. Дикие утки при виде людей быстро загребли лапами, попрятались среди замшелых кочек. Самые любопытные высунули плоские желтые клювы из травы, черные бусинки глаз следили за шумными двуногими зверями. Разглядев, что на их ногах нет перепонок, и, естественно, они не полезут в озеро, чтобы поплавать, утки успокоились, и, вытянувшись в цепочку, поплыли на середину озера.

Среди белых стволов мелькнула черная с подпалинами туша лесного великана. На дорогу перед ходоками вылетел красавец лось. Огромные ветвистые рога-лопаты венчали большую горбоносую голову. Мощная грудь с выпуклыми буграми мышц переходила в подтянутый живот. Сухие жилистые ноги со страшными копытами готовы были бросить тело хозяина вперед, и при необходимости, встретить врага. Ударом копыта сохатый перерубает стволы деревьев, а голову медведя раскраивает словно топором. Сохатый постоял на дороге, спокойно глядя на приближающихся путников, и неспешно побежал вдоль дола, с достоинством неся гордую голову.

Дорогу преграждала злая речка Смородина. В этом месте она была особенно быстрой. Вытекая из большого озера, что раскинулось более чем на версту, она бежала краем лога, огибала деревню и терялась среди леса. Добрые люди поставили мост, укрепили поручнями. Никто и не помнил, сколько лет служил он, сколько ног прошли по толстым бревнам, сколько ладоней шлифовали перила. Никита с Ивашем оглянулись назад. Их деревня отсюда уже только знакомо угадывалась по высокой березе у кузницы да по нескольким высоченным тополям, что встречали путников при входе в деревню, словно молчаливые стражи. От моста отходила узкая дорога, что вела в соседнюю деревню. Не сговариваясь, парни поклонились в сторону родную, поправили на плечах ремни и бодро зашагали по главной дороге.

До осени еще далеко, поэтому лес радуется жизни в полную силу. Темная стена соснового бора опоясана частыми березами, словно лес дает время путнику подумать и отдохнуть на травке в светлой тени на опушке, прежде чем нырнуть под низкие колючие лапы. Гибкие рябины уже увешали себя краснеющими кистями, темные пятна дубрав разбавлены серебристыми островками тополей, вечно спешащие березы уже начали вкраплять золотые блестки в свои зеленые косы.

По правую руку в лес вдавалась широкая проплешина, которая заканчивалась круглым озером. Зоркие глаза Иваша разглядели недалеко от берега стаю лесных собак, которые кружили вокруг зеленого бугра.

- Задрали кого-то, - предположил Иваш.

- Это Змей, - нехотя пояснил Никита, - налетел, когда я коня купал.

- Ну и правильно, - одобрил Иваш, - а то развелось их тут. К бате на пасеку тоже повадился один. Маленький, правда, с овцу с крыльями. Борти ломает, дупла зорит. Сядет на ствол, крылья сложит и лапу в дупло сует. Мед выгребет и улетает. Степашка гонял его сперва, а потом пришлось пристрелить из лука, а то совсем обнаглел, уже и человека не боится. Шипит, зубами щелкает, а сам борти разламывает. Ну, и Степашка его из этого лука и свалил.

Какое-то время шли молча, любуясь лесом, озерами. Дол кончился, наконец, дорога уперлась в огромный камень. В нескольких шагах за камнем начинался густой темный лес. Великаны-деревья сомкнули ветви шатром над дорогой, которая уходила прямо в сумрак. К камню подходили еще две дороги. Все три сходились в одном месте, образуя небольшую площадку, посреди которой стоял камень в два человеческих роста. За его широкими плоскими гранями удобно было спрятаться от непогоды.

Иваш поежился, поглядел на Никиту. Тот беспечно расположился под камнем, упершись в него спиной и вытянув ноги.

- Садись, перекуси. Мы уже полдня протопали.

Иваш подошел, уперся рукой в камень, пытаясь пошатнуть. Убедившись в его надежности, присел рядом с Никитой.

Они расстелили на траве скатерку, разложили снедь. Порезали крупными ломтями сыр. Никита достал кожаный бурдюк с козьим молоком, деревянные кружки, выложил с десяток яиц, каравай хлеба, головки лука. Иваш поставил маленький бочонок с медом, развернул кожаный лоскут, на котором, притягивая взор, горкой высились соты. Порылся в котомке еще, достал несколько крупных яблок и крутобоких желтых груш.

Никита оглядел стол, присвистнул:

- Да нам же этого не осилить!

- Осилим, - успокоил его хозяйственный Иваш. - Зато легче идти будет с пустыми котомками.

- Не знаю, - засомневался Никита, - вес-то останется прежний, только переместится из котомок в брюхи.

- Ну, это не надолго, - хмыкнул Иваш, занося руку над скатертью и выбирая, с чего начинать облегчать дальнейший путь.

- Эх, сейчас бы кусочек мяса жареного с кулачок, хотя бы с мой, - он сожалеюще осмотрел свой кулак, перевел глаза на руки Никиты. Ладонь Никиты, размером с деревянную лопату, гребла по скатерти, словно убирая снег. - А лучше - с твой.

На скатерть упал крупный желудь, попав прямо в соты. Иваш вынул его, облизал мед и выкинул. После этого огляделся вокруг, задрал вверх голову. Вокруг них и над ними было тихо, лишь шумел близкий лес, да иногда перекликались далекие птичьи голоса. В небе почти над головой висело большое белое облако с завитками по краям, словно чистый мех козьей шкуры. Недалеко в беспорядке расползлись несколько маленьких облачков, как шалуны-козлята, разбежавшиеся от мамки. Рядом с ними вытянулась длинная темная тучка с зубастой пастью. Одинокая ворона суматошно удалялась в сторону деревни.

- Ладно, перебьемся без мяса, - пробурчал набитым ртом Никита, откусив здоровый кусок белого хлеба, густо намазанного медом и поднося к губам кружку с молоком.

Еще один желудь с треском стукнулся в камень и отлетел, попав в кружку с молоком. Звучно всплеснулось и брызги молока покрыли румяное лицо Никиты. Поперхнувшись, он уставился на Иваша. Тот, прикрыв от удовольствия глаза, трескал сыр с хлебом, заедая яйцами и запивая все молоком. Жернова вращались за щеками, выпирая то в одну, то в другую сторону.

Проглотив всухомятку хлеб, Никита подозрительно спросил друга:

- Ты чо кидаешься?

- Шем? - открыл тот один глаз.

Никита выпил молоко, выплюнул на ладонь крупный желудь, сунул под нос Ивашу.

Иваш открыл второй глаз, скосил его в небо. Кроме облаков, никого и ничего не было видно.

- Это не я. Может леший, или мавки? - слегка побледнел он.

Никита поднялся на ноги, обошел вокруг камень, вгляделся в сумрак за толстыми стволами. Дорога убегала под ветки, уже в трех шагах там было темно как в необъятном зеве русской печки.

Он повернулся к лесу передом, к камню задом, громко крикнул:

- Эй, кто там? Выходи. Кто бы ты ни был, старец или добрый молодец, красна девица или старушка - будешь гостем у нашего стола. Чем богаты, тем и рады. Раздели с нами трапезу. Мяса у нас, правда, нет…

Далеко в лесу раздался сильный шум.

По низкому подлеску с треском неслись две полосы исчезающей листвы. Из зелени вылетел сохатый и помчался вдоль озера. Едва не хватая его за ноги, над землей стелился огромный волк. С пасти летела пена. Ивашу даже показалось, что глаза волка горели, как раздуваемые ветром угли. Вторая полоса завершилась огромным бером. Могучий рык тряхнул деревья. Шерсть на волчовке Иваша встала дыбом, а шкура покрылась пупырями размером с лягву. На свободе лось стал уходить от волка, забирая влево. Но там неслась бурая смерть, не давая уйти в долину. Теперь бер несся молча, громадная туша сверкала на солнце атласной шкурой. Кольца чудовищных мускулов зарождались на вздыбленном загривке и катились к круглому заду. Казалось, что бер каждое мгновение выныривает из бурого марева. И это марево ни на шаг не отставало от сохатого, заставляя у того стыть кровь в жилах. А до заветного леса оставались мгновенья. Волк уже не страшен, он срезает дорогу через дол. А в лесу бер не страшен. И, заложив рога на спину, сохатый отдал все силы в последний рывок в сторону. Мимо мелькнула бурая молния, влетевшая с ходу в лес. Лось помчался по краю поляны, выискивая просвет, куда могли бы втиснуться его рога. А справа наперерез уже неслась черная молния. Вот она уже взвилась, сверкая белыми клыками. И тут из чащи в бок ударила бурая туша, с хрустом ломая хребет страшной лапой. В тот же момент на горле сомкнулись клыки волка, завершая коло жизни.

Никита с восторгом глядел на битву лесных богов. В последнем движении лось все-таки проволок на себе бера. Его передние ноги подломились и, подминая волка под себя, он рухнул. Ком из сцепившихся зверей распался, оставив на поляне неподвижного лося. Из разорванного горла хлестала кровь. Темный глаз уставился в небо. Душа лося светлым облачком отлетела. После этого глаз закрылся.

Бер поднялся на задние лапы. Передние замолотили по воздуху. Круглая башка повернулась в сторону Иваша и Никиты. Странный огонь вспыхнул в маленьких глазках. Длинная пасть задралась кверху, и над долом раздался торжествующий рев. Он покатился над поляной, приминая траву, заставляя притихнуть лес. Древняя песнь жизни и смерти звучала в ликовании силы. Будто сам Велес утверждал сейчас свое право. Бер упал передними лапами на тушу, маленькие глазки нашли волка. Он снова угрожающе взрыкнул. Черная шкура волка встала дыбом. На глазах он стал вдвое больше. Острые уши прижались к черепу. Пасть оскалилась, роняя кровавую пену. Громадный волк задрал морду и завыл. Леденящий души вой вжал в землю все живое, превращая внутренности в глыбу льда. Поединок голосов продолжался недолго - бер неожиданно смолк и неторопливо направился по опушке прочь. Волк медленно потрусил было за ним, но затем остановился, повернул огромную башку назад, направился к Никите с Ивашем.

Он близко подошел к ребятам, внимательно оглядел их желтыми глазами, сделал еще шаг.

- Не шевелись, - прошептал Иваш Никите. Волк втянул носом воздух, сделал еще шаг. Его жесткий нос ткнулся в колени Никите, обнюхал, перешел к Ивашу, в ладони уперся влажный прохладный нос. Волк задрал морду к облаку, над долом снова прокатился низкий вой. Бер обернулся, поднялся на задние лапы, громадная туша казалось черной в закатном солнце. От леса донесся короткий рык. Волк повернул башку на звук, сделал большой прыжок, догнал бера, и оба зверя скрылись среди стволов.

Никита с Ивашем перевели дух, дрожащими голосами рассмеялись над собой, переглянулись.

- Вот и мясо само прибежало, - удивленно произнес Иваш. - Чудеса да и только! Не иначе гости будут, не зря я нож уронил. Мужик, как пить дать.

Держась поближе друг к другу, они направились к туше сохатого. Достав нож, Никита вырезал печень и сердце, Иваш откромсал жирный кус от бока. Деловито подергал за ногу, пробуя вес.

- Может, к камню перетащим, - предложил он. В нем пудов тридцать, не более. Да и будет чем гостей покормить.

- Не-е, надо оставить охотникам, вдруг волк с бером опять придут? Да нам и этого хватит, жарко же, не сохраним и это, - он с сожалением оглядел печень и сердце, лежавшие на листе лопуха, измерил глазами тушу.

- Пошли, вон и гости уже, не будем им мешать, - он показал на острую мордочку лисицы, что выглядывала из кустов орешника. Как желтые шляпки грибов, рядом притаились двое ее лисят.

Солнце почти село. Вокруг все стихло, птицы на ветках шебуршились, устраивались поудобнее. Толстый тетерев грузно плюхнулся на сосновую ветку, закачался, растопырив хвост. Недовольно покосившись на горевший на опушке костер, чуфыкнул и, спрятав краснобровую голову под крыло, уснул.

Запах жареного мяса поплыл от костра во все стороны. Немного перекусивший сыром и яйцами Иваш неторопливо поворачивал прутья, стараясь, чтобы ломти равномерно прожаривались не только со всех сторон, но и внутри. Капельки жира срывались в угли, постреливали ароматными струйками. Скоро завораживающий желудок аромат расплылся по всему долу. Лукаво виляя хвостиками, синеватые струйки потянулись вдоль дороги в лес, устремились к висевшему над головой облаку. Никита почувствовал, как в животе квакнуло, хрюкнуло, и вот уже кишки стали драться за место поближе к желудку. Потекли слюнки, а ведь ими сыт не будешь, про то все ведают. Урчание в животе стало таким громким, что Иваш оторвался от серьезного дела, удивленно поднял голову, укоризненно сказал:

- Ты же перекусил. Неужто не наелся? А это нам на завтра в дорогу, - поддразнил он Никиту.

Не в силах оторвать глаз от прутьев с кусками мяса, Никита жалобно проскулил:

- Ну хоть кусочек попробовать, с гулькин нос.

- Да ты что! - воскликнул Иваш, - Гульку деревенскую не помнишь? Забыл ее нос, особенно когда она насморк прихватила? Таким куском волка можно накормить! Столько вредно на ночь, да и сырое оно еще.

Он потыкал ножом в куски, протыкая румяную корочку. Струйки пара лягнули в нос, рванули в небо, улепетывая от бросившегося вдогонку за ними желудком. Никита крепко сжал зубы. Желудок ударился изнутри темечком о плотный частокол, поискал щелочку в белом заборе и убрался на место, недовольно скуля.

- Жестокий ты человек, Иваш, - сквозь зубы процедил Никита, в мыслях уже обгрызая прутики, по которым стекал ароматный жир. Жевать угли, щедро политые соком и жиром, поостерегся, очень уж горячие. Разве что, когда остынут, да и то, если не хватит на двоих мяса.

- Я не жестокий, а рациональный, - не обиделся Иваш, внимательно наблюдая за углями. - Рацион составляю. Мне - тебе, опять мне…

- А мне? - раздался громкий голос над головой.

- Экий ты непоседливый, сядь, не скачи, - проворчал Иваш, не отрываясь от серьезного процесса запекания до корочки глубоких надрезов, сделанных крест-накрест заранее, и понемногу присыпая куски толченым хреном и душистыми листиками базилика. - Скоро готово будет. Погодь, - спохватился он, - я уже поделил тебе, - поднял Иваш честные глаза. Никита со скорбным смирением нес тяжкий крест мученика, наложившего на себя добровольный пост. От непомерного напряжения у него вылезли на лоб глаза, он крепко стиснул зубы, не в силах стереть пот с чела.

Иваш оглянулся. «Надо же, у самого от голода уже голоса мерещатся». Он достал соль, посыпал куски, порылся в котомке, вынул оттуда маленькую склянку, в которой кверху лапками плавали пара муравьев. Открыв пробку, лизнул ее, передернулся, отчего один глаз подскочил выше лба, а другой сместился ниже челюсти, побрызгал на мясо. Сильно зашипело, синий пар на мгновение закрыл угли, запахло кислым.

- Да он не просто жестокий, он вообще злодей, - снова раздался над головой голос. Иваш быстро поднял голову. Никита сидел напротив, тяжкое бремя воздержания привело его на крайнюю степень истощения, при которой он уже ничего не видел и не слышал, кроме запаха еды и шкворчания поджарки. В больших серых глазах полыхали жертвенные костры, над которыми вертелись туши быков, барашков и десятки запеченных перепелов, уточек, гусей, политых маслом и сметаной.

«Вот, опять!» - обеспокоено подумал Иваш. «Тяжка доля защитника; походы, битвы, посты, привидения, дожди. Только боги о том ведают…». Вытер крупную каплю дождя, упавшую на руку, помянул всех богов сразу одним словом, задрал вверх голову.

С облака, что опустилось до самых верхушек деревьев, свесилась лохматая голова. До пояса высунувшись в облаке, только широкие плечи и голая волосатая грудь, виднелся молодой парень. Зажав пальцами нос, он уставился на костер. Скупая мужская слеза сорвалась с кончика носа, упала в угли, зашипев и подняв облачко пепла.

- Никита! - пискнул враз охрипшим голосом Иваш, вскакивая на ноги, и опрокидывая в костер прутья с жарким. Одним прыжком пролетев по воздуху на несколько шагов, он встал в боевую стойку, выставив перед собой огромные кулаки с крепко зажатыми между указательным и средним большими пальцами, и яростно сплевывая через левое плечо.

Не обращая на него внимания, лохматый парень сверзился с облака, перевернувшись в воздухе и ударившись сапогами о землю так, что она дрогнула. Он бросился к костру и выхватил из вспыхнувших углей прутья с мясом. С облака остался свисать, качаясь и задевая землю ремешком, толстый кнут.

Никита вздрогнул вместе с землей, его руки вытянулись вперед, пальцы хватали воздух. Медленно поднявшись на ноги, и глядя перед собой, он медленно побрел в сторону заходящего солнца.

Парень голодными глазами глядел на покрытые золой куски. Шея его начала вытягиваться, пасть раскрылась, на землю под ногами закапали частые капли. Последняя догнала первую, соединившись в прозрачную струйку. С неимоверным усилием, словно он толкал в гору телегу с глиной, парень отодвигал от себя прутья, пока, наконец, облегченно не вздохнул.

- Смотри, что ты сделал с бедным парнем, - укоризненно сказал он Ивашу, кивнув на удаляющегося Никиту.

Догнав Никиту, парень заглянул ему в глаза. Там продолжали полыхать огромные багровые костры, только на вертеле висела наполовину объеденная туша быка. Умелые руки сдирали подгоревшую шкуру, ломти мяса исчезали с ребер. Десятки поваров толпились, не успевая выбивать парующий мозг из толстых мослов. Земля была завалена птичьими косточками, горки бесстыдно раскинувших толстые желтые ноги, истекающих прозрачным жиром тушек и окорочков таяли на глазах, как масло на огне.

Тушки весело порхали со стола в огромный чан со сметаной, дружно плескались, переворачиваясь и задирая кверху растопыренные ножки, и шустро прыгали в чистилище, белый частокол ворот которого, едва успевал опускаться и подниматься.

Парень поводил перед носом Никиты прутьями. Кожемяка споткнулся, его нос поймал более близкий запах, изогнулся набок. Послушно развернувшись, он пошел за парнем к костру, сел на свое место, для чего лохматому пришлось опустить прут с мясом почти до земли, держа его перед самым носом Никиты. Неожиданно голова Никиты резко качнулась вперед, с громким лязгом щелкнули зубы, перекусив прут. Вцепившись в кусок мяса обеими руками, страдалец утробно зарычал, словно деревенский колдун, нашедший способ, как перекидываться в волка.

- Вы гостей звали, вот я и пришел, - немного виновато глянул на Иваша гость, склонив лохматую голову. Светлые кудри открыли мощную загорелую шею, на которой белой полоской виднелся шнурок с болтающейся на груди свирелью.

- Я ж ни какой-то там незваный гость, а по приглашению, - он с великим сожалением, словно отрывал от сердца главную мышцу, положил на рогульки прут с нанизанными кусками мяса. - И не с пустыми руками, - он достал из сумки огромный кусок сыра. Порылся в глубоком кармане кожаных штанов, белым мехом наружу, достал горсть мелких красных яблок, чуть больше гороха, и пару красивых яблок с кулак. - Вот, чем и я богат… - добавил он виновато.

Иваш икнул, с трудом расцепил слипшиеся пальцы, отер оплеванное плечо, поклонился.

- Вечер добрый. Гостем будешь… - просипел он. Голос тоже куда-то делся, вместе с аппетитом. Вдобавок заклинило спину. Зажав руками живот, Иваш медленно обошел гостя, хотя и званного, да не им самим, согнувшись как старичок, сел на свое место. Взяв веточку, обмахнул пепел с травы, радушно предложил парню в белых штанах:

- Садись, где стоишь. В ногах правды нет, - сказал он и окликнул Никиту:

- Эй, жрун, к нам гости. Ты, между прочим, звал, - ехидно добавил он.

Кожемяка не отвечал. Челюсти рвали, жевали мясо, изредка стукались друг о друга, если под жернова вовремя не успевало попасть хоть кусочку с гулькин нос. В глазах не исчезало зверское выражение. Лохматый парень с восхищением уставился на Никиту, покачал головой. Подняв перст, он поводил им перед носом кожемяки из стороны в сторону. Тот налитыми кровью глазами следил за пальцем, перестав жевать, в груди его послышалось глухое ворчание. Стремительно качнулась голова, блеснули и громко клацнули белые зубы. Лохматый едва отдернул руку, ойкнул, цокнул языком, увидев, что самого кончика ногтя, как не бывало на пальце.

Никита проглотил последний кус мяса, задумчиво сгрыз прут, слепо пошарил рукой по скатерти. Иваш по-хозяйски потянул скатерть за углы к себе. Ничего не найдя перед собой, стал шарить руками вокруг. Гость опасливо подобрал под себя ноги, наколол на нож сыр, сунул под нос Никиты. Тот схватил его обеими руками, уничтожил в мгновение ока, опять вытянул вперед руки. Парень высыпал перед ним горсть красных яблок, отодвинулся еще дальше. Никита нащупал их на земле, высыпал всю горсть в рот. У парня глаза стали, как у коровы, неверяще захлопали длинными ресницами.

Лицо Никиты перекосилось, как у блаженного Евсея, что бегал в соседней деревне, пугая коров и баб. Жернова, наконец, затихли, по горлу прокатился комок и застрял где-то по середине. Никита закашлялся, глаза его прояснились, нашли Иваша.

- Иваш, чавой-то сыр был кислый. Ну, прямо как лицо у тебя сейчас.

Только что заметив незнакомого человека, радушно поздоровался:

- Здравствуйте. А я и не заметил, как вы подошли. Присаживайтесь, ой, что это я… вы и так уже сидите. Угощайтесь, чем гость богаче, тем мы радее.

Иваш кисло посмотрел на полупустую скатерть, с явным неудовольствием оглядел, вероятно, небогатого, но уж очень здорового, гостя. Одни руки чего стоят, длиннющие как оглобли, и ничуть не тоньше его ног. Это ж сколько ему надо скормить, чтобы хоть немного живот наполнить? Ворча про себя, что и так есть нечего, вытряхнул все из котомки, сунул в нее руку, поискал в углах хлебные крошки, достал, аккуратно положил на скатерть.

- Кушать подано, - буркнул он, с зеленой тоской глядя, как исчезают со скатерти яйца, груши, соты, мясо. Отвернулся, сел спиной к костру и стал потихоньку царапать ножом на грани свое имя. За спиной хрустело, чавкало, булькало в два горла. « Наверное, у Никиты опять аппетит разыгрался», - подумал Иваш, ставя точку в конце подписи.

Спасибо, люди добрые. Напоили, накормили, теперь можете и спрашивать, кто я и откуда, - переведя дух, вымолвил парень. Синие глаза довольно щурились на пламя костра, в них прыгали и кувыркались сытые лисята.

- Кто ты, добрый молодец? - вежливо процедил сквозь зубы Иваш.

- Да пастух, коз да коров пасу. Ох, - всполошился он. Вскочил на ноги, бросился к свисавшему с облака кнуту. Упираясь в землю обеими ногами, подтянул облако поближе к лесу, обмотал кнутовище вокруг толстой дубовой ветки, бегом вернулся к костру, плюхнулся, подняв тучу пепла, … едва не забыл. А то унесло бы за тридевять земель, бегай потом за ним.

Никита разинул рот, взглянул в небо. Огромное облако, с майдан, не меньше, послушно стояло на месте, привязанное обычным кнутом. Вокруг него скучились несколько белых облачков поменьше. Чуть поодаль свернулась в клубок черная тучка, похожая на гончего пса. Сквозь нее ярко поблескивали две большие желтые звезды. Вдруг одно облако вытянулось, отделилось от стада, и помчалось по небу. С изумлением Никита увидал, как облако на ходу превратилось в белую корову, что бежала прямо по небу, разбрызгивая молоко из полного вымени. Там, где падали капли, ярко загорались звезды.

- Это Земун, - пояснил гость. Шлях почуяла, вот и рвется коровка домой.

- Не убежит? - обеспокоено спросил Иваш.

- Не убежит, у меня помощник хороший, да и ботало на что? - улыбнулся пастух.

Черная туча растянулась в огромного пса, который прыжками помчался за коровой, по шляху. Догнав быстро ее, забежал спереди, перегораживая дорогу, коротко рыкнул. Среди звезд прокатился далекий гром. Земун остановилась, нехотя развернулась и пошла назад, часто нагибаясь и что-то слизывая с дороги. Колокольчик на ее шее издавал удивительно тонкий звон, от которого у Иваша защемило сердце.

- Соль какой-то растяпа просыпал, вот и тянет сюда Земуньку, - сокрушенно покачал головой пастух.

Вернувшись к стаду, корова величаво опустилась на колени, улеглась, сразу став похожей на белое облако, и лишь изредка встряхивала головой. Колокольчик на шее отзывался прекрасным перезвоном, от которого счастливо мигали звезды и сладко грустила душа. Пес улегся неподалеку, положив морду на лапы, острые уши вытянулись на полнеба, дугой изогнувшись над спящим стадом и едва шевелясь, прислушиваясь к звону колокольчика.

- А от куда и до куда ты пасешь их? - все еще сердясь на прожорливого гостя, спросил Иваш.

- От полуночи до полудня, - пояснил парень, ткнув пальцем себе за спину, затем неопределенно указав куда-то перед собой.

- А остальные полдня что делаешь? Отдыхаешь? - съязвил Иваш, намекая на тяжелую работу.

- Ты что, Иваш! - искренне удивился парень. - Кроме этих, - он ткнул пальцем в небо, у меня еще стад немеряно. Надо напоить, накормить, подоить, молоко спахтать, сыру надавить… К концу дня руки отваливаются, - он вытянул над костром огромные, как заслонки в русской печи, ладони. Иваш из уважения потыкал пальцем в мозоли, сочувственно заметил:

Смазывать надо, медом или сметаной…

Простодушно глядя на него синими глазами, парень удрученно произнес:

- Я пробовал, дык, в крынку не лезет…

Иваш безнадежно махнул рукой, мол, что с пастуха взять, кроме приплода, запоздало удивился:

- А откель меня знаешь?

Никита, лежа на траве и, подперев голову ладонью, осоловело поглядывал на костер и клевал носом, но, услышав последние слова гостя, встрепенулся и с укоризной высказал Ивашу:

- А мне ты ничего не говорил…

Иваш смутился, покраснел, заковырял пальцем землю:

- А чо они…? Я только соты положил на стол, как они налетели - целых семеро. Прямо с ногами залезли. Ну, я ка-ак вдарил, вот этой ладонью, - он показал гостю и Никите правую ладонь. Гость, на всякий случай, немного отодвинулся, - только брызги во все стороны. Замучился потом со стены соскребать.

- Кого? - округлил глаза Никита.

- Соты, кого же еще, - буркнул Иваш.

- А враги? - переспросил Никита.

- Мухи-то? В лепешку. Там еще пара комаров была, да шмель огромный. Никого не нашел.

- Шмелю так и надо. Неча… Помнишь, как я мед языком у него с брюшка слизывал? Помнишь? - Никита с омерзением передернулся.

Иваш развеселился, пояснил гостю:

- Это мы так мед пробовали. Подкрадешься к пчеле, когда она на цветке сидит, цап ее за сложенные крылышки, а у нее мед на лапках, языком слизнешь и отпустишь. А Никитка и говорит, мол, пчелка маленькая, а шмель большой, значит - и меда у него больше. Поймал он шмеля и лизнул. Ох, и орал он, ох, и орал! Я чуть заикаться не стал. Язык через зубы, как опара лезет, сопли текут. А где летом холод возьмешь, чтобы к языку приложить? Вот и пришлось грязь из лужи черпать да язык мазать. А потом я выстрогал липовую палочку и в рот запихал, чтобы хоть дышать мог. Да, - спохватился Иваш, что мы все о своем да нашем? Как тебя звать-то?

- Пан, я. Да и родом отсюда, недалеко.

Никита навострил уши.

- А братья у тебя есть? - издалека начал он.

Пан отвернулся.

- Уже нету, - он помолчал, спросил:

- А вы куда путь держите, небось, тоже в Киев?

- Почему - тоже? - удивился Никита.

- Да знакомого вчера встретил. Говорит, если за ним увяжутся двое хороших парней, чтобы помог им добраться. Сейчас много богатырей идет в Киев к князю Владимиру.

- Мы сами с усами, - вскинулся было Иваш, пригладив русые усы и бородку, потом подобрел, заинтересованно добавил:

- Это кто ж нас хорошими считает?

- Самый сильный богатырь, Илья Муромец. Так восхищался вами, богатырями обзывал. Говорит, что его Сивку-бурку в мгновенье ока скрутили, подковали быстро и надежно. Да и хлеб соль вашу помнит.

Никита зарделся, потупил глаза:

- Да, мы такие.

- Особливый привет твоему тятьке передает. Признал, говорит, он его по клюке. Зря пыль в глаза пускал. Пообещал на обратной дороге заглянуть, разговор у него к нему есть.

- Может, булаву укоротить? - предположил Никита.

- Хотел поспрошать твоего тятьку о каком-то втором.