Глава 8

Прокричали биричи призыв к миру, но никто не от­кликнулся. Нигде не звякнул отброшенный наземь щит, не воткнулся в сыру землю меч рукояткой вверх. По приказу Владимира все его воинство стояло, опустив щиты долу и уперев копья наконечниками в землю. Последний шанс да­вал он брату Ярополку, чтобы остановить кровавую сечу. Хмуро смотрели дружинники Ярополка сквозь прорези ли­чин, туго стянуты бармицы, не дают слова молвить. Никто не хочет умирать, но никто и не хочет прослыть трусом. Всяк боится получить в спину меч от соседа, если кто на­думает воткнуть свой перед собой в землю. Вот и стоят они, окаменевшие от горечи на душе и злые на всех и вся.

Сорвался с места князь Владимир, черной птицей про­летел его Ратша перед воинством. Словно галки, за спиной, вертелись в воздухе черные комья земли, вырываемой под­ковами коня. Остановился князь новгородский посреди поля, крикнул громко:

– Ярополк! Брат!

Ветер отнес его слова. Злыми прищуренными глазами смотрит князь киевский Ярополк на всадника в красном корзне. Всадник что-то кричит, вздымает черного коня на дыбы. В правой руке его сверкает длинный меч.

– Ярополк! Нам не нужно проливать кровь людей русских! Выходи один на один, пусть нашу прю решит меч! – с этими словами Владимир вытянул меч в сторону шатра киевского князя.

И кажется Ярополку, что сын рабыни угрожает ему. Он хмурится, рука ощупывает рукоять отцовского меча. Воевода Блюд замечает движение князя, мчится на коне к воинству. Спрыгивает у задних рядов, пробирается сквозь дружину. Шелом и бармица скрывают его рыжее лицо, лишь злобой горят темные глаза через прорези личины.

– Брат! Пусть эти люди живут, ты клялся беречь их. Выходи, я пришел с миром! – Владимир уже охрип, он не понимает, почему Ярополк ничего не ответит ему.

В средних рядах прошло движение. Немолодой дру­жинник, лучник Порыш, сбросил шелом.

– О, боги! Князь правду баит. Други, – Порыш хватает за руки соратников, – прислушаемся! Доколе бить друг друга будем?

Дружинники угрюмо отворачивались, но и не мешали Порышу, расступаясь. Тот воткнул в землю короткие вилы с очень крепкими острыми клыками, бросил лук, устремился вперед, срывая пояс с пристегнутым мечом и тулой.

Последний ряд остался ему миновать, соратники оглядывались и расступались, образуя коридор.

– Княже! Я с ..., – крик прервался на полуслове. Острые, любовно заточенные клыки боевых вил, пущенных крепкой рукой воеводы Блюда, с хрустом вошли в спину, выскочили из груди, раздвинув кольца тонкой баданы. Порыш взмахнул руками, словно собирался взлететь, и упал между расступившимися дружинниками. Воины молча смотрели на тело Порыша, что лежал перед ними. Летний ветер шевелил светлые волосы на голове. Как гигантская стрела, над спиной торчало потемневшее от времени, отполированное ладонями, толстое древко.

Воевода Блюд выхватил у ближнего воина лук, выдернул из тулы стрелу. Он ясно видел Владимира сквозь людскую просеку, проложенную Порышем. Крепкие пальцы рванули тетиву. Белое перо мелькнуло сквозь ряды.

Каленый наконечник ударил в грудь, вырвал наложенную на кольчугу бляху, соскользнул. С тяжелым гулом стрела ушла в небо, коснувшись гусиным пером крепкого подбородка новгородского князя.

Владимир качнулся, поднял коня на дыбы. Он видел, как один из дружинников Ярополка отбросил в сторону лук и бросился назад. Ряды за ним плотно смыкались.

В гневе князь Владимир закричал:

– Стой! Трус!! Иди сюда! – его голос, подобно грому, прогремел над полем. Даже ветерок над полем на время притих от страха.

Князю Ярополку от шатра не было видно, что случи­лось на поле. Но голос Владимира в наступившей тишине он услышал очень хорошо. Князь киевский вздрогнул, побледнел. Воеводам, рядом стоящим, даже послышался дикий зубовный скрежет. Ярополк поискал глазами старшего воеводу Блюда, не нашел. Поэтому он сам махнул рукой, подавая сигнал к началу боя.

Тоскливо и протяжно взревел боевой рог. Словно волчий вой покатился над полем, холодными лапами сжимая сердца и души.

Сразу тысячи стрел взвились в воздух, зашипели как змеи, рассекая воздух. Загудели басовито камни–шмели, пущенные из сотен пращей. Дробный стук прокатился в воздухе, вспугивая птиц в лесах, словно биричи часто колотили по билам – то воины подставляли свои щиты под сы­павшиеся с неба камни. Тонко звякали наконечники стрел о шеломы, нагрудные пластины, щиты. Громко закричали первые раненые.

Словно гигантская змея, выгнулись вперед ряды воинства Ярополкова, вот столкнулись они с воинами Влади­мира. Гулко звучали щиты, бухали молоты и дубины, свистели мечи, громко звенели копья и вилы. По всему полю слышались яростная ругань воинов и крики умирающих.

Как дикий барс, крутился на черном коне князь Владимир. Его меч вершил кровавую тризну повсюду, куда мог дотянуться. Рядом отважно рубились верные рынды. Они зорко оберегали князя, ссекая вилы, руки с мечами, головы, что тянулись к Владимиру. Могучий воевода новгородский Головня махнул рукой Волчьему Хвосту. Вдвоем они стали оттеснять черного Ратшу из гущи схватки, оглядываясь, чтобы не попасть под удар, на сверкающий меч, который повсюду искал жертв.

Много раз расходились и сходились рати, чтобы снова бросится друг на друга. Уже все поле было усеяно трупами, повсюду струилась кровь. Конники Ярополка устремились в лес, чтобы обойти с боков войско Владимира и ударить в спину. Но хитрый князь новгородский спрятал в лесу своих конников во главе с воеводами Чурилой и Спиркой. Они встретили конников Ярополка и погнали их. Бой выкатился на поле, он был уже повсюду: на круче, на поле, на берегах, в лесу. И нигде не было спасения. Даже на воде уже заки­пел бой. Здесь его первыми начали нанятые князем Владимиром воины Олафа Скетконунга. Две тысячи закованных в броню викингов Одина и Тора на своих шнеках, лойвах и учанах медленно приблизились к лодиям Ярополка.

Блистающие рыцари выпрыгивали на мостки и борта лодий. Синие, как северное небо, глаза холодно смотрели в прорези рогатых шеломов на бородатых варваров с копьями, с дубинами, а то и просто с палками, на концах кото­рых привязаны были железные крюки. Свионская речь смешалась с русской бранью. Крепкое соленое слово порой помо­гало столкнуть с борта неуязвимого викинга в волны, где голубая днепровская вода заливала синие глаза и уже не отпускала из своих объятий.

Нет, не сумели варяги прорвать Ярополкову преграду. Острые якоря крепко впились в дно, гудели туго натянутые канаты, но связанные вместе лодии выдержали. Более половины воинов Олафа Скетконунга нашли свою Валгаллу в водах Днепра. Каждый из них встретился со своей вальки­рией. Не удался свеям и знаменитый штрангуг. Воины Ярополка встречали их на берегу, ударами в грудь длинных копий опрокидывали закованных в железо неповоротливых рыцарей в воду, не давая подняться на берег.

Казалось, вот-вот отойдут воины Ярополка под натиском северян. Но выравнивались ряды и опять катились назад дружинники Владимира, устилая поле новыми трупами.

А к Ярополку-князю все стекались новые силы из Любеча, Остера. Воины прятались за насыпанными заранее валами, осыпали противника стрелами и камнями.

Воевода Блюд дрался со своей дружиной на высокой днепровской круче. Бок о бок с ним рубился воевода Згар. Левая рука умело подставляла окованный железом щит под удар вил или меча, правая несла смерть неминучую. Много прошли вместе Згар и Блюд у князя Святослава, не раз прикрывали друг друга от вражеского меча, теперь вместе служат сыну Святослава князю Ярополку.

Ужалила черная змея-злоба в сердце старшего воеводу. Вспомнил он презрительный взгляд воеводы Згара, когда  прилюдно назвал Владимира сыном рабыни. Показалось, что худое задумал Згар, хочет к Владимиру переметнуться. Огляделся воевода Блюд, нет ли видоков, да и ударил мечом по темной крепкой шее Згара. Отлетела голова в шеломе, недоуменно хлопая глазами, кто же так подло ударил в спину? Рында Згара, дюжий черноволосый молодец с длинными усами, все-таки увидел, склонился над своим воеводой, люто глянул снизу, выпрямился, занося копье. Блюд опередил его. Острый конец меча рассек надвое личину оруженосца, прошел сквозь раскрытый в крике рот, кроша белые зубы, и скользнул по груди. Густо хлынула кровь, и рында упал рядом со своим воеводой.

Казалось, отвернулась судьба от Владимира. Все дольше собирались с силами воины северных земель, все больше редели их ряды. Напрягаясь из последних сил, обливаясь кровью, сдерживали они натиск рати Ярополка. Уже вечерело, когда с яростным криком киевское воинство бросилось на последний бой. Еще один удар и дружинники Владимира повернут назад и обратятся в бегство.

И вдруг в стане киевлян раздались громкие крики воинов. Все на мгновение замерли и обернулись. Словно неве­домая сила крушила их ряды, сминая и раскидывая, как опавшие листья.

Громадный воин в белой вышитой рубахе подпоясанной простым поясом, в белых ногавицах и простоволосый, прокладывал дорогу к шатру Ярополка.

– Кто это? Что случилось? – побледневшими губами спросил Ярополк. Остановившимися глазами он смотрел на витязя, как будто увидал ожившую статую Перуна.

– Проклятье! Нам ударили в спину! – кроме витязя, воевода Блюд разглядел и толпы простого люда. Рядовичи были вооружены вилами, косами, а то и просто дубинками.

– Княже! Это конец, надо пробиваться в Киев, – озираясь, трясущимися губами прокричал воевода. Поймав коня, он подвел его Ярополку. Дождавшись, пока киевский князь вскочит в седло, прыгнул на своего, сильно ударил пятками в бока. Пригнувшись к гривам, двое всадников понеслись по берегу Днепра. За спиной одного развивалось красное княжеское корзно.

А бой между тем продолжался. Витязь прокладывал дорогу к шатру. Всюду, куда доставал его меч, падали воины, скрежетали разрубаемые доспехи, сухо трещали перерубаемые древки копий и боевых вил. Испуганные воины разбегались, бросая оружие. От шатра навстречу витязю устремился воевода Бразд с двумя сыновьями. Жилистые Самсон и Вавила с краев закрывали отца. Много рядовичей и дружинников князя Владимира срубили они добротно выкованными их дядькой Сваргом мечами. По локти в крови были руки их, и была там кровь Висты. Люты сыно­вья Бразда, как и сам отец.

Вот сошлись посреди поля две силы. Брат на брата. И все вокруг замерли, не слышно даже стонов раненых.

– Ты? Ты же убит! – Бразд узнал брата. Холод ско­вывает уста, ибо смерть видит он в суровых глазах Микулы. Да и Микула ли это? Слишком широки плечи, и высок рост, словно сам прадед встал из могилы.

– Я пришел отдать купу, – спокойно говорит Микула, видя, как сыновья Бразда подкрадываются с боков.

Вскинул Бразд свой меч на брата, но тяжелый дедов кладенец раскроил его голову, развалил дородное тело надвое, вышел из чресел. Брызнула фонтаном кровь во все стороны, но ни одна капля не попала на белое платно ви­тязя. Остервенело бросились с двух сторон Самсон и Вавила. Лишь глянул Микула в синее небо, испросил прощения у предков, и вкруговую пропел песнь смерти старый меч. Отскочили русые головы, покатились по земле, пачкая кудри в пыли и крови. Упали тела сынов Бразда к ногам Микулы, словно в последний миг жизни надумали покаяться и просить прощения за содеянное.

Вложил витязь меч в ножны и устало пошел по полю, осторожно обходя павших. С кручи к нему спешил новгородский князь Владимир.

– Кто ты еси, воин? – спросил Владимир, влажными глазами глядя в простое лицо. И до боли знакомым оно показалось, не от того ли слезы выступили?

– Я Микула из Любеча, сын Анта, дружинник князя Святослава, – с дрожью в голосе сказал Микула, любуясь на молодого князя. Крупная слеза скатилась по щеке, упала на землю, как последняя жертва, которую мог принести простой русский муж своей земле и предкам. Его внук стоял перед ним, и род Антовичей продолжался

– Спасибо тебе, Микула, сын Анта, – князь Влади­мир преклонил колено и поцеловал руку простолюдину. Теплая шершавая рука погладила его по голове.

Словно неведомая сила потянула князя Владимира к этой старой хате на краю Любеча. Может быть, привлекла его тишина вокруг дома, или раскрытая дверь, что едва слышно поскрипывала от ветерка. Глухо стукали в пыль­ную дорогу копыта Ратша. Рядом, тихо переговариваясь, ехали воеводы Спирка, Волчий Хвост, Головня. Их голоса не нарушали тишины обезлюдевшего города. Весь люд от мала до велика был сейчас на днепровских кручах. Кто оп­лакивал сына и мужа, кто разыскивал брата. Стон и плач великий стоял над Днепром.

А в Любече было тихо. Изредка взлаивали собаки, кудахтали где-то куры. Владимир спешился у невысокого забора, набросил повод на столб. Толкнул рукой калитку, ступил на поросший чахлой травой двор, посреди которого, уткнув в землю оглобли, стояла покосившаяся набок телега без колеса. К стене хаты прислонено поржавевшее и напо­ловину вросшее в землю рало. Над крышей хаты возвышался склонившийся шест с опустевшим гнездом аиста.

Едва касаясь пальцами до потемневших бревен, Вла­димир провел рукой по стене. Длинные щели растрескавшегося дерева заполнены мусором, травинками, что натас­кали трудолюбивые муравьи. Стена казалась прохладной даже под ярким солнцем. Печаль и грусть заполнили сердце молодого князя, словно кто-то родной и близкий уходил, не оглянувшись и не попрощавшись.

Опасаясь нежданного врага, Головня опередил Влади­мира, взбежав на крыльцо с обнаженным мечом. Заглянул внутрь хаты, отпрянул. Медленно стянул шелом, опустил руки. Яловец на шишаке шелома обвис, касаясь порога.

Посреди хаты на земляном полу лежали рядом два тела. Тонкие сухонькие пальцы пожилой женщины накрыла широкая узловатая ладонь Микулы. Седые волосы аккуратно расчесаны и уложены. Разгладившиеся морщины просветлили лица стариков, стерли все отметины тяжкой жизни, что осталась позади. Теперь их души рука об руку счастливо бредут по небесным цветущим лугам на встречу с их предками.

Молча стояли вокруг суровые мужи. У Головни дергалась щека, под кожей скул перекатывались желваки. Спирка тяжело вздыхал, уронив голову на грудь. Длинные седые усы промокли, опустились на кольчугу. Воевода Волчий Хвост хмуро поглядывал на Владимира, раздумы­вал. Он помнил тот день, когда взял из этого дома приглянувшуюся князю Святославу унотку Малашку в терем ключницей. Затем брюхатую унотку по приказу матери Святослава, княгини Ольги, отвезли в Будутин, где она и родила. Через два года к Владимиру, сыну робы, был приставлен для воспитания вуй князя Святослава Добрыня. Добрыня скрывал от всех, что Малашка его сестра, ревностно выполняя княжеский наказ. А Волчий Хвост молчал, оберегая тайну князя, ни разу не дав понять Добрыне, что он все знает.

Владимир прерывисто вздохнул, оторвал взор от меча и щита, висевших на вбитых в стену деревянных колышках.

– Други! Вот лежит простой воин Микула, сын старейшины Анта, любивший землю Русскую и отдавший за нее живот свой, и жена его. Он служил князю Святославу и народу своему. Мы похороним его по старому покону, как воина и старейшину – с мечом, щитом и золотой гривной.

Похоронили Микулу в белых песках под Любечем по старому воинскому обычаю: на грудь положили старый щит, в правой руке – старый дедов меч, в ногах верная жена Виста. Князь Владимир снял с шеи золотую гривну, опустил на грудь Микулы, воздавая простому дружиннику высшую воинскую почесть.