Глава 4

– Едут! Опять едут! – крик всколыхнул деревню. Засуетились бабы, побежали к спасительному лесу, таща на руках и за руки детей. Мужики вновь хватали оружие, колья, косы. Озлобленные, уже поверившие в свои силы, они стояли у своих хат, переглядываясь друг с другом.

По зеленому долу неслись трое всадников. Яркое солнце сверкало на их доспехах. Глухой топот все нарастал, и вот уже кони ворвались в деревню. У Кузьмы отлегло от сердца. Впереди на рослом коне восседал Бравлин, глава стражи, что охраняла обозы. Не первый год он проводил свою дружину через их деревню.

Завидев Кузьму, Бравлин свернул коня.

– Здоров ли? – еще издали заорал он таким голосом, что Жива под крыльцом зашипел и, зажав мохнатые ушки, забился глубже в нору.

Дед Кузьма с усилием поднялся, склонил голову. Хоть и годится ему княжеский воевода во внуки, но и не отвалится голова от поклона.

Лихо соскочив с коня, Бравлин бросил повод  дружиннику.  Молодой воин ловко поймал его, спокойно огляделся. Серые глаза отметили мужиков с косами у хат, кровь на голове старика. Переглянулся с напарником, оба как бы невзначай поправили мечи на поясах.

Крепкий, как дуб, Бравлин в свой пятьдесят лет легко укладывал на землю молодых да ярых. Да и не прочь был почесать кулаки в корчме после кружки – другой хорошего вина. Специально водил дружинников по одному – двое в кабаки и заставлял их учиться на живых примерах.

Подошел к деду, склонил голову. Короткая черная борода уперлась в кольчужные бляхи на груди.

– Ну, что дед, принимай гостей. Ждали уже, поди?

Весь его облик выражал само радушие. Однако зоркие глаза уже обшарили деревню, пересчитали мужиков, вгляделись вдаль – не послан ли гонец с предупреждением о дружине в соседние деревни.

– Едва не опоздал, ты, Бравлин. Были уже сборщики...

– Кто такие? – вскинулся воевода.

– Не знаю. Да и они уже не скажут.

– Рассказывай, дед...

Ярко горят костры. Обоз растянулся на половину деревни. Стоят доверху груженые оброком возы. Бочки со смолой, медом, дегтем завалены шкурами рыжих лисиц, огромных бурых медведей. Шкурам серых лесных разбойников нет числа. Как гроздья осенней рябины тут и там рдеют связки беличьих хвостов. Деревенские мужики, рассчитавшись со сборщиком подати, тут же тащат из хаты довесок, чтобы обменять его на косы, топоры. Да и сукно берут. Авось жены одобрят. Самих жен до обоза допускать страшно – очень уж много дружинников в охране. Все молодые да здоровые, так и зыркают глазищами по сторонам. Неровен час, какая молодка мелькнет за плетнем длинной косой. Тут уж точно в ночь – за полночь жди гостей. Поэтому и бегают вокруг возов одни дети, да мужики степенно выглядывают товар.

– Да, Кузьма, еще легко отделались, – крякнул Бравлин, подкидывая в огонь ветку. Пламя подскочило, лизнуло истекающие жиром тушки птицы, нанизанных на вертел. Молчаливый телохранитель повернул прут, подгреб жар к середине костра. Румяная корочка полопалась, испуская тонкие струйки ароматного пара.

Нетерпеливо схватив прут, Бравлин стряхнул тушки прямо на траву. Цапнул широкой лапой одну, разорвал пополам. Густой аромат пропеченного мяса ударил в нос, раздвинул грудь. Тяжелые челюсти задвигались как мельничные жернова, только быстрее.

– М-м, а что еще нового в деревне? – еле выговорил набитым ртом воевода.

Дед Кузьма призадумался. Бравлин отличался хорошей памятью, помнил и знал по именам всех войтов и старшин по деревням на своем пути. Держал в памяти и приметных ростом и силой мужиков. О новых поселенцах всегда выпытывал осторожно, об умерших плохо не говорил. Своим дружинникам обижать деревенских не позволял, решая мелкие стычки полюбовно.

– Да ничего нового. У Павки Мизгиря малец народился, – Кузьма подумал, добавил, – Горчаков вот не стало. Бондаря теперь искать надобно.

– То-то, я смотрю, Павка все на лес оглядывается, – хохотнул Бравлин, – а Баилка где?

– Не знаю, где эта ведьма. Может, тоже там, – Кузьма мотнул бородой в сторону леса. Бравлин и так знает, что половина деревни в лесных землянках, и выйдет только тогда, когда уйдет дружина.

– Ну уж, так прямо и ведьма. Без хвоста, вроде, – воевода задумался, вспоминая. – Да и молода еще...

Бравлин уже насытился, лениво перебирал в памяти имена и лица.

– А дочка Людоты где? Жива ли? Вроде бы дымком напахнуло от ее хаты, когда к тебе ехал,  – воевода пытливо глянул на деда.

«Вот бесов вострогляд!» – подумал Кузьма, осторож-но подбирая ответ:

– Да тут история. Скинула она сегодня. Пришла из леса с дитенком.

– Да? И от кого? – равнодушно спросил Бравлин.

– Не сказывает. А привел ее калика перехожий. Малашка говорит – и мальца он принял.

– Кто такой? – насторожился воевода.

– Странник. Говорит, мимо шел. Худой весь. Егорша хотел спытать его, да Малашка заступилась. Да ты не волнуйся, воевода. Ушел он. А жаль, примаком мог остаться. Да и девке легче было бы.

– Ушел? Ну, и лады. – Бравлин потерял весь интерес к страннику, – Много их ходит по Руси. А то и в шайки собираются. Ежели один – то пусть живет.

Бравлин подтянул к себе седло, зевнул.

– Ладно, Кузьма, вздремну я. А то в сон клонит. Съел, что ли, чего-нибудь ненароком? – Бравлин засмеялся сыто, добавил. – А оружие себе оставьте. Я ничего не видал и не знаю. А коваля себе заведите. Плохо, наверное, без своей кузни в деревне?

– Ой плохо, воевода, мочи нет. Кто чем горазд. А войта нашего ты знаешь...

– Борятку-то? Знаю. Небось, он и растащил кузню Людоты? Ничего, разберетесь. А я уже сплю.

Воевода, как сидел, так и повалился на бок. Звякнуло железо, голова со стуком упала на седло и сразу захрапела.

Сыро прогудела пастушья труба, пригнула туман к траве. Из хат, поеживаясь и позевывая, выходил мужики, бабы, гнали перед собой хворостинками скотину. Гуртом бежали овцы, трусили козы. Тавр величаво шел впереди, собирая всех воедино. На пробежавшего сбоку волкодава Тавр даже не покосился, лишь фыркнул снисходительно.

Заспанный Потешка шел, прижав к груди большую крынку. Изредка, для острастки, лениво взмахивал кнутом. Мокрый от росы кнут вяло хлопал, разбрызгивая белое облачко и оставляя на серебристой траве темную полосу.

Подойдя к хате Людоты, Микола стукнул кнутовищем в стену, прислушался. Хмыкнул, осторожно поставил обоими руками крынку на крыльцо, накрыл листом лопуха.

Постепенно просыпалась вся деревня. С косами, вилами разбредались по своим полянкам. Солнце уже обсушило росы, когда из леса вышел высокий худой странник, увешанный вязками грибов. На плече он нес небольшого оленя, к груди прижимал большой туес с ягодами. Подойдя к хате, сбросил на крыльцо тушу, поднял крынку, вошел внутрь.

Скоро над хатой потянулся дымок. Из двери вышел калика, огляделся. Осунувшееся за ночь лицо внимательно осмотрело двор. Поправил упавшую изгородь, направился к недалекой кузне. Надолго исчез внутри, вышел уже с косой. Умелыми взмахами обкосил траву вокруг кузни и хаты. Собрал, увязал в огромный тюк, взвалил на спину. Провожаемый любопытными взглядами из-за заборов, безошибочно направился к хате Челыша.

Тяжело пнул ногой калитку, едва не сорвав ее, вошел в ограду, сбросил траву на землю. Выдернул веревку и сразу пошел обратно, не глядя по сторонам.

Сзади затопали легкие шаги. Калика остановился, обернулся. Испуганно блестя глазенками, к нему подходила девчушечка. На вытянутых руках она держала каравай темного хлеба.

– Возьми. Мамка наказала передать, – тонкий голосок дрожал от страха.

Калика принял хлеб, молча поклонился девочке, в сторону хаты. Девчушка без оглядки бросилась к дому.

У крепкого высокого забора войта остановился худой калика. Спокойные темные глаза остановились на тяжелом молоте Людоты, что лежал посреди двора. От жадности Борятка уволок его из кузни, а из-за непомерной тяжести так и не сумел приспособить в дело. Вот и валялся молот на земле, используемый вместо наковальни.

Пара цепных псов яростно кидались на забор, от злости грызя крепкие колья. На их хриплый лай из хаты вышел сам войт. Следом на крыльце появились Осятка и Василь. Калика толкнул рукой калитку, ступил за ограду. Готовые вцепиться в горло, псы вдруг присели, заскулили и, тыкаясь мордами во все углы, ища укрытие, ринулись прочь. Спокойным шагом калика подошел к молоту, нагнулся и поднял его одной рукой. У войта глаза полезли на лоб. Он помнил, как под насмешки мужиков волоком тащил его из кузни. Даже Егорша едва мог поднять его.

Васятка метнулся с крыльца, схватил в руки вилы. Еще одни бросил отцу. Калика спокойно ожидал, положив молот на плечо, пока войт сойдет с крыльца, легко свистнул. Волкодавы вылетели из-за хаты и, виляя хвостами, сели у ног калики, преданно глядя глаза. Сейчас по одному его жесту псы готовы были разорвать кого угодно и отдать за него свои собачьи жизни.

Войт понял это по их оскаленным мордам, когда злобно крикнул калике:

– А ну, стой!

Псы разом обернулись, вскочили на лапы. Уши прижались, угрожающее рычание остановило Борятку.

Калика развернулся, толкнул калитку. Волкодавы растерянно завертели мордами, переводя недоуменные глаза с калики на хозяина. Высокая фигура уже удалилась, когда неуверенно гавкнул один пес. Его поддержал другой, и вот уже они вновь злобно рычали, грызя забор в ярости.

Бакуня был на пасеке, когда земля под ногами вздрогнула, притихла и равномерно застучала в подошвы, словно сам Индра от души лупил по адовой наковальне в своей подземной кузне.

– Батя! – от хаты со всех ног летел Иваш. – Там... там!.. – он на бегу показывал рукой на деревню.

– Что случилось? – всполошился Бакуня.

– Там кузня горит! – выпалил, едва переводя дыхание, Иваш.

– Да кому же нужно ее поджигать? – не понял бортник и застыл в догадке:

– Людота вернулся!?

Обгоняя сына, бросился к кузне.

Над крышей кузни стояло марево раскаленного воздуха с редкими прожилками сизого дыма. Толстые бревенчатые стены вздрагивали от глухих ударов. Высокий худой парень обернулся на полосу света, протянувшуюся от двери. Бакуня споткнулся, поняв, что это не Людота. Это был вчерашний спутник Малашки.

От ветерка перетянутые ремешком волосы  метнулись, сильнее загудело пламя в горне. В одной руке он держал молот Людоты, другая крепко сжимала клещами полосу железа. Освещенный багровым пламенем, парень казался в полумраке кузнецом преисподни.

Калика глянул на восхищенное лицо Иваша, который стоял столбом, разинув рот, словно собирался заглотить наковальню вместе с кузнецом, едва заметно улыбнулся. Перехватив клещи, он протянул их Ивашу. Того сорвало с места, словно ураганом. Рука Бакуни лапнула пустоту. Иваш вцепился в клещи обеими руками, поедая востор-женными глазами коваля.

– Орало, – коротко пояснил коваль. Иваш понятливо закивал головой, лишь единожды оглянувшись на отца. Бакуня, увидав каким восторгом светятся глаза сына, передумал гнать Иваша отсюда.

Кузнец поднял молот, легко опустил его на заготовку, примеряясь. Замахнулся, ударил. Земля под ногами вздрогнула. Раскаленная полоса смялась и поползла в стороны, рассыпая искры. Бакуня вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Весть о новом кузнице облетела деревню быстрее молнии. Народ как бы мимоходом заглядывал в прокопченное нутро кузни, сетовал на помятую косу, гнутые вилы. Иваш, блестя глазами, совал в горно полосы железа, качал мехи, сам раздуваясь от гордости. Обратно деревенские шли, обсуждая молчаливого кузнеца, цокали и ахали, пробуя ногтем косу или острые клыки вил. К вечеру второго дня пришел Егорша. За его спиной пряталась Даренка. На руках она держала куцего щенка. Кузнец молча взглянул на возникшего в дверях Егоршу, продолжая бухать молотом по полосе железа на наковальне. Иваш обеспокоено завертел головой, ожидая стычки. Однако вошедший хмуро наблюдал, как кузнец ловко крутит клещами раскаленную полосу, успевая без устали поднимать и опускать молот одной рукой. Даренка во все глаза разглядывала Иваша, словно впервые видела.

Кузнец сунул в огонь потемневшую полосу, достал другую, уже похожую на серп. Егорша стронулся с места, протянул руку к молоту. Худой парень понимающе глянул, отдал отполированную рукоять, отошел. Егорша крякнул, с усилием замахнулся, ударил. Поднял еще раз, медленно опустил молот на наковальню. Весело усмехнулся, покачал рыжей головой, отдал молот. Подошел к дочери, сгреб за шкирку щенка, протянул кузнецу.

– На, сторож будет, – Егорша смущенно смотрел в сторону, с усилием прогудел, – я там вилы погнул. Глянешь?

– Неси, дядька Егор. Мы это мигом, – Иваш, видя, что кузнец молчит, встрял в разговор.

Егорша постоял, помялся, согласно кивнул головой и вышел. Даренка, напоследок стрельнув глазами в сторону Иваша, выпорхнула за отцом.

Они уже загасили огонь в горне, когда у двери затявкал щенок. Иваш выскочил первым, следом вышел кузнец. У кузни стояла Баилка, на земле у ног лежал ржавый меч.

Иваш суеверно отошел подальше, кузнец молча поклонился. Баилка с натугой подняла меч, протянула обеими руками.

– Прими, тебе он в самый раз.

Кузнец склонил голову, принял на обе ладони меч. Ржавое лезвие было глубоко выщерблено, деревянная рукоять наполовину расколота.

– Как звать – величать тебя?

Калика коротко глянул в ее черные скорбные глаза, просто ответил:

– Агрик.

– Я слышала о тебе. Это твой меч, возьми его.

– Да, мой был, когда-то…

Утром Потешка стукнул кнутовищем в стреху, прислушался. Рыжие брови сошлись на переносице, добродушно хмыкнул, заметив струйку дыма над кузней. Осторожно поставил крынку с молоком на крышу. Из-за оградки выскочил щенок, залился звонким лаем, наскакивая на волкодава. Красный язык лизнул его в нос, свалил с ног. Лежа на спине, щенок засучил лапами, перевернулся, опять с лаем кинулся на пса. Волкодав отвернулся, потрусил за стадом.

Озябший Ивашка примчался в кузницу, когда в горне  ярко полыхал огонь. Огромные вилы Егорши уже прогрели свои рога до яркого цвета. Агрик вынул вилы из огня, окунул в бочку с водой. Взметнулся столб пара, расплылся под потолком. Кузнец вынул вилы из воды, снова подержал их над огнем, переворачивая, бросил Ивашу. Тот ловко насадил их на древко, полюбовался, выскочил из кузни. У стены уже стояли прислоненные косы, вилы.

Агрик часто выходил из кузни, прислушивался, вглядывался в небо. Солнце еще стояло в зените, когда он, наконец, загасил горн и снял кожаный фартук. Кивнув головой Ивашу, подпер дверь кузни палкой и направился к хате Людоты.

По дороге, убегающей из деревни в лес, медленно переступала высокая старуха с клюкой. На опушке она оглянулась. Ивашка увидал длинные седые космы из-под черного платка и крючковатый нос, делающий похожую ее на хищную птицу. Он поежился, помянул Чура и догнал Агрика. Когда Иваш оглянулся еще раз, старухи уже не было. Над лесом таяло небольшое темное облако.

У хаты их встретил заливающийся лаем куцый щенок. Он кидался на закрытую дверь, ударялся грудью, скулил, и снова жалобно тявкал.

Почувствовав неладное, Агрик резко толкнул дверь. Откинувшись к стене хаты, пригретая солнышком, мирно сидела бледная Малашка. Ее рука покоилась на коленях, в ладошке лежало крупное яблоко. В плетеной люльке, подвешенной к длинному шесту, спокойно спал малыш.

Злобно зарычав, щенок бросился к яблоку и схватил его зубами. Брызнул сок, и рычание сменилось тонким скулением. Щенок упал на бок и издох.

Агрик подскочил к Маланье, схватил за плечо, потряс. Русая голова безвольно моталась, волосы растрепались. Калика цапнул тонкое девичье запястье, замер. Упал на колено, приложил ухо к груди, закрыл глаза. Худое лицо враз посерело, тяжелые складки перечеркнули высокий лоб. Осторожно опустив Маланью на траву, тяжело поднялся. Серые глаза люто вперились в небо, кулаки сжались так, что заскрипела и побелела кожа на костяшках.