Глава 27

Панька спросонья почувствовал, что кто-то топчется по ногам, осторожно тянет из-под головы войлочный коврик.

Застонав, он лягнул ногой, попал во что-то твердое. Вцепился обеими руками в подстилку.

- Иваш, дай поспать! - жалобно взмолился он, не открывая глаз.

- Да тихо ты, других разбудишь, - раздался тихий чужой голос прямо в ухо.

Панька осторожно открыл глаза. Рядом оглушающе храпели на два голоса друзья. Около него на коленях стояла высокая бледная тень. Сквозь пробивающийся через отверстие вверху шатра лунный свет, Панька разглядел крупное тело с широкими плечами. Нагнувшись так, что головы не было видно, незнакомец, зажав под мышкой левой руки светлый шлем со странным длинным яловцем, пытался выдернуть правой коврик из-под Паньки.

Панька с испуга схватил незнакомца за руку, сдавил, тоже шепотом спросил:

- Ты кто?

- Пусти, больно! - закряхтел ночной гость. - Я шейх Кешк-Алкам.

Панька с ужасом услышал, что голос идет из-под мышки фигуры.

- Я понял, что ты Кешка, а зачем чужой коврик тянешь? - закрыв глаза и пошатав мизинцем в ухе, строго спросил он, садясь на зад.

Незнакомец выдернул руку, быстро схватил коврик, повернулся грудью к Паньке. Панька почувствовал, что волосы встали дыбом и шевелятся, словно камыш на ветру - странный гость был без головы. Покрытая засохшей коркой крови на срезе, с длинными седыми волосами и свалявшейся бородой, она была небрежно зажата под левым локтем. Темные глаза жалобно смотрели на Паньку.

Панька сразу вспомнил, что вчера вечером он немало выпил вина и кумыса, и что давно пора на свежий воздух.

Шевеля бледными губами, голова сказала:

- Это мой коврик. Да и, вообще, земля эта тоже моя. Дожил! Помолиться не могу!

- Да ты молись, Кешка, молись, я не буду мешать, - запинаясь, сказал Панька голове, придвигаясь ближе к выходу.

- Спасибо, мил человек. Пусть твой взор всегда услаждают луноликие пэри, и пусть их пышные формы согревают твою душу. А… а, чего это я рассыпаюсь? Подержи-ка лучше, - незнакомец правой рукой взял голову за волосы, протянул Паньке.

Панька обнял ее ладонями, чувствуя пальцами холодные уши, держа на вытянутых руках, пока Кешка постелил коврик, опустился на него коленями.

- Да ты поставь ее, поставь, - со старческим брюзжанием произнесла голова.

У Паньки сразу разжались пальцы, голова выпала, ударилась обрубком шеи о землю, закачалась на месте. Панька едва успел прихлопнуть ее ладонью по макушке, чтобы она не упала на уши.

- Да ты к себе поверни, - зашипела голова, - я на себя насмотрелся за триста лет.

Онемевшими пальцами Панька провернул ее на месте, не в силах оторвать глаз от кланяющегося туловища.

- Так вот: пэри, вечно девственные с утра будут ждать тебя, стан их похож на тонкую пальму, груди - как виноградные гроздья, а запах волос их, как от яблоков. И это все тебе! - жарко шептала голова, блестя черными глазами и облизывая языком бледные губы. Панька перевел взор с головы на ее хозяина, что продолжал неистово класть поклоны, едва не касаясь плечами земли, и почувствовал, что мурашки с его головы перебежали вместе с душой в сапоги и теперь противно колотятся там, словно заячьи хвосты.

- Я… это… того… гляну, что там, снаружи, - сказал Панька, пятясь задом к пологу.

- Сходи, добрый человек, проверь. И приходи, - ласково сказала голова.

Панька, щипая себя за все места, куда могли дотянуться руки, бросился из шатра, головой открыв полог.

- … и полог закрой, а то сквозит! - раздался вдогонку гнусавый голос.

У самого шатра Панька чуть не споткнулся о большого серого волка, сидевшего перед входом, бросился от него в сторону. Дорогу перегородили трое огромных безголовых мужиков, стоявших на тонких ножках с раскинутыми в стороны руками, словно они собирались ухватить Паньку. В отчаянии он бросился в другую сторону, с трясущимся сердцем упал к подножию высокого холма, прижался спиной и закрыл глаза, прощаясь с жизнью.

Высокие, луноликие девы-пэри с плоскими, как сковорода лицами, с горбатыми носами, окружили его, пели вразнобой сладкими голосами, покачивали перед глазами пышными бедрами. Особо среди них выделялась одна: с огромными черными глазами и длинными ресницами, которые она стыдливо опустила. Прямо от плеч свисали, подобно виноградным гроздьям, две большие груди. Ее стройные ноги были подобны белым столбам, сходящимся где-то высоко над Панькиной головой.

Панька положил ладонь на крепкое колено, осторожно погладил. Черноокая пэри опустила горбоносое лицо, томно вздохнула. Перебирая обеими руками, крепко сжимая мягкую ногу своими коленями, Панька полез вверх, чувствуя щекой теплую бархатную кожу пэри. Добравшись до тонкого, словно ствол молодой березы, стана, Панька с вожделением пощупал упругую грудь, покрытую светлым восхитительным пушком. Над головой раздался страстный вздох, где-то совсем рядом с горевшим ухом трепетно колотилось сердце. Осмелев, Панька сжал пальцы сильнее. Пэри громко застонала, затем рассмеялась. Недоуменный Панька открыл глаза.

Прямо перед ним стояли Збыслав, Иваш и Никита и ржали, как лошади на выгуле. Збыслав от смеха повис на плече Иваша, одной рукой показывая на него и сжав вместе ноги.

Рука лежала на чем-то мягком и теплом. Панька скосил глаза - голова верблюда повернута к нему, в черных глазах восторг, ресницы полуприкрыты, с угла раскрытого рта стекает слюна. Теплая шкура ноги под ладонью Паньки мелко подрагивала.

Словно ужаленный Панька взлетел на ноги. В сторону отлетел войлочный коврик. Сунул голову в шатер - никого, обежал кожаный дом кругом, едва не сшибив по дороге висевшие на копьях раскоряченные доспехи, остановился, растерянно озираясь.

Противный Збыслав уже упал на колени, да и Иваш тоже скалился, будто что-то видал невиданное.

- Панька, да как же ты ухитрился к ней под бок залезть?

Панька затопал ногами от злости, закричал, срывая голос:

- Это не я. Этот... эта верблюдина сама приползла, когда я спал.

Он подбежал к лежавшему верблюду. Белая верблюдица влюбленными глазами смотрела на Паньку, крутой бок ее высоко вздымался и опускался.

Завизжав, Панька плюнул ей в щеку. Томно зажмурившись, верблюдица благодарно подставила другую.

- Панька, она и ковриком тебя укрыла? - хитро округлил глаза Никита.

- Это не она, это - Кешка, - побелев от ярости, выкрикнул Панька.

- Ой, Панька, ой уморил! - застонал Збыслав, катаясь по земле. - Ты еще и к мужику сходил!

- Он сам ко мне пришел, этот шейх безголовый, потом вот эта, как ее? - пэри приперлась, а я не помню ничего, - покраснев, оправдывался Панька. Подскочив к верблюдице ближе, он пнул ее в бок. Верблюдица томно застонала, выгнулась, подставляя белое брюхо. Панька злобно пнул ее еще раз, что-то бурча под нос. Громовой хохот раздался за его спиной.

Панька поискал глазами, что бы схватить в руку, ничего не нашел, побежал к озеру, вырывая каблуками куски земли.

- Ты куда, святой, мыться? Или топиться? - крикнул вдогонку Збыслав.

Верблюдица быстро поднялась на длинные ноги, потрусила за Панькой. Тот оглянулся на голос Збыслава, увидал верблюда, припустил еще сильнее. Верблюдица вытянула шею, увеличила шаг, догоняя Паньку. В кустах они скрылись почти одновременно. Мгновением позже раздался громкий всплеск.

Из шатра вышел хмурый Головня.

- Что вы ржете, как кони? Почему не разбудили? - обратился он уже к Никите.

Никита чуть сробел от строгого голоса, покраснел:

- Тебе, воевода, сегодня с ханом речь вести. Я подумал, нужно отдохнуть...

Головня осуждающе покачал головой, ничего не сказал. Подошел, ощупал доспехи.

- В дороге высохнут... А где Панька?

Из прибрежных кустов вышел голый по пояс Панька, на ходу взлохмачивая обеими руками мокрые волосы. За ним неспешно шла белая верблюдица, довольно жмурясь от летевших на ее морду брызг. Панькина рубаха лежала меж горбов. На мощном теле Паньки в лучах взошедшего солнца словно драгоценные камни сверкали капельки воды.

Збыслав снова засмеялся:

- Милые ругаются - только тешатся?

- Дурак, да? - незлобиво сказал Панька, подняв голову.

Верблюдица согласно моргнула длинными ресницами, не сводя влюбленных глаз с Паньки.

- Что он вообще понимает? - пожал плечами Панька.

Горбоносая голова подтверждающе качнулась, осторожно опустилась на Панькино плечо, прижалась белой щекой к русой бородке на Панькиной щеке.

Подошел Джаффар, радушно поздоровался:

- Туганнарча селям!

Изумленно покачал головой, глядя на Паньку.

- Удивительно! Эта дикая верблюдица никого к себе не подпускает! Идет за нами от самого Нумиджкета сама по себе.

Панька улыбнулся, ничего не ответив ему. Легонько пытался отстранить голову верблюдицы.

- И пэри, и Кешка тоже люди. Иди, пэри, к шатру, - ласково сказал он.

Пэри благодарно потерлась о щеку Паньки, высоко подняла голову, гордо осмотрела всех, переступила с ноги на ногу. Панька догадливо сдернул с ее спины рубаху, просунул голову в ворот. Белая верблюдица величаво пошла к шатру, опустилась на колени у входа.

- Приглашаю вас к нашему дастархану, - сказал Джаффар, делая приглашающий жест к площадке, на которой уже появлялись блюда с мясом.

Головня вздохнул, спокойно, стараясь не обидеть старика, сказал:

- Нам нужно ехать, отец. Спасибо за приглашение, но дело не может ждать.

Джаффар оглядел русов, промолвил:

- Не обижай меня отказом, воевода. Верно, дело не может ждать, но может подождать хан Илдема. Мы простые кочевники, месяцами не видим людей, и всегда рады любому гостю. Хан Токтагай из родственного нам клана, поэтому мы рады вдвойне. Солнце еще не успеет нагреть макушку, как вы будете в Сарае.

Воевода переглянулся с дружинниками. Все ждали его слова - он старшой, ему и решать.

- Хорошо, аксакал.

Вновь расселись по своим вчерашним местам. Шавкала нигде не было видно, Субудай сидел прямо и невозмутимо, не удостоив дружинников ни словом, ни взглядом. Смущенно позевывавший Фазиль, поздоровался, сел рядом с молчаливым Токтагаем.

- Панька, а про какого Кешку ты говорил? - спросил Иваш, подождав, пока Панька обгложет мясо с большой косточки.

- Да так, шейх один, знакомый, - равнодушно ответил Панька, выискивая глазами еще один кусочек в горке мяса.

- Кто?! Шейх? - чуть не упал Збыслав.

- А чо? - повел на него синим глазом Панька. - Нормальный мужик, я с ним за руку здоровался. У него, правда, не все в порядке с головой, уши холодные. А так ничего, о девках еще думает.

- Ну, Панька! Ну, орел! То шейхи, то верблюды-дармидары... - Збыслав завистливо поглядел на Паньку, пододвинул ему кусочек мяса побольше.

Панька благодарно кивнул, сказал с набитым ртом:

- И никакая она не верблюда, тьфу, слово-то какое! А заколдованная луноликая пэри со станом, как кипарис. У нее, кстати, подруг полно, пышнотелых и крутобедрых.

Збыслав ахнул, засуетился, подтаскивая ближе к Паньке кожаное блюдо и поднося чашу с кумысом.

- Ты кушай, Панька, кушай. Вдругорядь пойдешь, чай, не забудешь обо мне?

Панька великодушно согласился.

Неожиданно Токтагай поднял голову, прислушался. Сыновья Джаффара на мгновение застыли на месте, бросились распутывать стреноженных лошадей. Русы тоже вскочили на ноги. Лишь Субудай продолжал спокойно есть, не обращая ни на кого внимания.

Джаффар успокаивающе поднял руку.

- Садитесь, гости дорогие. Вы находитесь под защитой моего рода. Мы живем по заветам, данными нам отцами нашими. Для кочевника гость - неприкасаемое лицо. Никто не посмеет нарушить этот закон.

Збыслав нехотя опустился на землю, оглянувшись на доспехи у шатра. За ним сели на место другие, настороженно поглядывая на вылетевший из-за виднокрая отряд.

Впереди отряда из дюжины всадников, растянувшегося в цепь, на огромном черном коне мчался человек-скала. На его поясе белой молнией сверкал огромный кривой меч. Великанский конь шатался под всадником, хрипел, с пасти слетали сдуваемые ветром клочья желтоватой пены.

Исполин влетел в лагерь, стрелой промчался мимо шатров, вернулся обратно, внимательно осмотрелся. Вслед за ним в кочевье въехали остальные. Великан соскочил с коня, легко подбежал к остановившемуся всаднику на высоком тонконогом жеребце. Взяв из его руки повод, он опустился на одно колено, почтительно склонил голову. Высокий мужчина с удлиненным властным лицом, с красивой черной бородой, наступил сапогом из ярко-красной кожи на колено телохранителя, шагнул на землю. Темные глаза без любопытства глядели кочевье, задержались на идущем к нему хане Токтагае. За Токтагаем спешил Джаффар.

- Мой хан! - удивленно сказал Токтагай. - Мне оставалось полдня, чтобы я смог сказать о выполненном поручении. Тебе не следовало утруждать себя, отец.

- Я случайно охотился рядом, Тохта, решили напоить коней, - спокойно сказал мужчина, мельком взглянув на сидевших русов.

Токтагай, словно не замечая среди всадников Шавкала, обернулся к Джаффару.

- Это великий хан Илдема, Джаффар.

Джаффар почтительно склонил голову:

- Рад видеть тебя гостем, великий хан. Я слышал о твоей великой воинской мудрости и смелости. Я Джаффар из рода Сарыкамыша, а это моя семья, - он повел рукой в сторону возов.

Хан Илдема удивленно поднял брови.

- Что привело тебя из далекой Согдианы сюда, почтенный Джаффар?

- В нашей земле смута, великий хан. Я ищу покой на этой земле для своего племени.

- Твой род, кажется в родстве с родом Саманида из Нумиджкета?

- Да великий хан, род Токтагая с нами в кровном родстве.

- Ничего, старик, я объединю всех хазар, - сказал Илдема. Помолчав, с нажимом добавил:

- У тебя много сыновей…

- Да, мой хан. Это мои дети и дети моих детей. И я прошу разделить со мной трапезу.

Хан Илдема ничего не ответил, подошел к шатру, сел на место Токтагая. Фазиль быстро отодвинулся, освобождая свое место для Токтагая. Громадный воин встал за спиной хана Илдемы с левой стороны. Его серые, с зеленцой, глаза, казавшиеся страшными на темном лице, холодно обвели собравшихся, чуть задержались на Паньке. На его лице отразилась задумчивость, словно великан никак не мог вспомнить червяка, которого перешагнул вчера.

Панька внутренне поежился: он узнал небесного джина, эти жуткие глаза. Всю правую щеку джина прочертил затянувшийся шрам, выделяясь светлой дорожкой на очень темной кожи.

Воин перевел взгляд на сидевшего рядом Никиту, вздрогнул, буквально впился в его лицо. Полные губы приоткрылись, показав крепко сжатые белые зубы, ладонь мертвой хваткой сжала длинную рукоять своего меча.

Никита почувствовал взгляд, поднял голову. Немигающие, словно змеиные, глаза с такой злобой смотрели на него, что он вздрогнул. Этого степняка он видел впервые, и не мог понять причину этой ненависти. Хотя эти зеленоватые глаза и были похожи на чьи-то, смутно знакомые, но мало ли людей с такими глазами? На память почему-то пришли слова тятьки: «Сынок, ты просто вспомни обо мне, об этой земле, о матери». Словно наяву он увидел милое лицо в обрамлении русых волос, любящие материнские глаза. За спиной матери стояли березы, зеленели поля с частыми точками васильков. Невидимая рука погладила его по голове. Глубоко вздохнув, он широко развел плечи, с легкой насмешкой глянул на великана. Круглые зрачки степняка растянулись, превратившись в черные вертикальные щели, в них мелькнул багровый огонь.

- Никита, вон тот, с глазами, - это небесный джин. Я его знаю, - зашептал в ухо Панька.

- А на меня он чего пялится? Я-то его не знаю, - повернулся к Паньке Никита.

Тот глянул в глаза Никиты, отшатнулся:

- Ну и зенки у тебя! Бр-р! Откуда я знаю, чего он на тебя пялится, может, ему рубаха твоя нравится, а может, меня боится? Это ведь я ему рыло-то поцарапал.

- Да когда ты успел?! - изумился Никита.

- А, потом расскажу. Ты смотри, он неплохо дерется, а мечом бьет снизу. И может по воздуху бегать.

- Ну, мы тоже, орлы еще те, - улыбнулся Панькиной выдумке Никита, - но, все равно, надо учесть.

- Мой хан, - обратился к Илдеме хан Токтагай, почтительно стоя справа от него, - со мной послы от киевского хана Владимира.

- Да? - удивился Илдема, словно только что увидал русов. - Дань привезли? - он хмыкнул.

Стоявшие у шатра спешившиеся всадники дружно засмеялись.

- Долг, а не дань, - спокойно поправил его Головня, выбирая глазами кусок мяса побольше.

- Ну, что ж, послы так послы. Значит - пир. Эй, старик, я покупаю у тебя всех баранов.

Хан достал из-за пояса небольшой узелок, бросил его на колени Джаффару, сидевшему рядом с Головней. Джаффар вздрогнул, потемнел лицом, положил узелок перед собой на землю.

- Воля гостя - закон, - сказал он и хлопнул в ладоши. Трое его сыновей, стоявших рядом и все слышавших, молча пошли к пасущемуся невдалеке стаду. С ними направились трое прибывших всадников.

- Ну, где там мой долг? - равнодушно спросил хан Головню.

Воевода не спеша вытер руки пучком травы, встал, направился мимо окруживших площадку степняков к шатру. Панька вскочил на ноги, бросился вслед за ним. Стоявший рядом степняк ловко дал ему подножку. Под гогот десятка глоток Панька растянулся на земле, больно стукнувшись носом. Панька молча сел на зад, провел пальцем под носом, вытер кровь о штаны, найдя глазами шутника, с нехорошей улыбкой начал подворачивать рукава рубахи.

Збыслав с Ивашем молча встали, направились к Паньке. Степняки быстро расступились в круг, выставив вперед копья и сабли.

- Великий хан, твой воин нарушил закон гостеприимства, - строго сказал Джаффар.

- Мой воин такой же гость, как и этот урус.

- Твой воин своим поступком опозорил твое имя, - возразил старик.

- Да? - задумчиво сказал Илдема, глядя, как двое урусутов исполинского сложения крепко держат за руки упавшего, ведя его на место. Медленно повернул голову в сторону Токтагая, глянул на невозмутимое лицо приемного сына. Его телохранитель молча сидел, поджав губы.

- Эй, урусут, - обратился он к Паньке, - ты зачем бежал?

- За солью, - прогундосил Панька, запрокинув голову и зажав ноздрю.

Брови Илдемы поднялись.

- Зачем?

- За чем, за чем? Я же говорю - за солью. На хвост посыпать.

Хан оглядел горку мяса, но не увидал никаких хвостов, недоуменно пожал плечом, заметив, что все русы улыбнулись.

- Эй, Сафар, - обратился Илдема к степняку, подставившему ногу Паньке, - все говорят, что ты нарушил закон гостеприимства. Что ты на это скажешь?

- Мой хан! Это же урусут! - крикнул Сафар. - Это же грязные свиньи, язычники, которых надо убивать!

- Сафар. Когда я скажу убить их, ты должен будешь сделать это. Но сейчас своим поступком ты опозорил свое имя, и должен умереть. Кумар, - обратился он к своему телохранителю, - исправь его ошибку.

Великан шагнул из-за его спины, пересек площадку, встал перед Сафаром, протянув руку. Остолбеневший Сафар безропотно вынул из ножен свою саблю, отдал Кумару, упал на колени. Губы его тряслись, серая бледность залила лицо. Умоляющими глазами он обвел равнодушные лица своих соратников, протянул руки к хану Илдеме.

- Великий хан, прости! Я думал, этот урусут бежит за оружием. Я хотел только обезопасить тебя, - Сафар глянул на поднимающуюся саблю, упал на землю, пополз к хану, - умоляю тебя, пощади!

Нога Кумара отбросила его. Сафар обнял сапоги великана, покрыл поцелуями сапоги.

-Пощади, Кумар!

- Сафар, - хан Илдема брезгливо поморщился, - ты позоришь меня вторично. Все видят, какой ты жалкий. Ты не мой воин. Ты сын шакала и гиены. Ты не достоин смерти, как воин. Ты умрешь, как собака.

Он повелительно махнул пальцами. Кумар наклонился, рывком сорвал ножны с пояса Сафара, с треском вогнал в них клинок.

Сафар понял, что никакие просьбы уже не помогут, и мольба ни к чему. Последним усилием воли и гордости он взял себя в руки и решил умереть как мужчина. Лицо его приняло почти спокойное выражение, он взглянул на небо, посиневшими губами прошептал священные имена Аллаха и Пророка, еще чье-то, может, отца, потом скрестил руки на груди. Он поднял голову, развернул плечи, стоя на коленях, смело глянул в темные глаза хана.

- Я всю жизнь отдал тебе, хан. Сафар никогда не боялся смерти, и сейчас не боится. Ты лишаешься верного воина, это не принесет тебе удачи.

Кумар отошел на шаг назад, перенес вес тела на левую ногу. Качнувшись вперед, он ударил носком сапога в грудь Сафара, под сердце.

Сафара отбросило. Взмахнув руками, он умер раньше, чем ударился спиной о землю. С двух сторон к нему сразу же бросились воины, подхватили за руки-ноги, поволокли в степь. Раскачав, бросили труп Сафара недалеко от шатра.

Кумар молча прошел через площадь, бросив косой взгляд на Никиту и слабо улыбнувшись, встал на свое место за спиной хана Илдемы.

На площадку втянули за ручки большую кожу, заваленную жареным мясом. По движению руки Илдемы, его воины расположились полукругом за спинами русов, отрезав их от шатра. Перед ними также поставили такую же шкуру с мясом. Дети Джаффара молча расставили перед каждым глиняные кружки с кумысом. Перед Илдемой, Токтагаем и Джаффаром были поставлены серебряные чаши с вином. Рядом с местом Головни также была поставлена серебряная чаша.

Неторопливо подошел Головня, держа в руке окольцованную котомку, в которой что-то звенело. Небрежно сунув ее в руки ближайшего степняка, опустился на свое место. Единственный среди русов в кольчуге, он выглядел как огромный старый медведь, на которого пытались одеть железную клетку. Густые, с сильной проседью, темные волосы всколочены непокорно, глубоко посаженные карие глаза под густыми бровями хмуро поглядывают по сторонам. Под негустой бородой проглядывают впалые щеки.

- Почему ты не отдал долг мне? - улыбнулся Илдема.

Головня пожал плечами.

- А я и не занимал у тебя, - спокойно ответил он.

На какое-то время разговоры стихли. Все были заняты едой. Русы, казалось, не замечали вооруженных хазар: ели и пили как обычно, тихо посмеивались, толкались локтями, то отбирали друг у друга куски мяса. Пару раз Иваш поймал встревоженный взгляд Фазиля, весело подмигнул ему, еще раз тайком показав, как нужно отрывать большой палец с ладони. Фазиль слабо улыбнулся, снова поверив урус-шайтану.

Илдема ел и пил мало, поглядывая то на своих воинов, то на русов. Степняки захмелели быстро. Теперь меж шатрами слышались раскаты пьяного смеха. Некоторые забавлялись тем, что перебрасывались кусками мяса, которого были целые горы; другие забавлялись тем, что спорили и кричали.

Хан Токтагай встал, чтобы размять ноги, молча наблюдал за пиршеством. За спиной раздался голос хана Илдемы:

- Я вижу, тебе здесь не очень весело, сын?

Обернувшись, Токтагай, вгляделся в лицо великого хана, на котором блуждала добродушная улыбка.

- Почему ты так думаешь, великий хан? - спросил Токтагай, чувствуя в словах Илдемы потаенный смысл и угрозу, и внутренне принимая его. - Я вижу тебя здоровым, а скоро увижу своего отца.

Хан Илдема поморщился.

- Зачем так высокопарно, Тохта? Я помню о том, что кончается твой срок, и скоро ты отправишься в свою Согдиану. Но восемнадцать лет я был тебе отцом, и ты мог бы звать меня так и дальше. Пойдем, поговорим в шатре, без помех.

Токтагай молча повернулся к шатру, шагнул первым. Вслед за ним в шатер вошел хан Илдема. Токтагай положил перед ханом стопку шкур, накрытых вышитым ковром, подождал, пока Илдема сядет, опустился на шкуры напротив.

- Как встретил тебя каган Владимир? - спросил хан.

- Каган Владимир был очень любезен и милостив к нам.

- Можем ли мы обложить Русь данью.

- Наверно, нет, мой хан. Каган Владимир очень силен и умен. Он не всегда говорит то, что думает.

- Ну, мы тоже так делаем, - улыбнулся Илдема. - Но разве за этим я посылал тебя? Если каган Владимир согласился вернуть долг за брата, не означает ли это того, что он признает нашу силу?

- Он задумал великое дело: объединить всех русов под свою руку. Это будет очень сильный каган. Я уверен, что он не сказал своего последнего слова.

- Я могу поставить тысячу коней против одного барана, что это будет то слово, которое хочешь услышать и ты! - рассмеялся Илдема. - Владимир умен; но и я тоже, как и ты, хочу собрать всех степняков воедино, как он русов.

- Но я не хочу похода на Русь, - Тохта смело глянул на хана, - мой дом - степь.

- Я силен, и я не отменю своего похода на Русь, особенно теперь, когда возвратом долга Владимир показал свою слабость.

- Владимир не так слаб, как ты думаешь, мой хан. Он разбил войско брата.

- Может быть, ты меня начнешь уверять в том, что от этого он стал сильнее, или ему помогут его боги? - с усмешкой сказал Илдема. - Если это так, не трудись Тохта; я помню, кто у кого просил помощи. Когда дерутся два брата, они только слабеют. Самое время ударить по ним.

- Но ведь ты заключил мир с Киевом? - возразил Токтагай.

- Со старым киевским каганом, а не с Владимиром.

- Владимир не хочет войны со степью. Но если его заставят воевать, у него найдутся для этого силы. Самые сильные богатыри со всех земель идут к нему. И хоть война для него будет трудной, один Аллах ведает, кто выйдет из нее победителем.

- До сих пор я побеждал всех. И совсем не нужно быть Аллахом, чтобы знать, что и в этот раз победителем выйду я. Ты сел не на ту лошадь, Токтагай. Она падет, не пробежав и полдороги. Еще не поздно сменить ее, сын, - с сожалением сказал Илдема.

- Лошадей на переправе не меняют, мой хан. И ты знаешь, отец, я не принадлежу к тем лицам, которые ради выгоды садятся на чужих лошадей, чтобы ехать вытаптывать поля и пастбища соседа. Я не враг кагану Владимиру.

- Ты можешь сделаться по своей глупости врагом степняков, которым ты служишь. Владимир убил брата, разве можно ему верить?

- Владимир свободен делать то, что он хочет, мой хан. Он никому не давал никаких клятв.

- Аллах простер над нами свою руку и повелел владеть всей землей. Я разобью Владимира, заставлю его служить мне и платить дань, - повысил голос Илдема.

- Отец, Владимир умный каган. Ни один умный каган не захочет всю жизнь оставаться в чужом стаде бараном, даже если ему позолотят рога. Владимир рожден для власти, а такой человек всегда сам выбирает свой путь.

- Не всякий путь правильный, Тохта.

- Почему, мой хан?

- Ты хорошо знаешь, Тохта, что твой отец, да будет славно его имя, оставался верным своему хану Саману, даже тогда, когда все остальные от него отвернулись. Может быть, ты знаешь, что это обещало ему почти верную смерть, но даже тогда он остался рядом со своим ханом. Тем, которые подговорили его ступить на путь измены и предательства, он ответил так: «Я не хочу уподобляться той собаке, которая увидав, что в соседнем дворе кормят лучше, начинает кусать своего хозяина». Я не хочу, чтобы ты уподоблялся той собаке, Тохта. Таких собак у любого правителя достаточно, и никто не жалеет о них, когда они разбегаются по чужим дворам.

- Я то знаю, великий хан. Но народная мудрость гласит: кто плюет против своей совести, попадает себе в душу.

- Смотри, Тохта. Собакам - перебежчикам ни новый, ни старый хозяин может не бросить и обглоданной кости.

- На все воля Аллаха, великий хан. Но засучить рукава, это еще не значит уложить батыра.

Хан Илдема весело засмеялся, стукая себя по коленям ладонями.

- Токтагай! Я рад, что ты мудр не по годам, это говорит и о том, что я верно воспитывал сына моего друга. Надеюсь, мой сын так же разумен. Что мы все о делах? Принеси вина, и мы выпьем за встречу.

Токтагай вышел, оглядел лагерь. Все было спокойно: степняки пировали, не забывая следить за русами, дружинники сидели кучкой, играя в кости. Головня беседовал с Джаффаром, Фазиль верно сидел у шатра. Огромный Кумар неподвижно стоял у коврика Илдемы.

Взяв две чаши, Токтагай рукой подозвал одного из сыновей Джаффара, попросил налить. С полными чашами вошел в шатер.

Кивком головы Илдема поблагодарил Токтагая, пригубил из серебряной чаши.

- И что ты хочешь делать, Тохта, когда уйдешь от меня?

- Вернусь домой, к отцу. Объединю степняков, Согдиана вновь вернет свое могущество.

Илдема улыбнулся, одобрительно хлопнул Тохту по плечу.

- Хорошее дело. Нужно собрать всех хазар под одной твердой рукой. Может, принесешь и мяса? Не хочу идти на шум, - добавил без перехода.

Токтагай легко поднялся, облегченно переведя дух. До последнего мгновения он был уверен, что Илдема накричит на него, обругает, отправит в дальний улус.

Когда за Токтагаем хлопнул полог, Илдема достал из-за пояса маленькую склянку с серым порошком, открыл. На мгновение рука задержалась над чашей Токтагая, затем опрокинула склянку. Серый порошок тонкой струйкой высыпался в вино, мгновенно растворился, оставив после себя крохотный пузырек воздуха на поверхности, он скоро и он лопнул.

Вошел Тохта, улыбнулся Илдеме, поставил перед ним чашу с мелкорезаным мясом, сам опустился на шкуры.

Илдема улыбнулся в ответ, взял пальцами кусок мяса, бросил в рот. Тщательно пережевав, запил вином, взял новый кусок мяса.

Токтагай уже был сыт, поэтому просто взял чашу с вином, повертел в руках, разглядывая искусную чеканку. Хан Илдема с веселым любопытством смотрел на него, медленно двигая челюстями. Проглотив, взял из блюда еще один кусок, отпил вина из чаши.

Токтагай тоже отпил глоток, опустил руку. Внезапно его глаза округлились, чаша выпала из ослабевших пальцев, залив вином белый халат, накинутый поверх кольчуги. Токтагай схватился рукой за горло, захрипел и упал набок. Изо рта показалась пена, тело слабо дернулось и затихло.

Илдема кинул в рот кусок мяса, прожевал, запив вином. Отбросив в сторону чашу, вытер пальцы о халат Токтагая, вышел из шатра.