Глава 7

Зело крут воевода Бразд. Крепко держит он в руках данную ему князем землю. Молод сын Святославович, а верно зрит. Знает он, что сила только у мужей, радеющих за благо княжеское. Ну, и что с того, что не забывают и о своем благе воеводы и иные мужи державные? Да и как иначе? Разве будет защищать князя холоп и робочич, не имеющий за душой ничего? Потому и забирает он земли у рядовичей, дает им купы на срок, и назначает прикуп непо­мерный.

Крепнет хозяйство у него. Уже не один терем поставил воевода Бразд. По вечерам за толстыми стенами любовно пропускает он сквозь толстые пальцы резаны серебряные, гривны золотые. Крепким частоколом обнесены терема воеводы, спокойно спит он со своей Павлиной. Уже рас­тут   – поднимаются дубки крепкие, сыны его Самсон, Гордей и Вавила. Высокие, жилистые, как все в их роду Антовом. По одному только его, отцову, слову, сделают все. Они за­щита и опора его, плоть от плоти.

«Да и брат мой, – подумал довольно Бразд, – муж достойный». Как широко идет Сварг! Уже не одна прокопченная корчийница у него – раскинулись кузни по всему Любечу. Неустанно стучат молотами холопы, куют по слову князя Ярополка мечи и щиты для воинства его. В ок­руге леса и болота в его пожаловании, где робочичи добывают руду железную и черный горючий камень.

Нет опаски у Бразда к Сваргу, не будет чинить тяжбы брат ему, поделено хозяйство было по слову старейшины Анта. Полюбовно порешили братья разобрать добро отцовское, кто к чему радел, тем и владеет. А сверх того нажи­тое – от трудов рук их.

Один только неумеха в роду их, Микула. Вместо того чтобы робить на земле, помчался с мечом в руках вместе с князем Святославом на брань в края дальние. А коня-то, коня, в купу дал ему он, Бразд. Не пожалел. Но вернулся Микула голый из похода, и не может вернуть прикуп. И на­род еще мутит в Любече, собака! Не хочет идти с князем Ярополком на Владимира. Все говорят, что Владимир – сын рабыни, пригулянный от Святослава. Только где и кто та девка гулящая? Много их на Руси пропадает. У Микулы девка Малушка тоже, говорят, сгинула, – в Днепре потопла.

Нет жалости у Бразда к брату Микуле. Если не отдаст завтра прикуп, то пустит воевода Бразд его хату на поток, на разграбление. А его забьют батогами. Бо и причина есть – за прекословие слову княжьему.

Воевода хорошо помнил тот день, когда Ярополк рек слова верные над оружием отца своего Святослава.

– Слушайте же меня, люди, дружина моя, пусть слы­шит меня вся земля Русская. По завету предков и отца моего Святослава, даю роту беречь мир и покой в земле нашей, нещадно бороться с ворогами, не жалея для того ни сил, ни живота своего, – так сказал тогда молодой князь киевский.

А теперь сын робы замышляет порушить мир в Киеве. Потому Бразд и пойдет с Ярополком  на Владимира, чтобы не менялось ничего в Любече, потому и наказан будет убогий любечанин Микула.

Всколыхнулось утром городище. Ушли в леса и ка­менные скалы под Любечем многие холопы, смерды и робьи люди. Не захотели они идти под знамена Ярополка. Прибывший из Остера волостелин Кожема объявил их го­ловниками. Конные отряды ринулись разыскивать беглых вокруг Любеча, гридни рыскали по городу, искали зачин­щиков. Многие  хаты и хозяйства пущены были на поток.

Под плетьми и батогами указал кто-то на Микулу. Лют стал Бразд, вместе с сыновьями искал он его в хате, да ни­чего не нашел, кроме ржавого рала да поломанной телеги. Виста тоже не знала где Микула. Вернулись дружинники, принесли весть, что на Стрыевом кургане застали они толпу, вооруженную вилами и острогами. Порубили их жестоко, никто не встал с земли. Воевода Блюд сказал, что был среди них и ратник Святослава, весь покрытый шрамами, седой Микула, что еще вместе с ним был на острове Хортица. Посмеялся Блюд, добавил, что никудышный воин Микула со своим поржавевшим мечом, не спас он его го­ловы от меча восторого, воеводина. Промолчал Бразд, что ж, теперь и братова земля его станет.

Но не погиб Микула. Был он корня крепчайшего, Антского. Острый меч рассек лицо от высокого лба до бороды. Разрубил нос, выбил зубы сверху и снизу. Но не угодно, видимо, было Перуну взять его на луга свои. Ночная прохлада привела в чувство Микулу, вернула к жизни. Знать, не все дела он сделал на земле.

Медленно, обрывая ногти, пополз он к дому. Чудной человек Микула! Радоваться бы ему, что жив остался, а он горюет, что потерял меч прадеда своего, витязя Улеба, гложет стыд его. Три дня он полз, впадая в беспамятство, замирал на каменистой земле. Оставляя за собой кровавый след, тянулся к родной хате, месту, где он родился.

К вечеру третьего дня дополз он до порога хаты, при­тих, прильнув всем телом к земле и собираясь с силами.

– Виста! Виста! Где ты? – хотел крикнуть Микула. Воздух выходил сквозь разрубленную щеку, шипящие слова падали на порог.

– Виста! Жено! Помоги мне, – Микула собрался с силами, вполз на одну ступеньку.

Тишина была ему ответом. Лишь скрипела, качаясь на петлях, открытая дверь. Близкие сумерки быстро сгущали тьму внутри хаты.

– Это я, Микула, муж твой, – Микула перевалился через порог. Ударился головой, силы покинули его.

Отдышавшись, он поднял голову. О, боги! Изрубленное тело жены его лежало посреди хаты. Заплакал тут Микула, поливая слезами земляной пол, подполз, прислонился лбом к русой голове жены.

– Ах, Виста, прости меня, – шептал он в темноту. – Вот я, пришел к тебе. И мы вместе уйдем на светлые Перуновы луга, где никогда не расстанемся. И Малушу, дочь нашу, встретим там. Плохо только, меч я дедов потерял, ругать меня отец будет...

Крепко обнял он жену свою, и от этого утратил все силы свои, и тьма охватила его.

Очнулся Микула от прохлады на челе. Чьи-то руки накладывали на лоб влажную тряпицу. Холодные капли бежали по щекам, по шее, вливали силы в измученное тело. Усталое сердце билось все сильнее и сильнее. Теплый ветерок нес запахи трав, где-то пел поздний соловей.

Микула открыл глаза. Он лежал посреди своего двора. Над ним склонилась женщина, ярко светили за ее спиной звезды. Казавшиеся черными глаза печально смотрели на него. Весь ее облик выражал любовь и сострадание.

– Малуша! Дочь моя! – Микула обрадовался, что, наконец-то, нашел дочь свою. Как жалко, что не узнает об этом князь Святослав. Или он в Ирие, и это ему чудится?

Он повел глазами. Нет, вот его хата, темнеет сломанная телега. Рядом с женщиной, наполовину загораживая звездное небо, стоит громадный воин. Святослав?! Но не видно доспехов на его груди, нет шелома на голове. Могутные плечи блестят в свете луны, на голое тело набро­шена шкура какого-то зверя. Очень широкая грудь открыта, темнеет густым волосом. Живот прикрывает круглый щит из темного металла. В руке великан держит его меч. Микула сразу узнал его, обрадовался.

Женщина покачала головой. Луна осветила тонкие брови, прямой нос. Она очень была похожа на византийских богородиц, чьи лики Микула видал на иконах в Херсонесе, где был с князем Святославом. Те же светлые длинные волосы, печаль и милосердие на лице. Только глаз вот не может разобрать Микула. У дочери Малуши они теплые, карие, как и у матери ее, Висты.

– Кто ты? – испугался Микула. Он всегда чтил бо­гов, но никогда не думал, что они придут к нему.

– Я мать и дочь твоя, воин Микула, – ласково сказала женщина.

– Мати! – вскрикнул Микула. Он узнал ее. Только мать могла так ласково гладить его израненное лицо, только матери слезы могли капать на его щеки. Только Мати – Роженица могла смотреть с такой нежностью и любовью. И только дочь его ненаглядная могла выглядеть такой хрупкой и беззащитной.

– А это Отец твой, – донесся до него тихий голос. Женщина повернулась к витязю. Тот склонил голову.

Микула перевел взор на спутника женщины. Витязь был похож на его отца Анта, еще больше на его прапрадеда Воика. То же упрямое лицо, решительность и суровость видна была даже при свете луны. И кого-то он явственно напоминал еще.

Над головой великана ярко горела Седава-звезда. Ми­кула увидал, что на высоком кургане над Днепром нет древнего витязя их рода – Воика, который века простоял на круче, охраняя поля и луга. Давно он стоял там, окаменели руки – ноги, обволок их мох, но не тронул лица древнего воина. Поговаривали даже, что и не Воик то, а сам Арий, но Микула не верил кощунникам.

А сейчас он стоял перед ним. Широко открытые глаза строго смотрели на него, брови – словно стрелы, а крылья прямого носа трепещут.

– Вставай, отец. Беда на Русь идет. Муж мой, Отец твой, принес меч дедов твоих. Возьми его, – голосом Малуши сказала женщина. – Защити детей своих, – она взяла прохладными пальцами огрубевшую ладонь Микулы.

И Микула встал. Сила великая вливалась в него от Земли-матушки, от слов горячих. Почувствовал он, как стягиваются раны, былая мощь наполняет руки. Поднялся он вровень с прадедом своим, смело глянул в строгие глаза, принял меч на обе ладони.

– Клянусь! – голос убогого Микулы – любечанина был тверд и крепок. Теперь это был витязь земли Русской, в ком бурлила кровь предков и богов, что дали ему силу свою богатырскую.

Прикрепив меч к поясу, он низко поклонился Отцу своему, ощутил прикосновение тяжелой ладони на голове. Обнял и поцеловал в теплые русые волосы, пахнущие цве­тами, дочь свою. Отошел на шаг, обернулся к хате, твердым голосом громко сказал:

– Я вернусь к тебе, Виста. Жди меня, жено. Мы вместе пойдем на Перуновы луга.

Он хотел еще сказать, но голос дрогнул. Поэтому Микула глубоко вздохнул и, не оглядываясь, быстро пошел по дороге. Долго еще его широкие плечи закрывали небо, лишь Седая звезда ярко мерцала над головой.